Мания приличия

Чеснокова Юлия Олеговна

Кисловатый привкус совиньон-блана на языке и запах нескончаемого океана, где песок, водоросли, медузы, экзотические рыбы, туземцы, днища кораблей, подгнивающие сваи пристаней смешиваются в сингапурский коктейль. Из звуков только плеск воды и звон стекла и фарфора, если мы задевали посуду. – Скоро Новый год, – произнес Сынхён, откинувшись на спинку и вытянув ноги в жемчужно-серых брюках, из-под которых показались белоснежные носки, уходящие в черные ботинки. – Хочешь бурно отметить? – так же тоскливо и негромко спросил Джиён. – Напиться, разве что. – Для этого не нужны праздники. – Надо бы делами заняться… – Подзапустил? – Я допила вино, которое никак не могла оценить. Понимая, что оно настоящее и дорогое, я всё равно считала его противным. Я люблю что-нибудь послаще, но не пойду за соком в дом, хочу послушать этих двоих. – Немного. Тут возникла перспектива расшириться в Джакарте, фактически без риска. К тому же, там нет конкуренции… – Они заговорили о делах, а не чём-нибудь интересном. Я поднялась, сразу привлекшая этим внимание Джиёна, изменившего только положение зрачков. – Давай не будем о бизнесе. Даше скучно. – Я хотела принести ещё закусок… – Это повод. Причина – тебе скучно. – Сдавшись, я развела руками и села обратно. – Я ничего не понимаю в ваших махинациях, кроме того, что они незаконные и приносят много вреда людям. – Зато много пользы нам, – улыбнулся Дракон. – Ты всё вывернешь так, что тебе это принесет пользу, – заметила я. – Да-да, он такой, – подтвердил Сынхён. – Это как ухудшающаяся экология не вредит крысам и паукам, так никакие преступления не вредят ему. – Теперь я уже в одном ряду с крысами и пауками? – уточнил Джиён, разочаровано вздыхая. – А что, ты и паутины плести умеешь, – загнула я палец, – и… – Я едва не выразилась грубо, но не стала первой начинать очередную склоку, изобретая скабрезности, поэтому замолчала. – И крыса та ещё? – засмеялся Джиён. – Да, возможно, с той разницей, что я никогда бы не побежал с тонущего корабля. – Как это стало часто происходить в последнее время, мы посмотрели друг другу в глаза. – Любой корабль, когда узнает, что на его борту ты, испугается и перестанет тонуть. – Дракон развеселился громче. – Ты преувеличиваешь мои возможности. – Ты же сам говорил, что тебе нравится проводить аналогию между собой и Богом? Почему бы и не приписать тебе некоторые его способности. – Если бы я на самом деле обладал всемогуществом – это было бы ужасно. Не исключено, что я просто уничтожил бы всё. Ради развлечения, или потому что оно мне не нравится, или что-то стало раздражать. Махнул рукой – и нет ничего. Вот ты бы сама, если бы стала Богом, что бы сделала? – Когда-то первой же реакцией на это стало бы замечание «что за святотатство!», но сегодня я приняла эту игру и задумалась, решив представить, что бы делала я, если бы обладала неограниченной властью? – Навела бы порядок. Устранила несправедливость, уничтожила болезни и стихийные бедствия. – Хорошо, я не беру снова в расчет то, что люди тогда бы уничтожили Землю от переизбытка себя самих. Допустим, наступила гармония. Но мы сейчас говорим о тебе, как о повелевающей этим всем силе. Ты бессмертна, вечна, не подвержена никаким изменениям. Ты наладила жизнь на планетке, которая находится под твоей опекой. Что ты будешь делать дальше? Ты живёшь с начала времен, и никогда не умрёшь. Ты будешь просто наблюдать, как копошатся эти муравьишки под твоей щедрой дланью? – А что ещё я должна делать? – Нет никаких «должна». Ты высшая инстанция, что хочешь, то делаешь. – Я опять задумалась. Что-то снова мозги начинали шевелиться, может прекратить эту беседу, пока она не ушла слишком далеко? – Да, тогда просто буду смотреть, и если что-то пойдёт не так – буду вмешиваться, чтобы помочь и исправить. – Ничего не пойдёт не так, всё, ты создала идеальный мир, твоя функция исчерпана. Ты можешь сдать пост и уходить на пенсию. Только уходить некуда. Вокруг бесконечная безмолвная Вселенная. Не исключено, что ты вся она полностью и есть, мы же не знаем, что такое Бог, верно? Ну, если предположить, что он всё-таки есть. Так вот, на Земле у тебя всё заебись, как ни глянь – процветают, орут песни, радуются. Прямо вайшнавы, поющие «Харе Кришна». Может, тебе захочется присоединиться, но разве это осуществимо? Нет. Разве не начнёт тебя раздражать, рано или поздно, эта счастливая и беззаботная возня? – Почему она должна меня раздражать? Я их создатель, значит, они мои дети. Разве счастью и успехам детей не радуются? – Вечно? Не имея возможности участвовать? И они при этом даже не знают о том, кому всем обязаны, кто их породил. Какая неблагодарность! – Если бы я была Богом, я бы дала знать людям, есть я или нет меня. – Каким образом? Ты же не думаешь, что ты была бы в человеческом теле, имела бы руки, ноги, голос. Ты бессловесная сила, энергия, которая движет всем своими мыслями. – Тогда я внушила бы мысли… – Ну, то есть, по сути, так оно и происходит на самом деле. Какие-то люди слышат голоса, наблюдают видения. И все мы видим, что это не приводит к единому результату, возникает много войн и споров, кто же услышал правильно. В чем же проблема? Как определить, кому именно Бог послал верный сигнал? – Не знаю, – обрубила я. Джиён опять издевался над религиями. Или надо мной? Я посмотрела на Сынхёна. – Что ты думаешь по этому поводу? – Я как-то взялся поиграть в Sims. Создал там себе семейку, играл недели две, днями и ночами, аж до правнуков доиграл, – мужчина пожал плечами, будто извиняясь за последующие слова, – потом мне так надоело, что до сих пор тошнит от этой игры. Больше я к ней не возвращался. – Сынхён смочил губы вином и, с прищуром, возникшим от того, что он поморщился от спиртного, воззрившись вдаль, договорил: – Если предположить, что придётся управлять вот так кем-то и наблюдать за чьей-то жизнью вечно, пожалуй, меня бы это тоже начало раздражать. Я не так кровожаден, как Джи, я бы не стал никого уничтожать. Я бы поступил так, как поступил с Sims – закрыл и больше никогда не открывал. И мне уже никогда не стало бы интересно, что у них там произошло дальше. Похоже, наш Бог, кто бы он ни был, именно так и сделал. Из нас троих, несмотря на амбиции Джиёна, божественная логика была ближе всех Сынхёну. Потому что он странен, или потому что однажды так близко пережил потерю, познакомившую его с границами жизни и смерти? В любом случае, Сынхён рассудил наиболее реалистично. Люди жили и выживали, как могли, и уже очень давно не чувствовалось вмешательство чего-то потустороннего. – Вот видишь, Даша? – отвлек меня от дум Дракон. – Три разных мнения, но все они сводятся к тому, что даже Богу было бы тяжело. Да любому, у кого есть неограниченная власть. Это тяжелее, чем если у тебя её нет вовсе. Поэтому не приписывай мне всемогущества. Я не хочу его. С ним либо умирают от скуки, либо сходят с ума. Причем чаще в агрессивную сторону. – Вот что, – поднялась я, всё-таки надумав сходить за закусками. – Вы, как мужчины, насквозь эгоцентристы и эгоисты. Вы пытаетесь судить Бога по себе. Не смешно ли? Вы серьёзно думаете, что он обладает какими-то такими же качествами, чувствами, желаниями? И не мечтайте. Возможно, это совершенно безмятежная субстанция, которая ничего не хочет, и ничего не ощущает, и нашему человеческому разуму её и близко не понять! А вы не только хотите понять, но ещё и проанализировать, разложить по пунктам! – Я слышу рациональное зерно, как приятно. – Джиён улыбнулся. – Я рад, что ты сама пришла к этому. Это ведь не я считаю, что Бог должен относиться с жалостью, трепетом и пониманием, с любовью к своим созданиям. Я согласен именно с той точкой зрения, которую ты только что высказала: если и есть нечто над нами, повелевающее и творящее, то у него нет никаких человеческих достоинств. Оно не понимает нас точно так же, как мы его. И единственное, как можно наиболее верно описать его отношение к происходящему – равнодушие. Я посмотрела на Сынхёна, молча кивнувшего этому утверждению. Я сама вывела теорию под этот вывод? Нет, я имела в виду что-то другое, только объяснить это не могу, на то оно и божественное, но… нет, не может такого быть. Равнодушие не должно быть присуще Богу. – И что же, ты думаешь, что если равнодушие – признак Всевышнего, то тебе только им и нужно обладать, чтобы уподобиться? – хмыкнула я скептично. – Как мы только что выяснили, это единственное, что помогает выжить и не сойти с ума, наблюдая за происходящими в мире событиями. – Да, только само это слово подразумевает наличие души. – Дракон пристальнее впился в меня глазами. – Равнодушие. Где тебе его взять, если нет души? А души принадлежат людям, стало быть, равнодушие – тоже исключительно человеческая черта, и глупо приписывать её Богу. В нём, по твоей логике, должно быть то, чего нет в людях вообще. – Любовь? – вдруг спросил Джиён. Я застыла. Он считает, что её нет в людях? Вообще-то, если на то пошло, то в христианстве есть такая фраза, что Бог – и есть любовь. Но означает ли это, что подобного чувства, не части его или его подобия, а самого натурального, идеального чувства любви в людях нет? И только через веру они её обретают, для того им и нужен Бог, чтобы научиться любить. Я посмотрела на Сынхёна, который всё ещё не поворачивался к нам. И снова он из нас троих ближе всего

к познанию божественного. – А что, если так? – ответила я Дракону. – Любовь, по-моему, лучше чем равнодушие помогает выжить или пережить что-либо. Имея её в сердце, никогда не разозлишься, не разочаруешься, не прогневишься. Вот тебе и объяснение, как выдержать целую вечность в стороне от всего. Любовь – вот в чем смысл. И заметь – это всё вышло из твоих логических рассуждений. – Возможно, в ней есть смысл, пока она не заканчивается, – хохотнул Джиён. – Скажу жуткую банальность, но любовь не заканчивается. А то, что заканчивается – не является любовью. – Сынхён обернулся и, бросив на меня быстрый взгляд, тепло улыбнулся, возвращаясь к вину. У меня на сердце как-то полегчало от этой его улыбки. – С вашего разрешения, принесу ещё закусок. – Единственное, что у меня не заканчивается, – хмыкнул Джиён. – Это деньги. Вот она, моя взаимная любовь.

