Манхэттен
Шрифт:
– Я не пойду воевать… У рабочего нет родины. Я приму американское гражданство… Я служил когда-то во флоте, но… – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Moi je suis anarchiste, vous comprenes, monsieur? [147]
– Но тогда вы не можете быть американским гражданином.
Конго пожал плечами.
– Он мне очень нравится, он интересный, – шепнула Эллен на ухо Джимми.
– А вы знаете, почему они воюют?… Чтобы рабочие не сделали революции… Война отвлечет их. Вот потому-то Вильгельм, и Вивиани, [148] и L'Empereur d'Autriche, [149] и Крупп, [150]
147
Я анархист, вы понимаете, месье? (фр.)
148
Вивиани Рене (1863–1925) – французский политический деятель, соратник Жореса, с 1914 г. – премьер-министр Франции. После начала первой мировой войны призывал все партии к объединению в оборонительный «священный союз».
149
Австрийский император (фр.).
150
Крупп – очевидно, имеется в виду Густав Крупп фон Болен (1870–1950), владелец крупнейших оружейных заводов в Германии.
151
Ротшильд – очевидно, имеется в виду Лайонел Ротшильд (1868–1937), один из членов знаменитой французской семьи потомственных финансистов, миллионеров Ротшильдов.
– Но как же они могут заставить людей воевать, если те не хотят?
– В Европе люди были рабами тысячи лет. Не то, что здесь… Я уже раз был на войне. Очень забавно! Я держал бар в Порт-Артуре, совсем еще мальчишкой. Это было очень забавно.
– Я бы хотел быть военным корреспондентом.
– А я могла бы быть сестрой милосердия.
– Быть корреспондентом – хорошая штука… Сидишь себе, пьяный в лоск, где-нибудь в Америке в баре за тысячи миль от сражения.
Они рассмеялись.
– А мы разве не за тысячи миль от сражения, Херф?
– Правильно! Давайте лучше потанцуем. Вы уж меня простите в случае чего – я очень плохо танцую.
– Я толкну вас ногой, если вы собьетесь.
Когда он обнял ее, его руки были как из гипса. Высокие серые стены с грохотом рушились внутри него. Он парил, как воздушный шар, над благоуханием ее волос.
– Следите за вашими ногами и двигайтесь в такт музыке. Двигайтесь по прямой линии, в этом весь секрет.
Ее голос резал воздух, как тонкая, острая, гибкая стальная пила. Локти, лица, выпученные глаза, жирные мужчины и тонкие женщины, тонкие женщины и жирные мужчины вертелись вокруг них. Он был крошащимся гипсом, что-то болезненно грохотало в его груди, она была сложная стальная зубчатая машина, ярко-белая, ярко-синяя, ярко-бронзовая в его руках. Когда они остановились, он почувствовал, как ее грудь и бедро плотно прижались к нему. Он, как скаковая лошадь, вдруг наполнился кровью, дымящейся потом. Ветерок, подувший из открытой двери, вымел табачный дым и спертый розовый воздух из ресторана.
– Херф, я хочу взглянуть на коттедж, где произошло убийство. Поведите меня туда, пожалуйста.
– Я видел достаточно мест, где совершались преступления.
В вестибюле перед ними вырос Джордж Болдуин. Он был бледен как мел, его черный галстук сполз набок, ноздри его тонкого носа, испещренные маленькими красными венами, раздувались.
– Хелло, Джордж!
Его голос хрипел прерывисто, как клаксон.
– Элайн, я искал вас. Я должен поговорить с вами… Может быть, вы думаете, что я шучу?… Я никогда не шучу.
– Херф, простите, пожалуйста, на одну минуту… Ну, что случилось, Джордж? Вернемтесь к столу… Джордж, я тоже не шутила… Херф, будьте добры, наймите мне такси.
Болдуин схватил ее за кисть руки.
– Довольно вы играли мной, слышите? Когда-нибудь
– Херф, я просила вас пойти за такси.
Джимми закусил губы и вышел.
– Элайн, что вы намерены делать?
