Маньчжурские правители Китая
Шрифт:
Непременным атрибутом высокопоставленного чиновника был паланкин. Наместники провинций, губернаторы и другие высшие чины пользовались паланкинами зеленого цвета. Их носили от четырех до восьми носильщиков. Чиновники меньшего ранга имели паланкины голубого цвета и четырех носильщиков. И, наконец, обычный паланкин, который мог быть использован любым человеком за деньги, обслуживали два носильщика.
Высокопоставленный чиновник обставлял свой выезд с большой пышностью. Впереди шли два прислужника с гонгами, за ними следовали конные стражники, многочисленные слуги, которые несли знамена, титульные знаки, зонты, сменные одежды, знаки власти. Затем шествовали экзекуторы с палками и хлыстами, готовые употребить их против зазевавшихся прохожих. Шествие замыкали пешие солдаты и слуги.
Китайских чиновников европейцы называли мандаринами. Слово «мандарин» происходит от португальского mandar — командовать, управлять.
Мандарин был особенно страшен для простолюдина в роли судьи: он мог по своему произволу и капризу погубить жертву, прибегая к различным изощренным пыткам и избиениям. И никто не мог заступиться за несчастного, потому что такой чиновник в едином лице был и судья, и адвокат, и юрист, и прокурор.
Наиболее распространенным способом дознания были пытки — обвиняемый, стремясь избежать нечеловеческих мучений, ставил подпись или отпечаток пальца под протоколом дознания, как бы он ни был составлен. Пыткам зачастую подвергались не только обвиняемый, но и истец и свидетель.
Существовало и такое правило. Осужденного под звуки гонга водили по улицам — пусть все видят его и знают, как он наказан. В окровавленные мочки ушей осужденного были продеты палочки длиною около 30 сантиметров, на которые прикреплялась бумажка, где было написано его имя, его вина и род наказания.
Тяжела и беспросветна была жизнь китайского труженика и в городе и в деревне. Немецкий путешественник Гессе-Вартег, посетивший в конце XIX в. город Кантон (Гуанчжоу), описал труд Уличных ремесленников:
«На этих улицах вечная сутолока, шум и гам; десятки тысяч безбородых, длинноносых, полуголых фигур из кожи вон лезут в погоне за работой, в борьбе за существование. Направо и налево в маленьких, полутемных сводчатых помещениях беспрерывно раздается с самого раннего утра до позднего вечера стук молотка, визг пилы, удары топора, свист рубанка… Везде работают так усердно, словно торопятся окончить самый спешный заказ, который должен быть готов в тот же день. Какое трудолюбие! Какая неутомимость в работе и творчестве!». И далее: «В этих ремесленных кварталах Кантона я никогда не видел людей праздных или отдыхающих — за исключением тех случаев, когда они лежали неподвижными, холодными трупами под белым полотном в той же мастерской-лавке, где провели на работе всю жизнь». Гессе-Вартег нарисовал небольшую картину жизни китайских ремесленников, но она была типична для всей огромной страны.
Замечательный русский китаевед И. Бичурин, проживший долгие годы в Пекине, в 1840 г. писал о бедности китайских простолюдинов: «Бедные люди по недостатку в средствах на пропитание едят конину, ослятину, верблюжину, кошек, собак и не только живых, но и палых. Мне самому доводилось видеть, с какой заботливостью бедный тащил случайно найденную им на улице дохлую кошку или собаку».
Чтобы выжить, простой люд Китая трудился в поте лица и все же не был уверен в завтрашнем дне: нужда, ужасная бедность, смерть от болезней и голода преследовали его всю жизнь.
Отчаянная бедность, граничившая с медленной голодной смертью, заставляла бедняка лишать
Культ императорской власти в Китае цементировался и усиливался всевозможными суевериями, которые заполняли душу любого китайца, начиная от простолюдина и кончая императором.
Какую бы сторону материальной и духовной жизни обитателей феодального Китая ни взять — восхождение на трон императора, труд крестьянина на рисовом поле, рыбная ловля, ремесло, праздники, свадьба, рождение младенца, смерть и похороны, торговые дела и повышение по службе, война и восстания — везде и всюду присутствовали многоликие божества и духи, которые словно дамоклов меч нависали над головами живых.
Унаследованные от древнего Китая разнообразные суеверия сохранились и во времена господства маньчжурских завоевателей.
Символом власти императора считалось мифическое животное дракон (лун). Его изображали по-разному. По некоторым источникам, у него голова лошади, хвост змеи, а по обоим бокам туловища — крылья. Чаще всего дракона наделяли «девятью сходствами»: 1) его рога — как у оленя, 2) его голова — как у верблюда, 3) его глаза — как у дьявола, 4) его шея — как у змеи, 5) его брюхо — как у моллюска, 6) его чешуя — как у карпа, 7) его когти — как у орла, 8) его лапы — как у тигра, 9) его уши — как у вола.
Дракон наделялся сверхъестественной силой перевоплощения и передвижения: он мог быть видимым и невидимым. Весной дракон взлетал на небо, а осенью укрывался в глубине водной стихии. Бывали драконы бескрылые, но и они взлетали в воздух благодаря огромной внутренней силе. Небесные драконы охраняли обители богов, поддерживали их в небесах, чтобы они не упали на землю. Священные драконы создавали ветер и дождь во имя благоденствия людей.
Согласно суевериям «настоящий» дракон никогда не обнаруживал свою плоть перед смертными людьми: если видели его голову, то был скрыт его хвост; если видели его хвост, то была скрыта его голова. Дракона всегда изображали в облаках или в воде.
Во время засухи дракону — ниспослателю дождя молились и император, и народ. В Пекине был специальный храм, где молились дракону. Рядом с храмом находился колодец, покрытый большим плоским камнем с изображением дракона. Камень не трогали, боясь вызвать гнев дракона. В народе распространялась такая версия. В начале XIX в. Пекин охватила страшная засуха. Император много раз молился дракону, прося ниспослать дождь, но все было напрасно: повелитель водной стихии не откликнулся на его мольбы. В конце концов разгневанный император повелел отодвинуть камень с отверстия колодца, и тогда с неба хлынул сильный дождь. Спустя три дня после этого император вернулся к колодцу, поблагодарил дракона и попросил его прекратить дождь, однако дождь не прекращался. На шестой день император вновь обратился с подобной просьбой к дракону, однако дождь продолжался с прежней силой. На девятый день императора охватило беспокойство за его назойливость перед драконом и он признал свою вину, что открыл колодец. Это успокоило гнев дракона, и дождь немедленно прекратился.