* *

Мы с Джиёном лежали на соседних шезлонгах у бассейна. Вокруг нас бегали Гахо и Джоли. Вчера Дракона весь день не было. Индивидуальные ли дела его вырвали, или совместные с Сынхёном, я не вникала. Полгода прожив в Сингапуре, я не воспылала желанием знать все подробности бандитского промысла. Но что-то подсказывало мне, что проблемы были не из приятных. Позднее возвращение, скупые фразы, хоть и с улыбками, но притянутыми, как мне показалось. И мы больше не обнимали друг друга по ночам. Я больше не плакала, повода успокаивать не было. А Джиён не пробудил во мне нового порыва сблизиться с ним. Все эти разговоры об убийствах, деньгах и равнодушии не располагали. Его хитрость, сдержанность, умение красиво говорить, правильно рассуждать бросали меня на мысли о том, что он приятен, что он интересен, что я хотела бы пробиться сквозь его броню, найти душу, схватить за сердце, но тотчас возникали дерзость, мат, неправильные поступки и холодность, напоминавшие, что это чужой человек, чьи желания, чьи стремления подчинены выгоде, к которой я никак не привыкну. Вот-вот образовывавшееся взаимопонимание на поверхности никуда не девалось, но глубже, там, где были эмоции, а не наши маски, мы отталкивались друг от друга. Да и могло ли быть иначе? Сегодня стояла такая жара, что мы отказались и от чая, и от кофе. С ведерком льда и двумя графинами воды и сока, мы выползли с утра под солнце, раскрыв над головами пляжный зонт. Окунувшись пару раз, я вылезла на сушу, но высохла буквально за минуту, так что постоянно манилось побултыхаться снова. Джиён, почитав какую-то книгу, отложил её и тоже окунулся, после меня, и теперь лежал в цветных шортах по левую от меня руку, положив глухие солнечные очки на глаза. Его разные по окрасу и размеру, никак по смыслу не связанные между собой татуировки хотелось стереть, как прилипший сор к худощавому телу Джиёна. Я бы убрала эти признаки криминала, пусть и не напускной, а реальной крутости, эти заявления определенной позиции, эти факсимиле жизненного опыта. – Я так хочу зиму! – простонала я, прикипая к шезлонгу. – Ничем не могу помочь, снег вызывать я не научился, – с иронией сообщил Джиён, повернув ко мне голову. – Жаль. Но зато ты способен перемещать людей. – Ты не покинешь Сингапур. – Я помню, я должна вернуться к Сынри. – На мне очков не было, поэтому Дракон мог видеть мой взгляд, а я его – нет. Несправедливо, но как иначе? Это же Сингапур, это же его король. – Что ж, буду надеяться на него. Он, конечно, в Россию меня тоже не вернёт. Но, может, свозит в Альпы? Или Финляндию? Слышала, там очень красиво. Я не хочу отмечать Новый год в Сингапуре. Ведь как его встретишь – так и проведешь. – Моя рука, свисавшая с шезлонга, вдруг была взята в ладонь Джиёна, прохладную, будто он, как порядочное земноводное, всегда имел кожу холоднее, чем кожа человека. – Что это с тобой, милый? – вновь с плохо скрытой язвительностью произнесла я последнее слово. – Приступ нежности? – Не то чтобы приступ. Так, лихорадит. – Это не заразно? – ухмыльнулась я, крепче сжимая его пальцы. – Ты думаешь, мы способны друг от друга чем-то заражаться? По-моему, у нас стойкий иммунитет. Ты до сих пор наивная Даша, я до сих пор Джиён-ублюдок. – Ну, тогда я спокойна. Хотя… – Таинственно улыбаясь, я легла на бок, к Дракону лицом. – Я уверена, что изменения произошли. Пусть их не видно, или они не так очевидны, но такое продолжительное общение не могло пройти бесследно. Ты от меня наверняка подхватил какие-нибудь идеи, как и я от тебя. – Ну, идей и мыслей у тебя маловато, чтоб их подхватывать, – засмеялся Джиён. Я шлепнула его свободной рукой, дотянувшись. – Ладно-ладно! Зато у тебя полно эмоций и чувств. Может, я тоже стал жалостливым и добрым? – Тогда я тоже могла от тебя подхватить чувства. – Ненависти и презрения? – Ощущая прилив сил и актерского мастерства, я изобразила из себя совершенно натурально то, что, как мне показалось, должно было произвести на него впечатление: – Нет, любви. – Моя рука, которая только что его ударила, дотянулась до солнечных очков и обнажила взгляд Дракона, хищный, узкий, но волевой и, как никогда, внимательный. – Любви? От меня? – Да, ты же любишь себя. – Ты теперь тоже любишь себя? – Может, я теперь тоже люблю тебя? – Раньше я не стала бы забавляться с такими словами, не зная об их искренности. Но теперь, особенно после Мино, который ещё отдавался болью в моём сердце, мне увиделась другая картина, что любовью, не настоящей, фальшивой, можно играть и забавляться, как делает это Джиён с добром и благожелательным поведением во время нашего совместного проживания. Эта людская любовь так далека от той, которая подразумевалась в Боге, которую нельзя было понять. Мне хотелось затащить Джиёна в обман, одурманить, одурачить, проучить ложью, основанной на чувствах, как это делает он сам. Он изучающе глядел на меня с минуту, так что я начала краснеть и покрываться мурашками, и отвернулась. – Как я уже когда-то сказал, твоя любовь слишком дешева, потому что делится на всех. – Это не обязательно моя вина. Возможно, никто не заслужил её целиком и полностью, – пожала я плечами. – А возможно, она находится в поиске одного, достойного. – Значит, Мино не подошёл? – Мне опять захотелось плакать. Он подошёл! Мне он подошел. Это я ему не подошла. Ему полюбилась та, другая. А я… я могу засунуть свои чувства куда подальше. – Я тоже не подойду, Даша. – Держа меня за руку, Джиён стал подниматься и поднимать меня. – Тебе никогда никто не подойдёт, потому что ты постоянно пялишься вокруг и стараешься быть внимательной ко всем, что и приводит к твоей переменчивости. Ты отыскиваешь во всех что-то хорошее и начинаешь их за это любить. Я бы не хотел пассию, которая щелкает лицом по сторонам. – Господи, ты вообще спишь с одними, а представляешь других! – А ты нет? – просиял Джиён. Я замолчала. Да, и я теперь такая же. Но если бы я спала с Мино… – Вот видишь. – Он потянул меня к бассейну. – Пошли, окунёмся ещё. – Я сначала села на край, погрузив ноги, затем соскользнула в воду, а Дракон прыгнул слету. Вырвавшись из-под воды на поверхность, потряся головой и пригладив разлохматившиеся после этого прядки, он подплыл ко мне, робко оставшейся у борта. – Как ты думаешь, если бы мы, случись такая беда, переспали друг с другом, ты бы представляла другого? – Я смотрела на него, мокрого, такого опытного, зрелого, такого восточного, такого странно мужественного в этой бирюзе, прогревшейся под солнцем. Обычно, когда он выходил из душа, влажный или разлохмаченный, то выглядел куда моложе, и – феноменально! – беззащитно. Но не сейчас, с этой выжидающей ухмылкой и надменно-арканящим взором исподлобья. Если бы я поняла, что вот-вот с ним пересплю, мне кажется, у меня вообще бы голова отключилась, не то от страха, не то от не знаю чего вообще. Пока я подбирала слова, что ответить, Джиён ослепительно улыбнулся и, прижав меня к стенке бассейна собой, поцеловал. Уже дня два такого не было. Это последнее, о чем я здраво успела подумать. Губы пленили мои губы и так сладко в них впились, что я пришла в замешательство. Всё, что я поняла – мне нравится! И скользящие касания в этой влаге по моей коже, его тело о моё тело, такая прохлада под водой, по сравнению с жарой над ней. Мои руки обвили его плечи. Наверное, мне напекло или это был солнечный удар, я не знаю, почему я делаю это? Почему целую его в ответ? И это затягивается, становится слишком продолжительно, губы слишком свыкаются с другими губами. Джиён гладит мокрыми ладонями мою шею, подбородок, я чувствую, как стекают капли с его волос мне на руки. Это необычно, освежающе, приятно. Дракон оторвался от меня, всё ещё улыбаясь. Он заговорил шепотом: – Интересно, способно ли это внезапное желание целовать тебя сохраниться надолго? – Почему надолго? А навсегда? – А навсегда – попа слипнется от такого счастья, – вытащив руку на поверхность, брызнул он с неё мне в лицо водой. Ахнув, я тоже плеснула в Джиёна, правда, куда сильнее. Он ответил тем же. Засмеявшись, с романтики и эротических тем, мы незаметно перешли на водные забавы и веселье. Переспать вновь перестало маячить на горизонте. Выбравшись на сушу, я опять легла на шезлонг. Джиён присоединился через минуту, вернув в руки книгу. Пекло обездвиживало, в том числе Гахо и Джоли, упавших в теньке под столиком и высунувших языки. – К слову о том, что мы друг от друга что-либо подцепим, – начала я, чем отвлекла Джиёна от чтения. – Ко мне тут приходила фантазия, что мы с тобой как два водоёма. Я маленький и прозрачный, а ты огромный и бездонный. Но если прорыть канал, то вода станет одним целым, и не будет разницы. – Уголок рта Дракона приподнялся. – Ну что, детка, откроем шлюзы и сольёмся? – Хмыкнув, адекватно принимая его юмор, я покачала головой. – Не знаю, не знаю, хочу ли я жить с такой дурной головой, как твоя. Тяжело, безрадостно, цинично. – Да что ж ты мне всё безрадостность приписываешь? Какая отвратительная навязчивость! – Ты можешь обижаться, но иногда твоя жизнь мне, на самом деле, кажется жалким существованием, несмотря на деньги, богатства твои и власть. – Плохой выебон, Даша. Жалким ей кажется… ты так себя успокаиваешь или, по-прежнему, предпочитаешь жить с закрытыми глазами и, плевав на очевидное и отвергая любые аргументы, считать себя со своими принципами правой? – Да при чем здесь это?! Просто… ну, если тебе так хорошо и замечательно, почему ты не можешь радоваться, не ввергая меня в пучину своих счастливых и независимых от других страстей? Почему я задействована в твоём садистском счастье?

– Потому что оно садистское? – Джиён засмеялся. – Нет-нет, это шутка. Но почему нет, если я могу себе это позволить?

– Просто поэтому? Могу себе позволить, поэтому делаю?!

– Да, и попробуй запрети, – пожал плечами Джиён и опять откинулся на шезлонг, спрятавшись под солнечными очками, в которых бликовали лучи.

– Скотина зажравшаяся, – обозвалась я по-русски.

– Прекрати материться.

– Я не матерюсь.

– Черт тебя знает, я же не учил русский.

– Говорю тебе – я не матерюсь.

– И я должен поверить тебе на слово?

– Я же тебе верю.

– Ну, так потому ты и дура, Даша. – Я села и, дотянувшись до него, ударила его в грудь, от чего он подскочил. Не совсем на ноги, но согнулся пополам, явно недовольный таким обращением со своей царской персоной. – Что?

– Ты и оскорблять меня будешь, потому что можешь себе это позволить? Зашибись идеальная неделька!

– А не ты ли начала называть мою жизнь существованием? Хорошо, давай говорить по-умному. Вернёмся к этимологии слова. Смотри, вон стоят стулья. Что мы можем о них сказать? Они существуют. Не так ли? – Я растеряно озиралась с него на стулья, ничего не говоря и не делая. – Вон на небе облако. Оно существует. А вот лежат Гахо и Джоли. Ты скажешь «у тебя существуют собаки» или всё-таки «у тебя живут собаки»? Живут, не так ли? О любом животном, живом создании мы говорим «живёт». А о стуле мы можем сказать «живёт стул»? Глупо звучит, правда? Начинаешь схватывать разницу? Нет-нет, дело не в одушевленности или предметности. Дело в наличии воли. Воля движет, и тогда живут, если же это статичная вещь, и никакой внутренний импульс ею не движет, то она существует. Так вот, Даша, в моей жизни всем движет именно моя воля, а когда ты начинаешь свою волынку по поводу несчастного существования… Что я тебе могу сказать? Не будь стулом, Даша, и будешь жить, а не существовать. – Джиён поднялся, захватив с собой книгу. – Что касается идеальной недели – завтра она заканчивается.

– Да и начиналась ли она? – скептично бросила я вслед. – Идеалов ведь не существует. Или они не живут? – Бесишь, блядь, как же бесишь, – приговаривая сквозь зубы, пошаркал сланцами Дракон в сторону особняка, но остановился и развернулся ко мне. – Я не суеверный человек, как ты могла понять. Но около года назад мне предсказала одна гадалка… она сказала, что когда появится белая женщина, то погибнет дракон. – Эта гадалка ещё жива? – не дрогнула я. – Да, с ней всё в порядке. А вот меня, мне кажется, всё-таки приебут из-за тебя однажды. – А вот после этих странных и неоправданных слов по мне пошла мелкая дрожь. Зачем он так говорит? – Потому что я тебя бешу? Не вижу логики. – Не всё в этом мире логично. – Это говоришь мне ты? – Кто-то же тебе это должен сказать. – Всё, что мне можно было сказать, говоришь мне ты. Возможно, слишком рано, не вовремя, не к месту, не подготовив меня к этому. – Извини, я не мастер австралийских поцелуев. – Чего? – Ну, это когда плюют на ладонь и смачивают, чтобы не драть на сухую, чтобы легче входило. – Я сморщила нос, явив на лице гадливость. – Это тоже сейчас без подготовки на тебя обрушилось? Я же сказал, не мастер я… – Ты мерзкий и тошный, – огрызнулась я, почему-то представив всё, о чем он говорил, при этом с его участием. Ненавижу свою привычку мыслить картинками. – Не волнуйся, кое-чего ты от меня никогда не услышишь. – Правды? – Отчего же? Я щедр на правду. Не моя вина, что ты не умеешь отличить её от моей лжи. – Я даже не знаю, пыталась ли я это делать? Как мы уже выяснили, я полная дура, потому что верю всему. И я хочу так жить: доверяя. Это не мой недостаток. Недостатки у тех людей, которые пытаются меня обмануть. Это они неправы, когда врут. А моё доверие – это не грех. Доверять тоже нужно уметь. Ты вот не умеешь, похоже. – Возможно, когда-то мне надоело быть полным дураком, и я решил избавиться от этой вредной привычки. Но если кому-то нравится проигрывать и находиться в глупом положении – это его право, он может настаивать на своём, а не подстраиваться под законы жизни. – Так, ты всё-таки подстраиваешься подо что-то? Не везде правит твоя воля? – Я говорил тебе как-то, что не брезговал подчиняться и прислуживать. Да, сейчас мне это уже не по статусу. Относительно людей. Но жизнь, судьба, рок – это некие великие вещи, которые никто из нас не переиграет. С ними нужно найти общий язык, их правила следует принять. Не выдуманного Бога, которому мы приписываем сочиненные нами же самими законы, и с удовольствием их выполняем, ибо они согласуются с нашим разумением. Нет, надо чтить те законы, которые рождаются неписано, которые не меняются из века в век, какая бы форма правления не устанавливалась, и какая бы религия не занимала трон. – Джиён резко замолчал. – Зачем я говорю тебе всё это? Ты же не собираешься меняться и принимать это к сведению. – Опять отвернувшись, он продолжил путь домой. – Джиён! – остановила я его окликом. – Так что же я от тебя никогда не услышу? – То, что я никогда не произнесу, – с какой-то черной иронией изрек он. Дверь за ним задвинулась, оставив меня на жаре в компании двух шарпеев.