– Джордж, не приставайте ко мне.
Что-то никелевое блеснуло в руке Болдуина. Гэс Мак-Нийл ринулся вперед и схватил его за кисть своей огромной красной рукой.
– Отдайте, Джордж… Ради Бога, возьмите себя в руки! – Он сунул револьвер в карман.
Болдуин, шатаясь, припал к стене. Большой палец его правой руки сочился кровью.
– Такси подано, – сказал Херф, глядя на их напряженные, бледные лица.
– Ладно, отвезите дамочку домой… Ничего страшного не случилось, просто небольшой нервный припадок. Только не устраивайте паники! – Мак-Нийл орал таким голосом, словно он произносил речь, стоя на ящике из-под мыла.
Метрдотель и девица при вешалке смущенно переглянулись.
– Ничего не случилось… Джентльмен просто немножко нервничает… переработался, утомлен, понимаете? – Мак-Нийл понизил голос до ласкового мурлыканья. – Забудьте об этом.
Когда они садились в такси, Эллен внезапно сказала детским голосом:
– Я забыла… Мы ведь хотели посмотреть место убийства… Пусть он подождет. Я бы хотела немножко пройтись по свежему воздуху.
Пахло солончаком. Ночь была мраморная от облаков и луны. Лягушки в канавах звенели, точно колокольчики.
– Это далеко? – спросила она.
– Нет, сразу за углом.
Их шаги поскрипывали на песке, потом застучали по асфальту. Фонарь осветил их, они остановились, чтобы пропустить автомобиль; запах бензина захлестнул их, потом растаял в запахе солончака.
Серый дом с остроконечной крышей и маленьким крыльцом прямо на дорогу; кругом – сломанный забор, Сзади росла акация. Полисмен расхаживал перед домом взад и вперед, тихо насвистывая. Молочный краешек луны высунулся на минутку из-за облаков, превратил обломок стекла в зияющем окне в фольгу, выхватил из мрака маленькие круглые листья акации и вновь закатился в щель между облаками, как потерянная монета.
Никто не произнес ни слова. Они пошли обратно к гостинице.
– Это правда, Херф, что вы не видели Стэна?
– Не видел. Я даже не представляю себе, где он скрывается.
– Если вы увидите его, скажите ему, чтобы он немедленно позвонил мне… Херф, как назывались те женщины, которые следовали за армией во время французской революции?
– Дайте-ка вспомнить… Кажется, cantonni`eres.
– Да, что-то в этом роде… Так вот, я хотела бы быть cantonni`eres.
Электрический поезд свистнул где-то вдалеке, прогрохотал вблизи и исчез в гудящем пространстве.
Истекая звуками танго, ресторан таял розово, как мороженое. Джимми полез вслед за Эллен в такси.
– Нет, я хочу быть одна, Херф.
– Позвольте мне отвезти вас домой… Мне не хочется оставлять вас одну.
– Будьте другом, оставьте меня.
Они не подали друг другу руки. Машина метнула облако пыли и волну бензина ему в лицо. Он стоял на ступеньках; ему не хотелось возвращаться в шум и дым.
Нелли Мак-Нийл сидела одна за столом. Напротив нее боком стоял стул, на котором только что сидел ее муж; на спинке стула висела салфетка. Она пристально смотрела прямо перед собой – танцоры проплывали перед ней, как тени. В конце зала она увидела Джорджа Болдуина, бледного и осунувшегося; он медленно, точно больной, пробирался к своему столу. Он постоял у стола, внимательно проверил счет, заплатил, опять постоял, растерянно поглядывая крутом. Он не мог не видеть ее. Лакей принес на подносе сдачу и низко поклонился. Болдуин обвел мрачным взглядом лица танцующих, круто повернулся и вышел. Вспоминая невыносимую сладость лилий, она почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Она достала из серебряной сумочки карне [152] и быстро пробежала его, ставя крестики серебряным карандашом. Потом подняла голову – усталая кожа ее лица была стянута отвращением – и кивнула лакею.
152
Карне – книжка для записи танцев на балу.