Манечка, или Не спешите похудеть
Шрифт:
В воздухе, собравшем спокойствие и благость гостеприимного дома, Виталий и Маняша молча лежали рядом, размышляя о себе и друг о друге. «Даже если я больше его не увижу, все у меня будет по-другому», — думала Маняша. Мир вокруг не поменялся, поменялась она сама. Два ее существования окончательно сплелись и слились в одно и, может, поэтому ей казалось, что она стала сильнее, а жизнь обрела цельность и завершенность. Маняша не собиралась ни о чем просить Виталия. У нее этого и в мыслях не было. Ведь никаких планов с ним, кроме «дачного», отмеченного временем и выполненного, она не
А он ждал Маняшиных слов. Прикидывал, что сказать, хотя давно понял: его ответ — да. Виталий готовился совершить глупость… или что-то, чему не знал названия. Ожидание волновало его, как мысль о близости, и прошибало горячим током. Но Маняша лежала на краю, не касаясь даже плечом. Она тоже ждала, что он сейчас обнимет ее в последний раз.
Они ждали долго, а потом полетели к звездам, и домовой, бывший здесь настоящим хозяином, сыпал им на веки маковые зернышки дремы до тех пор, пока они не уснули.
Под утро им приснился сон. Весенний сон, и один на двоих.
…Лодка шла споро, подхлестнутая мотором корма напористо взрезала тугую волну. Недавно кончился ледоход. Выброшенная из реки, по берегу ноздреватыми льдинами умирала зима. Зеленые сумерки купались в начинающей проклевываться листве. Резкий речной ветер раздувал грудь Виталия — сердце в ней сжималось больно, часто и отдавало в пальцах холодной дрожью. Маняша, закутанная в лоскутное одеяло, сидела на носу лодки.
На косогоре промелькнули первые дома заброшенной деревни с заколоченными окнами. Кое-где темные провалы зияли мертвой пустотой, лишь в проеме одной избенки белела полуразрушенная печь. Гулко чихнув, моторка подлетела к берегу, и прилив обдал лица сидящих в ней колючими брызгами. Слизывая с губ холодные капли, Виталий с недоумением отметил их солоноватый вкус.
Ноги помнили каждый выступ каменисто-песчаной тропы. Виталий открыл скрипучую калитку, пропустил Маняшу вперед. Старый дом возвышался на пригорке, немного нескладный, но крепкий, бронзовея матерым крестом лиственничных стропил. Крыльцо радостно всхлипнуло под ногами.
Вошли в полутемные сенцы. Нерешительный утренний луч осветил из-за спин гостей заветный угол, где стояла бадья. Виталий нагнулся: на днище посверкивала вода, и в самой середке круга плавала одинокая шафранная хвоинка. Вспомнилось, как мальчишками ставили с Егоркой донки и жерлицы на щуку. Лакомились мелкой рыбешкой тугунком, ели сырой, обмакивая в соль и даже не потроша. Ночью Виталий, мучась жаждой, крался к бадье тихо-тихо — берег чуткий сон деда-бабы…
В доме витали горький аромат сушеных одуванчиковых листьев и запах обжитого тепла. В солнечных бликах на крашенных охрой половицах вспыхивали ослепительные искры. Обгорелый фитиль керосиновой лампы на столе поддразнил язычком, выглядывая из филигранного жестяного гнезда. На кровати лежало незаконченное вязание, будто бабушка отложила его и вышла подоить корову… Виталию вдруг почудилось, что бабушка вот-вот зайдет и бросится ему на грудь, смеясь и плача. А за ней — дед, тщедушный, с прозрачной бородкой, запрыгает вокруг, не зная, как обнять захваченного бабушкой внука.
Дух родной избы исторг из горла глухой стон. Виталий
Виталий с Маняшей недолго пробыли в доме. Вышли, не оглядываясь, словно стыдясь чего-то. Виталий погладил платиновое бревно стены, выдернул отставшую щепку и сунул ее в нагрудный карман куртки. Ржавые петли калитки прощально скрипнули за спиной.
Видение сделало скачок и, оставив лодку скучать на берегу, переместило их в квартиру Виталия. В ней уже сидели гости: Егор, чужой старик, женщина и козел. Никто ничему не удивлялся, будто так и должно быть — мертвые вместе с живыми. Маняша обняла старика и женщину. Егор поднялся навстречу другу. Лицо Егора было чисто умыто, глаза сияли.
— Здравствуй! — сказал Виталий.
— Да, — кивнул тот. — И ты — здравствуй.
— Мы были в деревне, Егор…
— Были — ну и что. — Друг приподнял брови и переглянулся с остальными.
Женщина позвала к накрытому столу. Сморщив лицо приятностью первой рюмки с соленым огурчиком, Виталий повторил:
— Егор, мы были там, в стариковской деревне, понимаешь? Дом деда-бабы стоит нетронутый, такой же красивый, как раньше!
Друг улыбнулся, недоверчивый карий глаз скосив на Виталия. А того понесло в воспоминания:
— Помнишь, как пацанами через чердачное окно лазили — прыг — прямо на зарод! Мама твоя сгоняла нас оттуда хворостиной. Раз у тебя резинка на штанах лопнула, и ты от нее без штанов бегал, помнишь?
Козел, которому Маняша зачем-то налила водки в жестяную банку, коротко взблеял. Словно испустил ироничный смешок.
— В доме ни пылинки, Егор, все цело, просто чудо!
Старик с каким-то странным выражением смотрел на Маняшу. То ли подбадривал ее, то ли сочувствовал. Женщина безмолвно вылавливала из винегрета оранжевые солнышки моркови. Виталий дрожащей рукой выхватил из кармана щепку:
— Все правда, не веришь, Егор?! Вот, смотри! Я ее сегодня из стены своего дома выдернул!
Друг ладонью прикрыл глаза. В сгустившейся тишине неестественно туго прозвучал его голос:
— Положи обратно в карман. Это — на память от деда-бабы. Я… не хотел говорить, огорчить боялся. Вы не могли там быть. Полмесяца назад дом твой сгорел, Виталька. Сгорел дотла. Нет у тебя дома.
— Надо строить новый, — промолвила женщина. Тщательно вытерла салфеткой губы и, сурово глянув на Маняшу, добавила: — Все хорошо на своем месте и в свое время, Мария Николаевна.
…Виталий во сне почувствовал, как ему снова хочется вдохнуть сухой аромат бабушкиных трав, обласканных солнцем копен подвяленного сена, сквозистый таежный воздух, переслоенный дымком вечернего костра… От взгорья к верховому леску скользнули тени друзей-геологов и скрылись на месте стоянки. Палатки экспедиции уже никогда не сорвет гиблый селевой поток…