====== В воде ======

– Неужели наш романтический ужин всё-таки состоится? – садясь напротив Джиёна, только что закурившего сигарету, расправила я складки элегантного, и в то же время очаровательно легкого и летнего платья. Мы находились на яхте Дракона, называвшейся «Дракон», и это единственное, что было предсказуемо.

Дневная безоблачность, палящая кожу и отупляющая мысли, сменилась вечерним небом, которое поблекло от тонких, как свадебные белые чулки, облаков. Сначала они приглушили жару, а теперь, когда солнце почти село и перестало освещать их, темнели, пригоняя ночную тьму раньше времени. Пролив тоже сменился с тихой синевы на глубокое индиго, перемешивавшееся бурыми и черно-зелеными полосами, на которых иногда подпрыгивали белые гребни волн. Мы ушли достаточно далеко от берега, оставшись в некой уединенности, так что другие судна и парусники теперь виднелись лишь на горизонте по одну и другую сторону. Беспокойные дуновения ветра докучали мне не наличием, а непостоянством. Если бы ветер дул беспрерывно, я не была бы им так взвинчена, как его попеременными нападками. Волосы взмывали вверх, так что приходилось ловить направление и разворачиваться, чтобы они не били в лицо, и как только я укладывала их обратно, ветер утихал, но стоило забыть о нем и разговориться, он вновь поднимался, и борьба происходила заново. Джиён, чья челка колыхалась не мешая, будучи слишком короткой, чтобы лезть в глаза, тайно, мне кажется, потешался над моей донкихотской войной с ветряными мельницами, так что, в конце концов, я заплела косу, совершенно не подходящую к наряду в духе Мерлин Монро, и успокоилась. – Не знаю, достанет ли мне умения быть романтичным, чтобы он стал таковым, – улыбнулся Джиён. – Это не трудно. Достаточно не говорить о религии, политике, работе и других проблемах. – А о чем тогда говорить, о любви? – Дракон хмыкнул, дотянувшись до бутылки вина и, всё так же откинувшись на спинку, издалека, как настоящий олигарх, не боящийся пролить что-то мимо, потому что не жалко, наполнил два наших бокала, выпуская изо рта прозрачные лепестки дыма, загибающиеся, истощающиеся в нить кверху и растворяющиеся. – Зачем о ней говорить? Ею надо заниматься. – Ты стал говорить шаблонами? Что-то новое. – А чего выёбываться? Я не из тех, кто из кожи вон лезет, лишь бы быть уникальным и неповторимым. Когда-то, может быть, хотелось. Но в тридцать четыре года ровным счетом всё равно, оригинален ты или нет, если ты имеешь то, что хочешь и всё у тебя пучком. – Не поспоришь. Я некоторое время смотрела на другие яхты и катера, и более отдаленные корабли, направляющиеся в другие страны. Было что-то тоскливое в пейзаже. – Речь шла о романтике, – вернула я беседу на место. – Заниматься любовью – это уже не романтика. – Смотря как, можно и очень даже романтично обустроить, – со знанием дела заверил Джиён. Несмотря на то, что я уже не была девственницей, я не могла себе представить романтичный секс. С Сынри он был для меня механическим, пошлым, грязным, бездушным, иногда приятным, но никак не романтичным. Наверное, для этого нужно испытывать чувства к партнеру, без этого никак. – Дело ведь не в свечках вокруг кровати, и не в музыке по вкусу из колонок. Дело в том, что испытываешь, а на это иногда не в силах повлиять ничто. – Ну, ежели так, то наш ужин априори не может быть романтичным, так понимать? – Я посмотрела в его глаза. Что я испытываю к нему? Почему вчера мне понравился его поцелуй? Почему обидевшись на Сынри, я сбежала сюда, после всех напастей? Почему мне приятно находиться с ним рядом? Я знала, что этот человек давно восхищает меня, но сейчас забилась тревога от истока этого восторга. Страх, что я хочу подражать ему, быть как он, обладать таким же умом, влиянием, выдержкой. Я презирала его и ненавидела в самом начале, я искренне считала, что всё, что в нем есть – отвратительно и должно быть уничтожено, потому что неправильно, не добропорядочно, и вот, утеряв твердость этих убеждений, я начинаю понимать, что не просто хочу сыграть с ним в имитацию, а хочу быть копией. Ученицей, превзошедшей своего учителя. Это ли он имел в виду, когда требовал мою душу? Нет, я обязана понять, что это он, он должен уподобиться мне! Он должен полюбить, поверить, бросить свой образ жизни. Не я, не я должна измениться! – Ты сам говорил, что мы что-то испытываем друг к другу. Пусть это уважение, любопытство или ужас, неважно, однако не безразличие, так что, какие-то чувства есть. – Я говорил… – глубокомысленно протянул Джиён. – А если бы я вообще молчал, что бы ты думала? Что я ничего не чувствую или наоборот, всё и сразу? Ты только из разговоров черпаешь информацию? – Я знаю, ты скажешь, что это всё может быть обманом и… и я понимаю это, – вздохнув, я признала, – Я забываю о том, что слова пустые звуки, когда говорю с кем-то, потому что привыкла доверять. У меня в семье никто и никогда не врал, поэтому, даже если бы я хотела научиться видеть глубже, я не могу так сразу… – А что тебе говорили про новогодние подарки? Откуда они брались? – повел бровью Джиён. – От Деда… – опомнившись, что дословно меня не поймут, я перевела аналогию: – От Санта Клауса. – И ты говоришь, что в семье никогда не врали? Брось, Даша, врут все, даже не намерено, не специально, не осознавая, что врут. Мы врём даже самим себе, без повода, оправдывая или чтобы не потерять надежду. Ты думаешь, что ты никогда не врала? Не берем последние полгода, вспомни своё прошлое. Не было такого, что ты говорила себе, думая о своём женихе, вот, я буду любить его всегда? Говорила же? – Я покраснела. – А всегда буду соблюдать пост, и не буду пить? – Мои пальцы машинально разомкнулись на ножке бокала. – Могу из снисхождения назвать это не ложью, а заблуждением. Но это будет выглядеть, как попытка оправдывать тебя, обелить. Ты сама любишь этим заниматься, как и большинство людей. Брать на себя то, что не по силам, не выполнять, и сваливать всё на обстоятельства. А я так не делаю. Я не хвалюсь, я всего лишь говорю, что я лгу, лгу целенаправленно, умело, с необходимостью, ради выгоды или забавы – без разницы, принимаю это на свою совесть, которая со мной в сговоре и меня не грызёт, принимаю ответственность за свой обман, и никогда не пытаюсь себя оправдать. В этом, думается мне, больше правды и честности, чем в постоянных попытках соответствовать образцу искренности. Я могу притвориться другом, вести общие дела, имея о человеке самое низкое мнение, выжать из него все соки, обобрать, как липку, и помахать рукой, зная, что всегда притворялся. А другой будет столь же долго дружить, вести себя точно так же, но потом, вдруг, почует какую-то выгоду, поставит выше деньги, бабу или власть, подставит, и точно так же махнет рукой, хотя был искренним и настоящим другом, ну вот просто надоело, устал, перегорело, что-то другое стало важнее дружбы. Но итог-то и у него и у меня будет одинаков. Так какова цена правды? Правда – это момент. – Ты повторил почти те же слова, что я как-то сказала Сынри, что у мужской честности есть срок годности. – Вот видишь, как мы с тобой понимаем друг друга, – просиял Джиён. – Только, если она всего лишь момент, и потому не имеет цены… – Я отвела лицо в сторону, глядя, как две каких-то яхты и катер плыли, приближаясь. – Вечность состоит из мгновений, так? Тогда она обесценивается полностью. – А кто сказал, что вечность – это что-то дорогое? Только безумцы к ней могут стремиться. – Я продолжала наблюдать за приближающимися суднами и поняла, что они движутся не в нашу сторону, а непосредственно к нам. Потеряв смысл дискуссии, я насторожено произнесла: – Джиён… – Он проследил за моим взглядом, но не шелохнулся. – Они плывут сюда. – Я знаю. – Это к тебе? – посмотрела я на него. – Это за тобой, – шире улыбнулся он. Не удержав эмоций, я поднялась. – Да-да, это Сынри. – Ты знал? – Да, а он считает, что нет. Пожалуйста, сделай вид, что так и есть. – Я подошла к борту и начала разглядывать тех, кто плыл за мной. Темнота ещё не достигла той стадии, когда ничего не разобрать и, на фоне белоснежных палуб, я разглядывала несколько десятков мужчин в черных костюмах. Волнение стало захватывать, и мои глаза забегали по ним, пока я не нашла Сынри. Несмотря на волны, течение, ветер, яхты сокращали расстояние очень быстро. Я обернулась к Джиёну. – Так что же – это всё? Мы вот так простимся? – Он безразлично пожал плечами. – Тебе хотелось дополнительных церемоний? – Пальцы сжались на перилах. Черствейший человек. Невозможно столько притворяться! Если бы внутри него хоть что-то было, он бы не был так спокоен, не говорил так. Стиснув зубы, я устремила внимание к гостям и замолчала. Вскоре их борты и наш соединились. Это не было пиратским штурмом, и нельзя было сказать, что нас взяли на абордаж. Всё проходило так размеренно и тихо, что от этого становилось ещё больше не по себе. Если бы завязалась какая-нибудь разборка, то поднявшийся адреналин вылился бы в действия, возгласы, ставшие уместными, но в столь обыденном деловом поведении я не могла дать выхода своей панике. Деревянный мосток перекинули с палубы на палубу, и, после четырёх телохранителей, держащих руки на пистолетах, на «Дракона» сошёл Сынри, сопровождаемый ещё шестеркой охраны. Джиён ему улыбнулся тепло, как близкому родственнику. – Какие люди! А я не в смокинге. – Ничего страшного, я и не за тобой, – хмыкнул Сынри, подходя ко мне и протягивая руку. Я посомневалась её брать, покосившись на Джиёна. Но тот выглядел безучастно. Мой любовник, не дождавшись, взял меня за локоть и притянул к себе, сразу же целуя в щеку и шепча: – Идём отсюда, он не сможет тебя удержать. – А меня спросить не надо, можешь ли ты её забрать? – полюбопытствовал Джиён насмешливо. – Она моя, а не твоя, – ответил Сынри. – Всё, что находится в Сингапуре – моё, или ты забыл? – Мы его сейчас же покинем, да и это граница его вод. Тебе никогда не советовали не заплывать за буйки? – Дракон сделал какое-то движение, и двое из секьюрити тут же наставили на него стволы. Удивленно подняв руки, Джиён указал на пачку сигарет в кармане, после чего ему позволили её взять и закурить. – Как ты меня боишься… привезти такую толпу против меня одного! – Сынри с неприязнью принял замечание, но промолчал. – До границы ещё три мили, Сынри, и если я тебя поймаю до того, как ты её пересечешь, то, по закону, установленному мною на моей же территории, имею право казнить тебя за выебоны против короля в его королевстве. Нельзя быть таким рисковым мальчиком. – Не выдержав, мужчина выхватил пушку у стоявшего рядом телохранителя и направил на Дракона. – А что, может, к черту риск, перестраховаться и пристрелить тебя прямо тут? – Я вцепилась в рукав Сынри, жутко испугавшись, что он выстрелит в Джиёна. Почему-то мне стало безумно страшно от этой мысли, я забеспокоилась за главаря мафии так, будто… будто всё ещё не хотела покидать его. – Сколько людей будет спасено! Какое доброе дело я сделаю, если нажму на курок. – Улыбаясь, Джиён оставил сигарету в зубах и, как Христос на распятии, широко развел руки. Свободная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, показывающая толстую золотую цепь на груди, повисла на его худосочном теле. – Валяй, Сынри, пальни в старика. – Сынри снял оружие с предохранителя. Я похолодела от щелчка. – Нет!!! – раздался мой крик, и я буквально повисла на руке любовника. – Нет, Сынри, пожалуйста, не надо! – В ушах эхом, летающим от одной стены к другой, вторились слова Джиёна о том, что он успеет пролить скупую мужскую слезу, если его грохнут. Но на его лице было такое безмятежное самодовольство, что никакие слезы не успеют появиться, если пуля вылетит из ствола. А сколько пролью слёз я? Почему? Из-за кого! Чудовища. Я сумела опустить руку Сынри, поддавшегося мне. – Не надо, – повторила я ещё раз, напоследок. Хмыкнув, мужчина отдал пистолет тому, у кого взял, привлек меня к себе за талию и повёл на свою яхту, прибывшую, на всякий случай, в сопровождении ещё двух судов. Меня обуяла дрожь. Едва не свалившись с деревянного перекидного мостка, на каблуках, я перебралась с яхты Дракона. Ветер поднялся ещё сильнее, мокрый и неприятный. Сынри снял пиджак и повесил на мои плечи. Не настолько стало холодно, скорее, это было как знак того, что я под его защитой, под его властью. Я боялась оглянуться и увидеть Джиёна, не знаю, что в этом такого, но меня раздирало изнутри. Так резко, вдруг всё остановилось, кончилось, изменилось. Я стала подниматься с Сынри выше, к рулевому отделению. – Господин Ли! – подбежал к нему человек, протягивая бинокль. – Посмотрите, пожалуйста. – Он указал прямо, туда, где пролив выливался в океан, туда, где воды нескончаемо и бурно несли прочь отсюда, в любую часть света. Сынри дернул бинокль и приложил его к глазам. Я без оптических приборов посмотрела туда же, и увидела множество точек, плывущих от берега Малайзии, где Пенгеранг, к индонезийскому Батаму. – Черт! – выругался Сынри, возвращая бинокль. – На всю мощь, скорость, давайте, быстрее, быстрее! – распорядился он. Дергая желваками, он проговорил себе под нос: – Он знал, проклятый Джиён, он знал… – «Он знал» – с уверенностью подумала я, видя, как засуетились люди Сынри, как яхты и катер, набирая обороты, понеслись к выходу из пролива, пока судна, принадлежащие Дракону, не затянули все лазейки и не отрезали