Мандаринка на Новый Год

Волкова Дарья

— Любава, ну, ты что?… Все в порядке… — Ник погладил ее руку. — Чего переполошилась? Все хорошо. Я живучий. Я же Звероящер.

Люба выпрямилась.

— Ну, малыш… — он еще погладил ее по руке, запрокинул голову, глядя на нее снизу вверх. — Не переживай так сильно. Ничего со мной не случилось, видишь? Чего ты так?…

— Чего я так?!

— Ну да…

— Да я люблю тебя!

Как я могу не переживать?!

И они замерли оба. У него затекла шея, но он продолжал потрясенно смотреть на нее — перевернутую в его глазах.

— Да… — кивает она. Она сказала это? Она сказала это! И это правда. Вот именно сейчас, сию секунду она поняла, что это правда. — Да, я люблю тебя!

Терпеть боль в шее уже невмоготу, и он опускает голову. Она смотрит на рыжий затылок. Потом он снова запрокидывает голову.

— Ничего не хочешь мне сказать, Ник?

Он моргнул.

— Люба… мне… мне очень приятно это слышать… честно.

Правда обрушилась на нее молниеносно, полоснула по сердцу, отобрала дыхание. Но гордость… гордость дала ей возможность не упасть на колени прямо в этот момент. Гордость дала силы заговорить.

— Да? Мне тоже очень приятно. Что тебе приятно. Ладно, я пойду.

— Люба, постой. Погоди. Я не…

— Отдыхай. Тебе, наверное, надо больше лежать. Не провожай меня. Я сама дверь захлопну.

— Подожди! — он попытался удержать ее за руку, но не успел — ее ладонь выскользнула из его пальцев.

— Поправляйся, Ник. Пока.

— Да постой же ты!

Не слушает его. Уходит. Он попробовал встать, чуть не грохнулся со стула, зарычал от боли, уронил костыли.

— Люба!!!

Хлопнула дверь. Ушла. Да что же такое сегодня происходит?! Что за день такой?! Все к черту наперекосяк!

Глава пятнадцатая, в которой к героям приходит новый духовный, эмоциональный и иного рода опыт

Люба не помнила, как добиралась домой. Автобус, метро, снова автобус. Лица, лица, лица. Дома сразу в душ. И там, только там — плакать, навзрыд, обняв себя руками на дне кабины, раскачиваясь из стороны в сторону.

Все когда-то случается в жизни в первый раз. И ты в первый раз в жизни влюбляешься. Безответно. Ты любишь. Тебя — нет. Все просто. Смертельно, убийственно просто.

Сколько раз это было в ее жизни? Когда ей признавались в любви? Она даже не помнит. Она никогда не придавала значения этим словам. Иногда, стыдно вспомнить, даже было смешно. Эти умоляющие глаза, дрожащий голос, слова — слова казались смешными. Как же судьба ее наказала! Она, Люба Соловьева, та, которая, сколько себя помнила,

всегда была уверена в своей исключительной женской привлекательности, и вся ее жизнь это только подтверждала… И что теперь? Где она теперь? На коленях. Безнадежно влюбленная. Ты любишь, тебя — нет. Как же это больно. Она захлебывается водой и слезами.

Потом заперлась в своей комнате. Слез уже не было, но и заснуть не могла долго. Ложилась, садилась, вставала, ходила. Пиликнул телефон, она дернулась. Смс-ка. Может быть?… Пальцы дрожали, когда брала телефон. Напоминание от стоматолога, что пора показаться на плановый прием. Она нервно усмехается. Плакать уже нет сил. Надо как-то жить дальше. Лечить зубы. Чтобы сцепить их покрепче. Выжить. Перетерпеть. Все когда-то случается в первый раз. И на колени ты падаешь тоже в первый раз. Надо вставать. И она встанет — как-нибудь, когда-нибудь.

Заснула Люба уже ближе к трем часам ночи. Ник к этому времени только очнулся от тяжелого сна. Болела сломанная нога и голова. И что-то противно ныло в груди.

На следующий день дома был бедлам. Вернулся с дежурства отец, прилетела мать, приехала Варька. Над ним кудахтали, хлопотали, причитали. А ему хотелось запереться и подумать. Вчера не получилось — после наркоза и пары таблеток обезболивающего его просто срубило.

Зачем Люба это сказала?! Все ведь было у них отлично! Просто замечательно, лучше не бывает. Нет, он понимал. Что девушкам это надо — чувства, эмоции. Ну и… Что с этим поделаешь, надо — так надо. Но он был не готов такое услышать! Господи, ну зачем?! Почему именно в этот момент?! И что теперь ему делать?!

Ощущение, что он сделал… или не сделал… в общем, чувство чего-то непоправимого нарастало. С каждым часом, с каждым прожитым без нее днем. Что он может сделать? Позвонить?

Нет, это не вариант, наверняка она не станет брать трубку. К тому же, такие вещи просто нельзя улаживать по телефону, он в этом убедился. А не по телефону… Ну не ходок он сейчас, на костылях-то, надо называть вещи своими словами! Да и если бы как-то смог добраться до Любы, то что сказать? Что?!

Через несколько дней она поняла: если не займет себя чем-то — сойдет с ума. Не фигурально, а буквально. Казалось, что вместе с сердцем у нее в груди пульсирует и содрогается нечто металлическое, с острыми шипами. И с каждым ударом раздирает все внутри. Боль не утихает. И даже, наоборот, становится сильнее.

— Любушка, куда смотрят твои поклонники?

— Что? — она оторвалась от монитора, стащила с головы наушники. В дверях стоит Кольчевский.

— Ну, куда это годится? Суббота, а ты на работе? Вместо того, чтобы кружить голову и делать счастливым хорошего парня.

— Иногда это утомляет, — скупо усмехается она.

— Так-так… — прищурился Виталий Федорович. — А ну-ка, пойдем на приватную беседу в мой кабинет.