Манечка, или Не спешите похудеть
Шрифт:
Завтра… он уйдет. Надо заставить уйти свое тело, которое быстро привыкло к устроенному быту и не хотело повиноваться. Может, намекнуть грузину о близкой Маняшиной свободе?
Огорошенный собственным вероломством, Виталий тут же яростно выругал себя самыми черными словами и порадовался, что в тусклом автомобильном свете не так заметна залившая лицо краска… Неужто так сильно изменило его характер нынешнее пьянство? Либо под действием спиртных паров просто открылись пороки, искусно прятавшиеся в нем, пока он жил как все и считал себя порядочным человеком? То едва не слямзил деньги, чего с ним раньше никогда не случалось, то собрался на самом пике завязанных отношений
Виталий решил уйти завтра же, пока обременительные отношения не зашли слишком далеко.
На прощание грузин крикнул из отъезжающей машины:
— Смотри, Выталик, Манящу не обижай!
Виталий не ответил. Обнял Маняшу за плечи и повел к дому. Всходя на крыльцо, спросил:
— Скажи, если исключить драку — тебе понравилось? Хорошо было в ресторане?
— Да, — рассеянно ответила Маняша, размышляя ни о чем и обо всем. — Хорошо. — И робко дополнила: — Но если бы мы остались дома, мне тоже было бы хорошо.
Виталий почему-то громко рассмеялся и потом еще долго и загадочно посмеивался. Она не поняла, почему ее слова показались ему такими смешными. Не обиделась и тоже малость посмеялась — из вежливости.
— Хочешь, завтра опять пойдем? — справился он, открыв заслонку, и закурил в печь.
Виталий загадал: если она ответит утвердительно, он обязательно закажет музыкантам «Звезду рыбака». Ребята немолодые, должны знать песню. И, может быть, сыграют его любимое — «Я хочу быть с тобой». А если Маняша скажет «нет», он поговорит с ней начистоту и уйдет сегодня же, сейчас, не дожидаясь рассвета. Виталий не признался бы себе, что сопротивляется уходу, но с удивлением подметил волнение в груди и невольно затаил дыхание.
— Как ты хочешь, — сказала Маняша с ударением на «ты», улыбаясь радостно и доверчиво. — А я хочу так же, как ты.
Маняше и в голову не пришло, в каком раздрае находится злополучная бродяжья душа. Ничуть не думала она и о том, во сколько обошелся ее сегодняшний выход в свет и откуда взялись у бомжа такие большие деньги. А Виталий в ресторане, кстати, отметил, что она даже не обратила внимания, как он закладывает крупную купюру в белую с золотом папочку меню. Виталий тогда растерялся, досадуя на Маняшину непосредственность и восхищаясь ею.
— Знаешь, я бы выпил чашку горячего чая, — вздохнул он. — Очень горячего и очень густого. Чай бы меня взбодрил.
Взбодрить его после Маняшиных слов мог бы не только чай и даже совсем не чай. Под ложечкой снова засосало. «Ложечка требует рюмочку», — усмехнулся Виталий и шикнул на себя. Его женщина послушно пошла заваривать чай…
Утром он проснулся раньше намеченного. Лежал, разглядывал разводы побелки на дощатом потолке, пока не надоело. Поднялся, как мог, бесшумно.
— Ты разговаривал во сне, — сказала Маняша, не открывая глаз.
— Что я говорил? — непринужденно поинтересовался Виталий и натянул старые дедушкины штаны. Они оказались ему впору. Маняша нашла их вчера в шкафу.
— Ты говорил: «Еще немного потерпи, Егор, сейчас я тебя вытащу». И еще: «Прощай, Егор».
— A-а, ну-ну, — отозвался Виталий, выходя в сенцы.
…Маняша почувствовала на веках тепло солнечных лучей. Показалось, к кровати сейчас подойдет дед Савва с кружкой холодного молока и горячим кренделем в руках. Наверное, она опять на несколько минут уснула.
Маняша удивилась: неужели ей приснилась вся последующая жизнь, и пока не случилось смерти Мучачи, деда и матери, не существовало скучной библиотеки, не было рядом тети Киры и кошки? Значит, не было ни ресторана, ни бомжа, ни проведенных с ним стыдных и прекрасных ночей?..
На этой мысли встревоженная Маняша вскочила с постели. Сорвала с себя ночную рубашку и тут же в смущении снова нырнула под одеяло. В комнату с полным тазом только что выкопанных клубней картошки вошел обрадованный ценной находкой Виталий.
Он поддался чувствам. Решил позволить выбор им, а не голове. По крайней мере, пока. На дачный период, до приезда легендарной тети Киры, судя по скупой Маняшиной характеристике, дамы весьма суровой. Не его дело. Если Маняша нуждается в установленных теткой правилах, пусть поступает, как ей удобно. И все же время от времени становилось обидно за Маняшу. Хотелось взглянуть на тетку взыскательными глазами.
Один глаз Виталия между тем напоминал проклюнутый глазок картофельного клубня, другой сиял в полную силу, и оба по разным причинам были неистово синими. Виталий с удовольствием наблюдал, как из-под ножа, воспрянувшего в сноровистых женских пальцах, выбегают и струятся в миску кольца картофельных очистков. Его завораживали спокойные руки Маняши. Руки текли от предмета к предмету ласково, плавно и вызывали их праздничное оживление. Она не сознавала своей соблазнительности. Платье мягко облегало Маняшино округлое тело, и на летнем зеленом поле распускались в движениях лепестки красных цветов. Виталия зачаровывало все, что окружало Маняшу. Парчой переливался в его глазах сковородный круг жаренного в шкварках картофеля. Стол пятнали подвижные солнечные веснушки, сквозящие в ветках рябины. От кругового вращения ложки вспыхивал золотыми бликами чай с сахаром — Маняша любила сладкий…
«Тихая красота», — думал Виталий умиротворенно, как не думал очень давно. В последний раз, наверное, в тот вечер, когда, осматриваясь кругом, сидел на скальном выступе в наполненной тишиной тайге, и ничто еще не предвещало катастрофы. Но об этом вечере он не вспоминал.
Виталий не вспоминал о нем и позже, за все полмесяца жизни с Маняшей. Смерть друга отпустила его.
…Они разговаривали на односложном, исключающем пустой треп азбучном языке, как люди древних веков. Именно такой язык оказался наиболее приспособленным к их простому бытию, к совпадению мыслей, чувств и событий. Телевизора в доме не было, внешний мир сюда не лез, и все намеки на цивилизацию исчезали к ночи с электрическим светом. Невидимый простор становился шире, делился не на сколько-то миллиардов людей, а всего на двоих.
Погода благоволила к ним. Солнце сияло хотя и отстраненно, но лучи его в обеденные часы были почти по-летнему щедрыми. Тепла хватало и для вечера. Виталий не помнил такого доброжелательного сентября. Печку они топили раз в три дня. Еду Маняша готовила на уличной печи под навесом. Виталий находил благодать во всем, даже в этих нехитрых трапезах. О водке он теперь вспоминал нечасто и радовался, что доставало воли препятствовать беглой жажде. Это было уравновешенное время, лишенное внешних вибраций, будто вырезанное из вечности специально для Виталия и Маняши.