путь к бегству. Джиён сказал, что казнит, если поймает, за такое поведение на его территории. Новые страхи и волнения закружили голову. Я не хочу смерти Сынри, мы должны успеть спастись! Нужно успеть. Он не пощадит за то, что ему, королю Сингапура, в его же государстве угрожали расправой. – Тебе лучше уйти в каюту, Даша, – подтолкнул меня к лестнице Сынри. – Я хочу знать… видеть… мы же успеем? Ты успеешь, ты должен уплыть… – Сам не в том состоянии, чтобы кого-то успокаивать, Сынри только кивнул и, опять с приказами «быстрее!», «гоните!» поспешил в другую от меня сторону. Я вошла в комнату, окно из которой смотрело на противоположный край, туда, откуда мы уносились, туда, где покачивалась, а отсюда словно и не шевелилась вовсе, белоснежная яхта Джиёна. Она удалялась, теряясь между поверхностью пролива и панорамой Сингапура, зажигающего огни, так что берег превращался в ожерелье под лампами ювелирного прилавка. Успеем или нет? Зачем Джиён сказал, что отдаст меня Сынри, если отправил перехват? Нет, он не сказал, что отдаст, он сказал «вернешься». Что же, я вернулась, но Джиён и не обещал, что это будет навсегда или надолго. Качки почти не чувствовалось, но скорость ощущалась. Яхта летела, опережая, вернее, стараясь опередить преграду. Я не могла ничем помочь, и оставалось только ждать. Не давшая убить Джиёна, я не знала, смогу ли остановить убийство Сынри, если оно наметится? Я уже не смогла однажды вымолить чужую жизнь у Дракона, и что-то мне подсказывало, что не сработает и второй раз. Поступок Сынри – покушение на его безопасность, на всемогущество, которое Дракон отрицал деланной скромностью. Он не пощадит. Схватившись за голову, я услышала выстрел наверху. Потом ещё один, и ещё. Сердце закололо, слёзы встали в глазах. Поднявшись с дивана, я подошла к двери, но не решилась выйти. Это же из-за меня! Сынри хотел вернуть меня, и кто бы ни пострадал, драконы или его люди, это будет моя вина. Я причина напрасных жертв. И снова ругань и выстрелы, Господи, там настоящая перестрелка! Топот ног над головой, брань и крики. Отходя от двери спиной, я прижалась к самой дальней, поближе к окну. Может, в него выпрыгнуть? Что там происходит? Проскочили или нет? Людей у Джиёна намного больше, и катеров. И хитрости, чтобы правильно организовать охоту. А это была именно она, а мы с Сынри дичь. Какая дикая ловля. Грузные и громкие шаги приближались к двери. Я сжалась в углу, не зная, что обнаружится за ней. Ручка повернулась и, с пистолетом в руке, в проёме показался неизвестный мне здоровенный человек, ничем, кроме роста, не примечательный. Он не сразу нашёл меня глазами, трясущуюся и ставшую мельче от страха. – Идём…те, – добавил он неуверенно, убирая оружие. – Господин Квон ждёт. – Сердце моё оборвалось. Меня погрузили в катер, в котором я увидела Сынри, со следами ударов на лице, под зорким присмотром жестоких по выражениям мимики людей. Билась только одна мысль: «Что же будет, что будет?». Заговорить с Сынри хотелось, но рот пересох, и язык стал весить тонну. Я смотрела на того, кого, кажется, везли на казнь, а у меня даже не было подходящих слов. Раньше я бы завела пластинку о душе и Боге, но какая это всё ерунда в такие моменты! В них всё тщетно и глупо. – Мне стоило его убить, – сказал Сынри первым, не глядя на меня. Во мне не умещалось раскаяния за то, что я, возможно, и здесь стану причиной смерти. Но могла ли я позволить убить Дракона? А почему нет? Хотелось бы самой знать, почему ненависть до сих пор не перехлестнула всё остальное. Когда меня вели из каюты, я видела лежащих навзничь убитых. Кровь кое-где размазалась и протекла, испачкав полы. И каждый труп твердил мне «из-за тебя!». Это невыносимо, я не хочу быть разменной монетой! Я вновь захотела в Россию. Пусть там и нет места для меня уже, но там я буду подальше ото всех, не причиню никому зла. Может, действительно, уйду в монастырь и буду отмаливать свои грехи. «Под именем сестры Авдотьи» – произнес смеющийся внутренний голос голосом Джиёна. Исчезни, злобный Дракон! Небольшой причал, выглядевший заброшенным, встретил катера с драконами, вытащивших нас на бетонный настил. Большие плиты лежали, когда-то служа фундаментом для планировавшегося более грандиозного порта, но были не доведены до конца задумки, а валялись, как останки китов, с торчащими из них, как кости, железными крючьями, за которые когда-то их поднимали подъемные краны. Возле края этих плит сразу же начинались амбары, бывшие сортировочные, грузовые склады. Мой недобрый опыт, связанный со стройками и безлюдными окраинами, ожил, зателепавшись в душе. Охранники не пихали нас, но сопровождали так тесно, что не свернуть, и четко было задано направление вперед, в приоткрытые металлические ворота, за которыми горел неяркий свет. Фонарей нигде не было, и дорогу под ногами разбирали все интуитивно, приглядевшись к темноте. Нас ввели в пахнущее сыростью и цементом помещение, полое изнутри, всего лишь тонкие алюминиевые пластины на арматурах. С две дюжины драконов, кто-то в черных костюмах, кто-то в потрепанной одежде и жилетках, демонстрирующих татуировки с мифическим ящером на плечах. И, конечно же, сам Джиён, стоящий по центру, рядом с каким-то большим прямоугольным каркасом. – Ну что, покатались, освежились? – весело начал он. Сынри надменно, не теряя пока храбрости, повел головой. – Ты сделал это, чтобы убить меня? Что ж, я тоже молить о пощаде не стану. – У меня нет и в мыслях убивать тебя, Сынри, зачем ты так плохо обо мне думаешь? – успокаивающе проворковал Дракон, приложив одну ладонь к другой. – Я хочу, чтобы ты работал на меня, ты же знаешь. – Но я не собираюсь этого делать, и ты это тоже знаешь. – Для этого здесь и находится она, – кивнул на меня, довольный, Джиён. Как, он вот так раскроет свои карты? Или, понимая, что ничего не получается, изобразит раскрытие, а сам зайдёт с другой стороны? – Она меня тоже не уговорит, – хохотнул Сынри. Главарь сингапурской мафии щелкнул пальцами одному из своих людей, и тот, прихватив меня за локоть, повел вперед, к своему боссу. – Она и не будет… то есть… я попробую тебя уговорить, с её помощью. – Мне не понравился его леденеющий тон, и я опасливо на него покосилась. Джиён кивнул на каркас, что был рядом с ним, привлекая к нему внимание. Я стала приглядываться, постепенно осознавая, что это такое. Аквариум в человеческий рост, полный воды, стеклянный. – Ставка – Дашина жизнь, – посмотрел на Сынри, не на меня, Джиён. У меня в животе что-то заболело, стягиваясь. Ноги подкосились. Я загнано провела глазами по мужчинам. – О чем ты? – свел брови Сынри, посерьёзнев. – Мы поместим Дашу вот сюда, – постучал Джиён по прозрачной стенке, за которой не плескалась вода, потому что была налита под самую крышку. – Ну, на сколько ей хватит воздуха? Минута-две? Ровно столько тебе подумать. – Меня стало подташнивать. Он же шутит? Он же бравирует? Он же не убьёт меня? Утопит… Мне как будто сразу же не хватило воздуха, и я тяжело задышала. – Если тебе важнее быть свободным, ты оставишь её умирать в воде, а если согласишься работать на меня, то вытащишь. Всё просто, видишь? – Сынри молча смотрел на него. – Джи… Джиён, – шепотом смогла заговорить я. – Ты же не дашь мне умереть? – Он посмотрел на меня. Черные пустые глаза, на губах улыбка. – Джиён… – Ты сам не убьёшь её, – попытался расслабиться Сынри, выжав нервный хохоток. – Ты не сможешь смотреть, как она тонет. – Почему же? – вернулся к нему Дракон. – Да ты же влюблен по уши! – указал на меня Сынри и повертел головой, будто призывая всех в свидетели. – Весь Сингапур знает, да даже на Филиппинах уже судачат о том, что Дракон потерял голову и носится, как с писаной торбой, с какой-то девчонкой. – Джиён легкомысленно его слушал, с блаженством на лице. – Ты поднял весь город, пересравшись, что она от тебя сбежала! – Ох уж эта преувеличивающая людская молва, – взмахнул рукой в воздухе Джиён. – Ты не убьёшь её, так что забудь о том, чтобы я стал драконом. – Ну, на меня надейся, а сам не плошай, – засмеялся главный Дракон. – В общем, я предупредил: если ты её спасаешь, то становишься моим человеком. Если нет, то мы забываем все разговоры на этот счет, и я к тебе больше не пристаю. Вроде бы всё доступно объяснил. И учти, обмануть меня не получится, потому что Даша никогда не покинет Сингапур, если ты её спасешь, и при малейшем твоём ослушании – умрет она. – Ещё один щелчок пальцами. Мужчина позади аквариума подставил к нему широкую лестницу, а тот, что держал меня, потащил к ней. – Джиён, что ты делаешь?! – крикнула я, срываясь. – Джиён, прекрати этот спектакль! Ты же говорил, что не убьёшь меня! – Я мало верила в самоотверженность Сынри, поэтому сейчас, борясь за свою жизнь, всё-таки понадеялась на решение Джиёна. – Ты же говорил… – Я много чего говорил, Даша, очень много, – достал он сигарету и закурил, осмелившись поднять взгляд и встретить мой. Я вырывалась, поэтому подоспел ещё один охранник, подхвативший меня и помогающий затащить меня наверх. – Джиён, прекрати это, – прошипел Сынри. Туфли с меня слетели, я пыталась упираться ногами, но руки до синяков крепко держали, приподнимая меня и уволакивая. – Так вот о чем это было, – пытаясь не выглядеть жалко, если это, на самом деле, мой последний час, собралась я, хотя тело знобило, и сознание терялось. – Вот к чему ты говорил про ложь… Что ж, скажи мне напоследок в глаза, скажи, что будешь спокойно спать, прикончив меня, и что тебе всё равно сейчас! – Он ничего не говорил, но смотрел не отрываясь. – Джиён, отпусти её! – крикнул грозно Сынри, но его как будто не существовало третьим. Глаза, две пары, мои и Джиёна, жгли друг друга, одни огнем, другие льдом. – Ты чего-то ждёшь от меня? Раскаяния, жалости, справедливости? – подошёл к лестнице Джиён, глядя снизу вверх. Он убьёт меня. Я видела это в его глазах. Репутация. Все думают, что он влюблен. Даже я так не думала, но люди… из-за их сплетен, он хочет избавиться от меня. Но разве, будь я его слабостью на самом деле, нужно было бы от меня избавляться вот так? Я не понимаю, я ничего не понимаю! Я только хочу выжить. Нет, пусть даже умру, но не так мучительно, я не хочу задыхаться и тонуть, мне страшно, до безумия страшно! Я не хочу в эту воду… воду, в которой сольются бассейн и пролив. Нет, никогда они не станут одним целым. Я заплакала, ощущая спиной, как меня подтащили к краю. Дракон улыбался, сдержано, но спокойно. – Я… я хочу оставить кое-что тебе, – прошептала я, чем несколько его изумила. Джиён приподнял брови, а я наклонила вперед голову, прошептав, сквозь сорвавшееся дыхание, сухими губами: – Я сказала, что не прощу тебя, если ты убьёшь меня… я не представляла это по-настоящему, а теперь вижу. Так вот, я прощаю тебя. Прощаю, что ты убиваешь меня ради себя, и со смирением отдаю за тебя жизнь. Держи мою душу, ты так её хотел! – Опускайте! – воскликнул он, обронив улыбку и отстраняясь. Меня бросили в аквариум и последнее, что я видела, это удаляющуюся, так быстро, будто бегущую, спину Дракона, уходящего в темноту. Набранный в легкие воздух был моей жизнью. Окунувшись с головой, я сразу же постаралась всплыть, но руки уперлись в стеклянную крышку. Между водой и ею не было и сантиметра расстояния, так что дышать будет совершенно нечем, когда запас воздуха иссякнет. Его бы хватило дольше, будь я спокойна, тренируй своё дыхание, но то состояние, в котором я упала в воду, не позволяло мне отдалять свой конец. Я билась о стекло со всех сторон, и моя паника выливалась в пляску святого Витта, только замедленную плотностью воды. Легкие начинало давить, как и всю меня. Никто меня не спасёт, Джиён ушел, а Сынри не поставит меня выше своей гордости. Можно ли описать то, что происходит в голове в последнюю минуту жизни? Будто мало было воды, я лила слёзы, хотя не чувствовала их. Влага и мокрость, от которых никуда не деться, навязчивые, липкие, удушающие. Я с бешеной скоростью вспомнила маму, отца, бабушек, дедушек, братьев, сестер, детство, юность, всё, абсолютно всё, но оно перешло в ужас, гадкий и неистребимый ужас того, что я умираю. Я больше не могла сдерживать позывы вздоха, хотя знала, что это будет финал. Мучительная боль разрывала голову и грудь, хотелось дышать, хотелось воздуха, хотелось жизни. Я не понимала, как могла хотеть умереть когда-то?! Это недопустимо, я столького не пережила, не испытала, не сказала людям… а сколько я уже пережила и выдержала?! Погибнуть после всего?! Я не хочу! Но я не могу больше, Господи, я должна сделать глоток. Приоткрытые губы впустили смерть сквозным потоком. Вода хлынула через нос и рот, превратившись в кошмар ада. Когда ищешь воздуха, а тебя до пределов забивает вода, вода, сплошная вода, запускает щупальца внутрь, в дыхательные пути, по гортани, и вот я словно ощущаю её желудком, но не могу выплюнуть, ничего не могу сделать, потому что она поглотила меня, затопила, потащила на дно. Я столького не сделала! Не стала женой, матерью, не попрощалась с родителями, не вернулась на родную землю, не заявляла смело о своих чувствах, не отдавалась Мино, когда у нас была возможность, не попыталась полюбить Сынри, пытаясь вместо этого сделать из него орудие мести, ничем не помогла Сынхёну. Сколько ошибок… Господи, прости Джиёна, ибо он ведает, что сделал. Мысли не смогли закончиться, они оборвались. Тьма победила.

* *

Словно столетие спустя, я почувствовала себя. Первым же ощущением была пустота в легких, после чего я опять ощутила воду во рту, но перевернувшись на бок, получила возможность вылить её из себя, кашляя и отплёвываясь. – Джи… Джиён! – прокряхтела я, переворачиваясь обратно. – Он ушёл, всё в порядке. – Сквозь мутный взор от воды, что залила и глаза тоже, я пригляделась и увидела слегка намокнувшего Сынри. – Его нет здесь, не бойся. – Глотая смелее и смелее кислород, так что горло пересыхало и опять кашляло, я озиралась, находя нас с Сынри всё в том же старом и заброшенном ангаре. – Ты… ты… – Я выстрелил в стекло, чтобы не терять времени. – Руки тут же нащупали осколки. Огромная лужа и темный от влаги цементный пол вокруг. И больше ничего и никого, лишь мы двое. Сынри положил меня себе на колени, откачав и вернув к жизни. Я жива? Я жива! – Ты… – ещё раз сделала передышку я и договорила: – Ты теперь… дракон. – Да, я знаю, – с хмурой грустью отвел глаза Сынри, сжимая мою руку, которую отвел от битого стекла. – Свобода оказалась не в приоритете. – Ты поступился ею ради меня, – еле вымолвила я, не обретя сил после пережитого. – Ты хотела, чтобы я сделал иначе? – Он постарался улыбнуться. Не знаю, получится ли улыбнуться у меня? Иногда кажется, что подобные жесты испаряются из нас навсегда. Но я была благодарна Сынри, очень. Я не могла предположить, что он так поступит. – Спасибо, Сынри. – Надеюсь, теперь ты поняла, к какому монстру под крыло пыталась приземлиться? – Я на секунду забыла о Джиёне, и вот снова разговор о нем. До сих пор не укладывалось в голове, что он убил меня. Неважно, что я выжила. Он убил меня. – Эх, Даша, Даша, – приподнял меня повыше Сынри и, положив на своё предплечье мою голову, приобнял. – Всё плохо. – Может быть гораздо хуже. – Неужели? – Хочешь побыть в кубе, наполненном водой? – оживала я, возвращая, по крайней мере, сарказм. – Ладно, верю. Хуже бывает. – Я села, выпрямляя спину, но она не держала, и я наклонилась вперед, к вытянутым босым ногам, облепленным мокрым платьем. – Как самочувствие? – Более-менее. – После продолжительной паузы и некоторых соображений, я произнесла: – Хочешь, я тоже ради тебя поступлюсь свободой? – В каком

смысле? – прищурился Сынри, потирая запачканный каплями крови галстук. – Ну, если твоё предложение ещё в силе, – напомнила я. Мужчина распахнул глаза, онемев. – В силе? – Если обычным женщинам нужно время подумать, то тебе нужно было отхватить приключений и люлей для верности? – заряжаясь присущим ему пафосом, пробормотал недовольно-язвительно Сынри. – Нет, если ты передумал… – взялась я вставать, но мою руку поймали. – Я не передумал. – Собрав волю в кулак, и пытаясь быть терпеливым, он повторил: – Ты выйдешь за меня? – Выйду, – кивнула я и улыбка, которую я успела похоронить, сама ко мне вернулась. – Я выйду за тебя, Ли Сынри, но не жди, что стану хорошей женой. – Так и я мужем буду негодным. – Зато любящим, – за него сказала я, потому что Сынри никогда не заявлял о чувствах. Моя огласка ему не понравилась, но, не став ничего говорить, он лишь сузил губы, попыхтел немного и добавил: – Ну, тогда и жена, главное, чтоб живая. – Неловко похмыкав вместо смеха, который ещё не мог вернуться при таких обстоятельствах, мы поднялись и побрели прочь, пытаясь выживать дальше, в условиях непреодолимого желания Дракона мешать этому. Или это мы, может, люди, умеющие чувствовать, мешали ему спокойно жить? Это мы, умеющие верить, жалеть и любить, привязываться и жертвовать, превращали его богатую и благополучную жизнь в выживание.

====== Мертвая ======

– Можете наклониться чуть-чуть вперед? Вот так. Да, спасибо. – Фотограф одобряюще улыбнулся, сопровождая свои просьбы движением руки, свободной от съемочной аппаратуры. – Положите ладонь на занавеску. Повыше, ещё немного. Отлично! Щелчки улавливаемых кадров раздавались уже около часа. Столичный корейский журнал, узнав о намерении известного миллионера, донжуана и тусовщика расстаться со своей холостяцкой свободой, заплатил Сынри для того, чтобы осветить первым его грядущую свадьбу в разделе светской хроники, и я, как невеста, должна была позировать в красивом подвенечном платье, в красивой, убранной цветами студии. Хотя платье было данью какого-то модного дизайнера, желавшего увидеть своё детище на глянцевых страницах, и в реальности расписываться я собиралась в другом. Не венчаться – расписываться. Сынри обещал подъехать позже, для парных снимков. У него были дела, большая часть из которых теперь принадлежала не ему, вынужденно, из-за того, что он спас мою жизнь четыре с лишним месяца назад. В ту ночь, когда я вновь глотнула воздуха и, под влиянием шока и стресса, не верящая, что в очередной раз отбилась от смерти, мы воссоединились с Сынри с такой чувственностью, что я могла назвать это занятием любовью. Моя благодарность, мои сорвавшиеся нервы и желание того, чтобы кто-то защищал меня, был рядом, хоть кто-то, кому можно довериться, довели меня до неповторимого состояния, когда моё сердце прикипало к Сынри, жалея его и принадлежа ему по вполне объяснимой женской привязанности, возникающей после пережитых трагедий и ударов судьбы. Но постепенно, возвращаясь к нормальному состоянию, к тому, в котором мне не свойственны были симпатии к типам, подобным Сынри, в быту не меняющих своих привычек, и конкретно к нему, я стала затухать в эмоциях и охладела. В нём же ничего не переменилось, ни в манерах, ни в чувствах ко мне, о которых говорить ему претило. Он по-прежнему вел себя развязно, откровенно, часто эгоистично и навязчиво, но стремился быть неразлучно рядом, ограждал меня от волнений и забот, опекал и задаривал, готовясь к свадьбе и готовя к ней меня. Но конфликт разных, не равномерных чувств давал о себе знать, вопреки моим стараниям скрывать это, теребить в себе что-то более яркое и горячее, чем милосердное «спасибо». Это всё выливалось в непонимание, мелкие ссоры – не скандалы, скорее молчаливое расхождение по разным комнатам, – в отлучки Сынри, тщательно законспирированные, прикрываемые бизнесом, но, тем не менее, очевидные мне, как поездки по шлюхам. Особенно всё было ясно, когда он уезжал в Сеул или Шанхай, или Гонконг, куда я не могла последовать за ним – путь из Сингапура был для меня заказан. Разумеется, там он спал с другими женщинами, имел любовниц, может и по две за ночь. Возможно, к ним его толкало именно моё прохладное и надменное отношение. Меня это мало тревожило, и я не допекала его ревностью и сценами. Он был со мной таким, каким он был мне нужен, и большее меня не волновало. – Всё, спасибо! Сделаем перерыв, пока не подъедет господин Ли, – озвучил фотограф, неглубоко кланяясь и отходя. Я приподняла подол платья и двинулась вдоль стен, декорированных книжными шкафами, оплетенными искусственными вьюнами-цветами. Спустя три шага ко мне приблизился парихмакер, поправляя прическу. Я остановилась, разглядывая корешки с золотыми буквами. Наткнувшись на имя Шекспира, я вспомнила услышанную фразу о том, что его в одной семье читают, вместо молитв. Пока занимались моими волосами, я вытащила томик и открыла с первой страницы. Как-то же нужно занять время. Пьесы начинались с произведения «Буря». Действующие лица: Алонзо, король Неаполитанский. Я закрыла глаза, почувствовав неприятную дрожь. Ох уж эти короли. Самоназванные, отвратительные, не ценящие ничего, кроме власти. Разомкнув веки, я попыталась найти в персонажах себя. Придворные, раб, шут, дворецкий-пьяница (кажется, этого я знаю). Место действия – корабль в море, остров. Меня случайно дернули за локон, не сильно, но я вздрогнула и захлопнула книгу, стиснув зубы. Сынри предложил мне перед Новым годом перебраться в какой-нибудь просторный особняк с чудесным видом на пролив… – Не хочу его видеть. Никогда, – оборвала я. – И, пожалуйста, не вози меня больше к воде. Не выношу её. И мы больше не бывали на пляже. Понимая прекрасно, что Сингапур мал до тошноты для меня, человека русского, привыкшего к тому, что можно по пять суток ехать в одну сторону и не видеть края земли, мы всё же умудрялись сузить места прогулок до тех районов, которые не были побережьем. Пролив я выдерживала только с верхних этажей, на горизонте, где он был далек и не касался меня, не мог коснуться. Набравшись сил ещё раз, я решила полистать книгу наспех, поверхностно. Глаза сами выхватывали строки, которые их притягивали. Некто Гонзало вещал: «Кому быть повешенным, тот не утонет». Я окончательно закрыла страницы, погладила обложку и всунула Шекспира в проем, почерневший пустотой в его отсутствии. Выйдя с профессионально освещенной площадки, я села за столик, к которому иногда подходил стафф, отвечающий за обслуживание задействованных на съемках людей. Он стоял у зеркала, в котором я увидела себя, уже привыкшую к макияжу, слишком часто стала краситься: то вечеринки, то выходы в высшее общество, то рестораны. Положение обязывало. Под постоянным солнцем моя кожа потемнела, а волосы выгорели, ещё посветлев. Нет, русским человеком меня скоро можно будет назвать с трудом. – Могу предложить вам что-нибудь выпить или перекусить, госпожа Уайт? – назвала меня по выдуманной для фальшивых документов фамилии молодая девушка. Я устало и равнодушно посмотрела на неё. – Кофе. Обычный. Полторы ложки сахара. Не пересластите. – Что-то в моём тоне обрубало дальнейшие вопросы и разговоры, и позволение исполнить требование не в лучшем виде. Девушка ретировалась. Я перекинула ногу через другую, устремив взор в никуда. Всё-таки встретив Новый год здесь, в этом городе-государстве, я поняла, что не покину его грядущие триста шестьдесят пять дней. Осень, зима, весна – я не видела разницы между сезонами в этих душных тропиках, всё одинаковое, монотонное, жара и влажность, небоскребы и идеально ровные дороги, китайские и индийские кварталы. Я выучила почти всё, лучшие заведения, салоны красоты, где стрижка стоила от сорока долларов и выше, бутики и маникюрные. Сынри старался не отпускать меня одну, хотя и дал мне ключи от квартиры. Но предпочитал возить везде сам, сопровождать, гулять по вечерам в парках вместе. Если не мог лично, то предоставлял своего водителя, который три раза в неделю возил меня на курсы изучения китайского и английского языков, ждал и вез домой, обратно. Сразу после Нового года, ещё в январе, мой жених решил, что убираться и готовить его невесте отныне не к лицу. – Нужно нанять горничную и повара. Приходящих, ну, через день, допустим, как считаешь? Мы лежали в постели, спасаясь под кондиционером, обдувающим спальню. Сынри гладил моё плечо, другой рукой держа мою ладонь, вернее, пальцы, на одном из которых сияло новое кольцо. – Тебе не нравится, как я готовлю? – усмехнулась я. – Да при чем здесь это? Ты очень вкусно готовишь, – успокоил он меня. – Но через день мы и так едим не дома. Зачем повар? – Пусть приходит по выходным. Ну, пойми, после свадьбы ведь будут другие хлопоты… – Я побоялась, что он заговорит о детях и, встревоженная, судорожно вставила: – Я не против горничной. – Да? Отлично. Позвоним в центр занятости, или службу подбора персонала… – У меня уже есть одна на примете. – Серьёзно? – Да. Ты ведь сделаешь мне подарок? – Сынри непонимающе и предполагая от меня очередную неожиданность повел бровью, а когда услышал мой вариант, то долго упирался, спорил, выдерживал осаду, пока мне не удалось, наконец, его уговорить. Я попросила его поехать в бордель Зико и выкупить ту женщину из Таджикистана, что говорила со мной в единственный проведенный мною там вечер. К счастью, она была жива и цела, разве что снова на начальных стадиях беременности, так что пришлось выбить из Сынри ещё и оплату аборта. Да, это попросила сделать я, понимая, что этому ребенку не грозит выжить или стать счастливым, а ещё, что он причинит одни горести своей матери, у которой и без него жизнь уже отобрала троих. И я, отдавшая свою невинность за плод внутри Вики, выступила организатором аборта, за который меня слёзно поблагодарила эта самая женщина. Если я погубила душу не родившегося младенца, то она сразу попала в рай. А на меня можно вешать любое количество грехов. Мне всё равно. Её звали Хадича. Она всё так же с акцентом и ошибками говорила по-русски, но мне нужен был кто-то, с кем я могла бы говорить на родном языке хоть как-то. И она заняла одну из восьми комнат квартиры Сынри, принявшись безропотно, с благодарностью и тщанием, свойственным среднеазиатским народам, убирать, стирать, готовить и делать по дому всё, что только требовалось. Она буквально с восхищением выполняла мои просьбы и, за спасение её из борделя, или из-за того, что никак не могла понять, как я так высоко взлетела, с благоговением служила мне, считая хозяйкой именно меня, а не Сынри. Да они и не могли бы понять друг друга, и общение, минимальное, но иногда необходимое, проходило только через меня. Я допивала кофе, когда появился мой будущий муж. Извинившись за задержку, он поздоровался с представителями журнала, поцеловал меня в щеку и, подав мне руку, пошёл со мной обратно на площадку. – Ханна не приедет на свадьбу, – шепнул он мне на ухо. Его семья была причиной откладывания церемонии, которая с изначально запланированного февраля уже дотащилась до середины апреля. Сынри никак не мог с ними сговориться и упросить прибыть на важное торжество. Отец, изначально грозившийся отказаться от него за такую крепкую связь с проституткой, найденной в публичном доме, не выходил с ним на разговор месяц. Мать держалась стороны отца, а сестра только и орала в трубку, что её брат идиот и потерявший из-за какой-то «дырки» голову дурень. Однако отец же и отошел первым, начав компромиссные переговоры, после чего подключилась и мать, и в результате родители Сынри должны были прилететь на свадьбу. С Ханной же всё было куда сложнее. – Ты будешь продолжать пытаться уговорить её? – безразлично спросила я. – Перенесем ещё раз? – Нет, пошла она к черту! Я больше ничего не буду сдвигать. – А твои родители?.. – Не жди теплого приёма. По крайней мере, от отца, а от мамы в его присутствии. Но они будут, и это хорошо. Я не хотел бы скандала в своих кругах ещё по этому поводу. – Сынри заметил, что я слишком спокойно отношусь к этому всему, будто слова проходят сквозь меня, не задевая, и воспринял это почти правильно, угадав хотя бы направление моих мыслей в связи с этим всем: – Мне жаль, что твои родственники никак не могут сюда прибыть… – Так даже лучше. Чем дальше они отсюда, тем лучше, – выдержано и ровно выговорила я. – Понимаю. Надеюсь, что Дракон не будет, как злая фея из «Спящей красавицы», которая обиделась, что её не пригласили на праздник, и принесла плохой подарок… – Тебе подобрали очень элегантный костюм, – пригладила я лацкан черного пиджака. – Правда? – Он самодовольно повел плечами, расправляя ткань на спине. – Мне вообще идут костюмы, я в них сразу всем бабам нравлюсь. – Ну, лишь бы без него они не разочаровывались, – похлопала я его легонько по лопатке. – Эй, – недовольно покосился он на меня. – Что за намеки? Тебе что-то не угодило? – Угодило, в смысле, попало в цель? Нет, ты пока не промахивался, тут пожаловаться не могу. – Даша, прекрати это ехидство, ты невыносима, когда начинаешь подъёбывать. – Прости, это от переизбытка чувств. – Господин Ли, госпожа Уайт, повернитесь на объектив! Улыбку, пожалуйста! – Мы с Сынри солнечно просияли. На заднем сиденье автомобиля мы ехали домой, пока за рулем сидел верный водитель моего жениха. Сынри болтал по телефону с восточно-китайскими партнерами, и многое я уже понимала. Смыв грим, я осталась с великолепной укладкой, которую не могла разрушить без мытья головы, столько на ней было мусса, геля и лака. Так что половина стараний имиджмейкеров продолжала существовать до конца. Сынри закончил переговоры и убрал мобильный. – Завтра нужно будет лететь в Гонконг. Очередные торги за поставщика. Дня на два. – Ладно. – Подумав, что он может обидеться на такую легкость в расставаниях, я взяла его за руку. – Мне будет трудно без тебя, ведь ещё столько всего нужно сделать к свадьбе! – Ничего, успеем. Хочешь какой-нибудь презент к свадьбе? – Я заговорщически сощурила глаза. – Есть у меня одно желание… – У меня все жилы вытягиваются, когда ты так начинаешь говорить. – Я так безумна в желаниях? – К сожалению, всех, кроме постельных. Твою бы фантазию, да развернуть на секс. После горничной от тебя не знаю, чего и ждать. – О, это не должно быть накладным. – Говори уже. – Не узнаешь ли ты ещё раз, как поживает Вика? – Губы Сынри съехались в нить, и вся мимика приобрела оттенок пренебрежения и отрицания. – Опять ты начинаешь?! Блядь, неужели нельзя уже забыть о ней?! У нас свадьба скоро, можно на ней сосредоточиться? Я не хочу знать ни о какой Вике! – Разве это так трудно? Я просто хочу знать, как она поживает! – А я не хочу! – У неё твой ребенок! – Блядь, хоть десять, мне плевать на эту Вику, ты поймёшь или нет?! – Я замолчала, отвернувшись к окну. Если бы не водитель, я бы продолжила кричать, может, влепила бы Сынри пощечину за его дрянное прошлое (да и кто сказал, что всё осталось в прошлом?). Тишина стала гнетущей, затянулась и накалялась. Будучи слабым и прекрасным полом, я поразмыслила и пришла к заключению, что мой пол должен быть и мудрее, а потому терпеливее и снисходительнее. – Мне нужен маленький отрывок информации, больше ничего, – тише и вкрадчивее, нежно попросила я, поворачиваясь к Сынри с глазами, полными подобострастия. Он посмотрел в них и, слегка расслабив позу, мотнул головой, продолжая на тонах пониже: – Если ты обещаешь, что это последний раз, когда мы о ней говорим… Я не хотел бы испортить себе жизнь постоянными упоминаниями каких-то бывших, совершенных ошибок и прочей ерунды. Я же не тыкаю тебе борделем! – Зато успел потыкать подозрениями, что я переспала с другим, пока была не с ним целую неделю в декабре. Мне стоило некоторых усилий убедить его в том, что он до сих пор единственный мужчина, с которым я спала. – Хорошо, это в последний раз. И больше я не подниму тему Вики. – Мутит от одного её имени, – рявкнул грубо Сынри. – Если бы не она, ты никогда не получил бы меня. – И проблем на свою задницу! – Я затаилась, как оскорбленная львица и, попытавшись усмирить в себе гнев, не справилась с ним, велев водителю: – Остановите, пожалуйста! – Куда ты собралась? – с удивлением повернулся ко мне Сынри. – Ты никуда не пойдёшь одна! – Почему же? Я же такая большая проблема, а что, если от меня тебя, наконец, избавят? И проблем больше не будет! – Не останавливай! – приказал Сынри шоферу, и вновь забормотал мне: – Даша, прекрати, ты тоже ляпаешь много чуши сгоряча и невпопад! – Ну вот, без меня не надо будет и много чуши слушать. Остановите! – Езжайте! – Он взял меня за запястье. – Да добуду я тебе сказ о житие этой Вики, приеду из Гонконга и сразу всё сделаю, успокойся! – Я хочу в туалет, и выпить чего-нибудь! Останови у какого-нибудь кафе, – задвигая эмоции вглубь себя, попросила я. Сынри сдался и, вникая в ситуацию, сам попросил водителя притормозить у первого попавшегося заведения. Оно нашлось на ближайшем же углу. Поправив юбку, летящую фалдами и повыше колена, я выбралась на тротуар, от которого шло тепло и, на каблуках, вошла в простое и незаполненное наполовину людьми кафе. Оглядев мельком посетителей, я решила сначала заказать что-нибудь в баре, а потом пойти в уборную. За барменом находился стеллаж с зеркальной задней стенкой, увеличивавшей количество бутылок со спиртным вдвое. Цветные ликеры и сиропы для коктейлей привлекали внимание. Подойдя к стульям, я собралась уже открыть рот, но только тогда заметила по правую руку от себя знакомую фигуру, сидевшую на высоком стуле за стойкой, обернувшуюся и остановившую на мне долгий и многозначительный взгляд. Какая удача! О таком совпадении нельзя было и мечтать. – Привет, Тэян, – немного растеряно сказала я. – Привет, Даша, – мягко и с каким-то облегчением хрипловато изрек он. Я смотрела на него, не помня уже, когда мы встречались в последний раз? Как давно это было? Он провел большим пальцем по кружке пива, которую держал в руке, но взгляд не отрывал от меня. – Как поживаешь? – Да вроде ничего, – несмело улыбнулась я, пожав плечами. – Слышал, замуж выходишь? – Поглядев беспокойно через своё плечо, я вернула внимание к Тэяну. – А что остаётся? Если это единственный шанс выжить. – Мой бывший сутенер нахмурил брови. – Не любишь его? – А сам как думаешь? – Тэян посмотрел на полированную поверхность стойки, подтянул к себе пиво, отпил, и надолго уставился в содержимое кружки. – Тяжело жить будет, без любви-то. – Умирать легче? – С любовью, пожалуй. Было бы за что. – В самом деле, было бы за что, – хмыкнула я, стараясь не делать этого слишком цинично. – А если не за что умирать, почему бы не пожить, как думаешь? – Если помирать не за что, жить-то тогда ради чего? – Я коснулась его пальцев, отводя их от кружки и, достав её, отобрала и отпила крепкого пива, поморщив нос. Однако оно было божественно холодным. – Ради жизни, Тэян. Закажи мне чего-нибудь ледяного и некрепкого, ладно? Я отойду в дамскую комнату и вернусь. Моё отсутствие длилось меньше пяти минут. Когда я подошла обратно, то рядом с Тэяном пенилась вторая кружка светлого пива, в котором градусов было поменьше, чем в его. Я забралась на стул. – Спасибо. Я ненадолго, меня ждут. – Я махнула головой назад, к выходу. Голые плечи Тэяна, не прикрытые черной майкой, смуглые и в татуировках, напряглись. – Сынри окончательно забрал тебя у Джиёна, стало быть? – Сынри не любит, когда я надолго пропадаю. Ревнует. – Ты злишься на меня, что я отвез тебя тогда к нему? Или… ты изменилась, Даша. – Я постаралась улыбнуться, искреннее и беззаботнее. – Не знаю, по-моему, я всё такая же наивная дурочка, ничего не понимаю в этой жизни, в людях, которые встречаются мне. Всё такая же трусливая и надеющаяся на лучшее. – Ты никогда не была трусливой, – заметил Тэян. Он говорил, что меня не тронут, что меня не собирались убивать. Он тоже верил, и верит до сих пор, потому что не знает. Но тот, в кого он верит, убил меня. Неважно, что я выжила – меня убили. Я мертва. Есть ли после этого честь в том, чтобы быть храброй? Я допила пиво и достала деньги, чтобы расплатиться. Мужчина поймал мою руку, остановив. – Не нужно. – Я невеста миллионера, к чему эти нюансы? – Я положила деньги, и стала уходить, но Тэян сказал вслед: – Могу я что-нибудь сделать для тебя? – Можешь, ещё как можешь. Ты ведь тоже не трус, Тэян. – Сделай меня счастливой, – наградила я его полным тоски и томления взглядом, разве что не намокшим от слёз, идущих от сердца, которое гибнет в неволе и без любви. Тэян задышал тяжелее, так что грудь его стала вздыматься. – Можешь? Нет? Тогда ничего не нужно… – Он спрыгнул со стула и подошёл ко мне, чуть ниже меня, выросшей из-за каблуков. Но его мужественность и мускулистое телосложение компенсировали эту недостачу. – Если бы я знал, как? Скажи, что сделает тебя счастливой, Даша, и я попытаюсь. – Я опустила вниз дрогнувшие ресницы. Перебирая цепочку, служащую ремешком у сумочки, я прошептала: – Иногда я думаю, что зря отказала тебе тогда… – Тэян моментально несильно схватил меня за предплечье. – Когда я предлагал тебе роль моей любовницы? Или жены? – Я подняла страдальческий взор. – Все твои предложения выглядят теперь соблазнительно. – Даша… – Молчи! – Я затрясла головой. – Мне нужно идти… Иначе Сынри придёт сюда. – Скажи мне, что он тебе невыносим, и я сделаю всё, чтобы… – Не надо, Тэян, не стоит, правда. – Он не выпускал меня, придерживая. Я опасливо оглядывалась, пока мужчина не приблизился ко мне вплотную. – Я же всё так же люблю тебя, Даша, – проговорил он. – Я постоянно о тебе думаю. Но ты тогда дала мне понять, что никаких шансов у меня нет… – Не будем сейчас ворошить прошлое. – Я забрала свою руку, вывернувшись из хватки Тэяна. Будто сорвавшиеся случайно с языка, у меня слетели слова: – Сынри улетает завтра после обеда на пару дней. Если ты найдёшь возможность увидеться так, чтобы он не узнал, мы поговорим обо всём. – Я найду, обязательно найду! – пообещал он мне, удаляющейся прочь, наращивающей шаг. Я выскочила из кафе и плюхнулась на заднее сиденье к жениху, начавшему барабанить пальцами по коленям. – Наконец-то! – Извини, что заставила ждать, – погладила я его ладонь с тыльной стороны и дотянулась до щеки, чтобы поцеловать.

====== Отцы и дети ======

Хадича пылесосила возле меня мягкий ковер гостиной. Полистав в интернете дайджесты сингапурских СМИ, я несколько раз нашла упоминание о себе; понятно, откуда Тэян в курсе о грядущей церемонии. Имеющий уши да услышит. Роман Сынри широко осветили публике, вводя её в заблуждение уточнениями вроде: «Сердце миллионера заняла модель русского происхождения Дариана Уайт». Как мило, как красиво! Оплаченные моим женихом статьи. Официальные и солидные издания именно в таком духе и повествовали, а вот о том, что я бывшая проститутка, посмела единожды зарекнуться газетенка, которую наверняка считают жёлтой прессой. Ну, а корреспондент, нечего и думать, уже кормит акул за свою смелость и неугомонные пальцы, которыми и покормил морского хищника. Не с руки, а непосредственно руками, его же. И ногами. Да всем. С головой ушёл в работу, так сказать.

Продаются ли китайские и корейские журналы в России? Нет, случайно на них там не наткнёшься, так что надеяться на то, что мои снимки увидит семья, не следует. Опомнившись, я натолкнулась глазами на учебники и тетради, которые ждали моего возвращения к занятиям. Освобожденная от головной боли по поводу работы и своего будущего, я не занималась ничем, кроме самообразования и богемного досуга. Иногда я готовила вместе с Хадичей на кухне, от скуки. Но сегодня не было настроения, и я подтянула книги поближе, раскрывая наполовину исписанную тетрадь. Чтобы не забыть родного, чего-то важного, не потерять своё ядро, свою основу, которая не существует без русского менталитета, я тренировала языки тем, что переводила русскую классику на китайский, корейский, английский. В связи с этим я проводила много времени за чтением, превращаясь в какую-то пустую интеллектуалку. Духовное стремление к высокому должно происходить по горячему желанию, а не потому, что себя занять больше нечем, поэтому я и не считала, что приобретение массы знаний и информации как-то меня красит. – Прочла, что Ахматова переводила корейские стихи на русский, – заговорила я, привыкнув обращаться к Хадиче, всё время шастающей рядом, когда не бывало Сынри. Она не всегда отвечала, чаще выдавала односложные звуки присутствия, или слова невпопад, потому что не знала, что добавить на мои глубокомысленные замечания, а молчать постоянно считала невежливым. – Интересно, а наоборот до меня кто-нибудь делал? – Всё возможно, – изрекла таджичка обо всем и ни о чем. Вот так обычно мы и общались. Я раскрыла книгу дальше, листая поэзию серебряного века, чтобы переложить её на восточный лад. – Марина Цветаева… У вас в школах проходят русскую поэзию? – Я в школа давно ходила. Плохо помнить, Даша, – сделала она режим послабее, чтобы жужжал потише. – «Попытка ревности». Послушай, – начала декламировать я, припоминая, что когда-то совершенно не понимала это произведение, но голос мой дрогнул на первых же строках, заставив Хадичу выключить пылесос и прислушаться. – Как живется Вам с другою? Проще ведь? Удар весла! Линией береговою скоро ль память отошла? – Я покосилась на женщину, догадываясь, что она не понимает сейчас точно так же, как я в шестнадцать лет. Но, не в силах остановиться, накаляясь и захватываясь эмоциями, я почти по-театральному продолжила, пока не дошла до конца со вставшими на глазах слезами: – Как живётся Вам с земною женщиною без шестых чувств?! Ну, за голову, счастливы?! Нет? В провале без глубин: как живётся, милый, тяжче ли, так же ли, как мне с другим? – Возникшей тишиной можно было бы забить мамонта, настолько она была острой и тяжелой. Уничтожив её, прозвенел звонок в дверь, так что я даже вздрогнула, обронив книгу. Нервы уже ни к черту, дергаюсь, как при рахите, что странно, с таким обилием витамина D в виде сингапурского солнца (принимаю наружно, но впитывается внутривенно, меняя структуру ДНК, судя по состоянию характера и мыслей, что не очень радует). Хадича успела открыть дверь, когда я только высунулась в прихожую. На пороге стоял Тэян, растеряно глядя на горничную, которая непробиваемо смотрела на него, способная ответить «никого нет дома», несмотря на моё появление, если бы я так велела. Мужчина перевёл глаза на меня, стоило мне выплыть из гостиной. Нехорошая формулировка… Плавно выйти – значительно лучше. – Смело, – сказала я первая. – Я не знал, что у тебя… у вас прислуга теперь… – С ней никаких проблем, она ничего не скажет Сынри. – Я выступила из комнаты и подошла ближе, встав за плечом Хадичи. – Но вряд ли тебя совсем никто не видел кроме неё? – С этим проблем тем более не будет, – отмахнулся Тэян. – Меня в Сингапуре уважают больше, чем Сынри. – Или боятся? – хмыкнула я. – Боятся уж точно больше, потому что Сынри никогда не боялись вообще. – Проходи, – разрешила я и обратилась к женщине на русском: – Ты ничего не видела. Никого. – Тебя только вижу! Нет мужа, и совсем одна сидишь, тоскуешь! – запричитала она, разворачиваясь и уходя обратно, заканчивать уборку. Я улыбнулась, подождав, когда она уйдёт совсем. Тэян как раз разулся к этому времени, сделав шаг вперед, ко мне. С позволением во взгляде, я кивнула ему, зазывая идти за мной. Мы прошли в комнату, которая считалась гостевой спальней, но с тех пор, как я здесь, у Сынри никто не останавливался, потому что сестра и родители не навещали его из-за меня. – Хочешь чего-нибудь?.. Выпить, – поспешила я, чтобы не было паузы. – Чай, или холодные напитки? – Пока нет. – Он выбрал глазами стул и опустился на него. – Я не смог ждать, когда ты решишь выйти куда-нибудь. – Правильно сделал, я сегодня не собиралась покидать квартиру, – сев напротив него, на кровать, я перекинула ногу на ногу. – Я не думала, что ты выполнишь обещание. – Данное тебе? – Тэян с заштрихованным выдержкой оскорблением повел бровью. – Ты продолжаешь ждать от меня подвоха и необязательности? Я слишком прям и прост, Даша. Груб и жесток – да, но интриги и козни – не моё. А они обычно и состоят из хитростей, обманов и несдержанных обещаний. – Иногда решает импульс, а не тщательно спланированное разумом действие. Можно желать чего угодно, но струсить. Не передумать, нет. Физически не смочь. – Тэян захохотал. – Теперь я стал трусом в твоих глазах? В связи с чем? – Я сказала не о тебе. Просто замечание о том, как бывает. – Откинувшись на спину, я уставилась в потолок, теребя свои волосы, лёгшие по покрывалу вокруг головы, забавляясь с ними, приподнимая за подкрученные кончики и наворачивая их на палец. Я почти не сомневалась, что Тэян объявится в эти два дня. Замолчавшая, я больше не стала ничего говорить, напрягая обстановку и вынуждая его предпринять что-нибудь. Долго ждать не пришлось, мужчина поднялся и, прощупывая почву, осторожно, коснулся джинсами моих голых коленей. Я не отвела их, и тогда Тэян, включив мужское чутьё, ощутил некое неписанное дозволение, по которому забрался на кровать, нависнув надо мной. Его разведенные бедра окружили мои, сомкнутые. Наши глаза встретились. – Ты попросила сделать тебя счастливой. Скажи – как? У меня никогда не получалось этого с женщинами, дарить им счастье, судя по тому, что они в результате выбирали других. – Он не был так плох, чтобы не суметь завоевать хоть одну, целиком, до конца, чтобы она не могла наглядеться на него, но почему же у него не получалось? Почему не получалось у меня? У Сынри? У Сынхёна? Как много нас, не плохих и не хороших, не самых лучших, но и не худших, таких на многое готовых, способных на поступки и даже большее – несение ответственности за их последствия, как много нас таких, несовершенных, не требующих совершенства от других, но у которых в любви ничего не получается. Я не стала тратить слова, просто подняла руки и положила ладони на грудь Тэяна. Он взял их и, поднеся поочередно к губам, поцеловал каждую несколько раз. Потом развел мои руки и наклонился вперед, теперь уже целуя губы. Я ответила на его поцелуй и на минуту забылась, вспоминая, как он пытался соблазнить меня в борделе, как пугал, угрожал, и защищал, несмотря ни на что, как проникся мной, глупой иностранкой, к которой сначала не испытывал ничего, даже желания, а потом вдруг полюбил. Если бы я сумела полюбить его тогда, то всё пошло бы иначе, я бы согласилась на его предложения – все, любые. Мы бы уже были женаты, съездили за благословением к моим родителям, Тэян бы принял православие, а я двойное гражданство. Но разве я могла ответить взаимностью сутенёру? Фи, какая гадость, человек приглядывает за проститутками и даёт им по лицу, когда они беснуются, и трахается с каждой из них, когда захочет. Потому что одна, которую он хотел ещё до меня, выбрала другого, пока он сидел в тюрьме. Да и вторая тоже, которой он пытался заменить первую. О, он заслужил сотни порицаний и презрения! Без сарказма я не могла цитировать себя же саму прошлогодней давности. Остановив крепкие пальцы Тэяна на своих голых бедрах, потому что юбка уже задралась и ничего не закрывала, я прижалась к нему, как бы говоря, что мне нужно тепло и понимание, а не секс. Мужчина остановился, ложась на бок и привлекая меня к себе. Его губы тронули мой лоб над самой бровью, нежно, чутко, ласково. – Я знаю, что тебя через постель счастливой не сделаешь. И точно не осчастливишь, заставив изменить человеку, с которым ты живешь, – прошептал Тэян. Ну, это он зря. Возможно, измена Сынри принесла бы мне некоторое удовольствие и даже удовлетворение, но не вызывал у меня мой жених намеренного стремления поглумиться над ним за его спиной. Пока не вызывал. – Да, я не хотела бы опускаться до всего, что увидела здесь. – Положив голову ему на плечо, я подняла глаза к его лицу. – Ты ведь тоже верный, Тэян. Ты намного лучше, чем многие. – В чем-то лучше, в чем-то хуже. – Но верность – это редкость. Таких на пальцах можно сосчитать. Ты, да Сынхён, – произнесла я. Тэян опять взял мою руку, увлекаясь поцелуями каждого доступного ему сантиметра, от ногтей к запястьям. – Кстати, Сынхён ещё лучше нас, он вообще самый преданный человек, каких я встречала. Ты же знаешь о нём всё, да? – Да, но не умею находить с ним общего языка. При всём уважении – он придурковат. – Мы с ним подружились, знаешь. Но из-за Сынри я не могу больше с ним увидеться, хотя не отказалась бы. Он меня так поддерживал, мы с ним как брат с сестрой друг друга понимали. – Оживившись, будто идея пришла ко мне только что, я пошевелилась, приподнимаясь на локте. – А ты бы мог устроить мне с ним встречу? Пока нет Сынри. – С Сынхёном? – Тэян задумался, тоже садясь. – В этом ничего сложного, но… – Если Сынри не узнает о твоём приходе, то и о моей поездке куда-нибудь в твоей компании не узнает, так? – Разумеется, я умею затыкать рты… – Ты на машине? – Тэян кивнул, не в силах обрубить всё каким-нибудь «нет», потому что ему нравилось наблюдать, как загораются весельем мои глаза, как я радуюсь и вскакиваю. – Боже, как я буду благодарна тебе, если мы прогуляемся, прокатимся, если я пообщаюсь с Сынхёном, хоть с кем-нибудь, кроме Сынри! Это было бы восхитительно! Ты, правда, мог бы это устроить? – Собирайся, – встал он, привычно, как при каждом почти нашем с ним уединении, поправил штаны под ремнём, расправляя ширинку. – Найдём где-нибудь этого укурка. Но ума не приложу, что тебе нравится в общении с ним? Тэян сделал один звонок и подождал, когда ему перезвонят, после чего уже знал, куда ехать. Я устроилась на пассажирском сиденье, уже без притворства захваченная энтузиазмом и вдохновением. Я и сама не поняла бы раньше, как может быть приятен Сынхён? Помню тот раз, когда он впервые обратился непосредственно ко мне, когда я сказала «добрый вечер», а он заспорил, что бывают злые, и вообще, все они разные. Тогда я заблудилась в его каламбурах, приняв за редкостную чушь, но теперь, по прошествии столького времени, я иначе смотрела на вещи. Которые нуждаются в точном обозначении, чтобы понимать их правильно. Хорошо, что было уже поздно и темно, потому что меня привезли к ресторану на набережной. Ночной плащ укрыл воду, но её знакомый запах, выдающий близость пролива, поторопил войти в здание. Тэян едва успел за мной, чтобы указать, куда идти. Мы поднялись на второй этаж, где открытая терраса предоставляла крайним у ограждения столикам свежий воздух, чарующий вид и шум прибоя. За одним из них сидел Сынхён в светло-синей рубашке, с расстегнутыми манжетами, закрученными на один раз, так по-летнему, свободно. Он немного загорел за то время, что я его не видела, и впалые щеки выправились, придав здоровый вид. Пока меня не замечали, я успела понаблюдать за его взглядом – намного адекватнее прежнего, спокойный и внимательный. Перед ним за столиком сидела женщина, или девушка. Я видела её со спины, поэтому не могла разглядеть, пока не подошла к ним. Сынхён первый раз мельком бросил взгляд, считая, что это кто-то незнакомый проходит мимо, но сразу же вернул ко мне глаза, приподняв брови с мудрым удивлением старого льва, который не очень удивляется, а скорее выказывает одобрение предвиденному им обстоятельству, которое наконец произошло. – Привет, – остановившись возле них, поздоровалась я без всяких «добрый вечер». – Здравствуй, Даша, – принялся вежливо вставать Сынхён, и пока он это делал, пожал руку Тэяну. Обернулась к нам и его собеседница. – Это Рина Ямашита, сестра нашего японского партнёра… – Я помню, – оборвала я, узнав её и улыбнувшись ей. На какую-то сотую секунды мне стало жутко от мысли, что Сынхён на свидании и завёл роман. Не из зависти или ревности, какой там! У нас совершенно другие отношения с этим человеком, и моё личное к нему отношение совсем не сексуального характера. В этот короткий миг я испугалась, что и страдания вдовца, и история несчастной любви были инсценировкой и театральной пьесой, в которую меня заставили поверить. Мне почему-то показалось это самым страшным, что могло бы случиться. Но это была всё та же Рина, подруга Наташи и Кико, которая приезжала в Сингапур решать дела Томохисы Ямашиты, пока он не мог оторваться от руля управления якудзой. – Присоединитесь к нам? – пригласил Сынхён меня и Тэяна, собираясь сесть обратно. – На самом деле, я хотела бы сказать тебе пару слов наедине, – вспомнив, что рядом стоит тот, кто меня привёз, я дополнила менее натянуто: – А потом с радостью. Если не помешаем чудесному тет-а-тет. – Сынхён поглядел на меня укоряюще, как верный пёс, на которого подумали, что он стащил котлету, хотя это сделал кот. – Что ж, давай отойдём ненадолго, – так до конца и не сел мужчина, вынужденный выбраться из-за столика. Он обратился к Тэяну: – Закажи пока чего-нибудь вам, ладно? И развлеки Рину. – Не уверен, что из меня хороший конферансье, – хмыкнул Тэян, присаживаясь, но пристально смотря на меня. Я улыбнулась ему, и с Сынхёном пошла по прямому пути вдоль столиков. Часть для некурящих, откуда мы шли, заканчивалась небольшим балкончиком, утопающим в цветах. Там был и диванчик, но я не стала садиться. – Не знаю, быть польщённым или напрячься? – остановился Сынхён, развернувшись ко мне. Глаза его улыбались. – Напрячься стоит мне, потому что у меня к тебе две просьбы, и я не знаю, согласишься ли ты их выполнить? – Давай их для начала послушаем, – чуть опустил подбородок Сынхён, взглянув исподлобья, хотя и был выше меня почти на голову. Я спохватилась и полезла в сумочку, суетливо открывая застёжку-магнит. – Если бы она была побольше, я бы заподозрил, что ты принесла пистолет… а так… ты принесла очень маленький пистолет? – Я подняла на него глаза, шаря рукой в сумочке. – Поэтому ты даже не дернешься? Потому что думаешь, что я пришла убить тебя? – Ты знаешь моё отношение к жизни. Одним днем больше, одним меньше… – Я извлекла белый тонкий конверт с шелковой лентой по краю. В половину тетрадного листа, он не был подписан снаружи. – Это приглашение на свадьбу. Мою и Сынри. Ты не мог бы передать его Джиёну? – Сынхён ошарашено посмотрел на то, что я ему протягивала. – Ты серьёзно? – Да. Сынри не хочет его звать, но я его приглашаю. – Сынхён не дрогнувшей, но медленной рукой взял у меня конверт. Я облегченно выдохнула. Хотя, может, повертит и выбросит? – После всего… Даша, я не понимаю, – отвлекся он от приглашения и посмотрел мне в глаза. – Зачем? – Ты знаешь, что произошло в декабре? – Узнал. Задним числом. – Сынхён левой рукой провел по своим черным густым волосам. – Я был пьян в ту ночь. Пришёл в себя дня два спустя… – Я ни в чем тебя не обвиняю и не прошу оправданий, – отсекла движением руки и тоном голоса я. Он замолчал. – И вторая просьба, если с этой мы разобрались… – Не могу сказать, что разобрался, но передам, – согласился Сынхён. – …Ты не мог бы повести меня к алтарю? – Мужчина замер так, будто ему перекрыли воздух, или всё-таки выстрелили в спину. Даже вена на шее стала выпирать сильнее. – У меня здесь никого нет и, естественно, отца я пригласить не могу, поэтому, если ты не против, пожалуйста, будь на свадьбе вместо моего папы? – Если бы Сынхён был женщиной, он бы заплакал. Или если бы он, по-прежнему, находился в неустойчивом состоянии под воздействием наркотиков, то тоже не сдержался бы. Но он окреп с тех пор, как мы виделись в последний раз, поэтому смотрел на меня сквозь пелену переполнявших его эмоций, и никак не мог их выразить. Не умел? Разучился? Нет, просто это были именно те эмоции, которые не показывают мужчины, эмоции, обличающие слабость, человечность и мягкость. – Даша, я… почему я? Я не должен… – Ты не хочешь? – нахмурилась я. – Не хочу? Нет, я не против, но… – Сынхён отвернулся, посмотрев вдаль с балкона, сделав два нервных шага, круг вокруг своей оси. Потом возвратился на исходную точку. – Я не заслуживаю этого места. – Но лучше тебя в Сингапуре нет, – тронула я невинно его руку, забыв о том, что он не любит касаний открытого пространства своего тела, но он не отдернул её. Мы только вместе опустили взгляды к этому фрагменту, где соединились руки, кожа к коже. Плеск волн внизу и тишина. Сынхён отстранился, закачав головой, будто безумие стало накатывать на него, но он не сорвался, а успокоился и чётко произнес: – Я отправлю тебя в Россию. Я верну тебя туда завтра же, и Джиён ничего не сможет сделать. Тебе не придётся выходить замуж за Сынри, тебе не придётся больше жить в Сингапуре. Мне давно стоило так поступить. Это не предательство Джиёна, это пощёчина заигравшемуся ребенку. Идём, я позвоню людям из авиакомпании… – Он решительно собрался покинуть балкон, но я поймала его за запястье, схватив куда ощутимее. – Нет! – Как это нет? Почему? – недоумевающе воззрился он на меня. – Потому что «нет»! Нет, Сынхён, я не поеду в Россию, мне нечего там делать! – Там ты будешь спасена от всей этой грязи, ты увидишь близких, там не будет такого бедлама, в котором самое лучшее, что можно найти – это одного из худших! Там ты будешь счастлива! – Нет, не буду! – дернула я его обратно, и Сынхён как-то безвольно подлетел ко мне. Я выдохнула, пытаясь подавить чувства и говорить хладнокровно. – Джиён был прав, Сынхён. Прошлое никуда не девается. Невинность не возвращается. Не физическая, а моральная. Это бесполезно. Я не смогу жить, как прежде, я не смогу любить то, что любила раньше, я не смогу вести себя соответственно. Я не изменюсь назад! Никто не меняется, единожды испорченный. – Слушай ты этого Джиёна больше… – Да подумай сам! Ты столько лет горюешь по Элин, а если тебе, такому, какой ты сейчас, вернут её? Вернут живую! Что ты будешь чувствовать, а? Ну же! – Сынхён растеряно попытался не кинуться в омут воспоминаний и страданий. Ему это тяжело давалось, но он всё-таки услышал меня. – Чувство вины, огромную вину за всех продажных женщин, которых клал в постель вместо неё. И стыд, глубочайший стыд за то, каким жалким слабаком был всё это время. Я не смог бы посмотреть ей в глаза. – И я не смогу посмотреть в глаза своим родным, ни матери, ни отцу. Безвозвратно не время, не место, не ситуация. Безвозвратны мы, которых уже не исправить, не выправить, не выпрямить. Смог бы ты наслаждаться беззаботно счастьем с женщиной, когда на душе висит тяжкий груз чего-то неподъёмного, инородного, не связанного с ней, да и с тобой-то не связанного, просто груз жизни, которая показала, какая она бывает. Ты всегда будешь бояться, что ужас вернётся, либо же смиришься с ним и предпочтешь не выбираться из ужаса, чтобы он не травмировал, а стал частью тебя. – Сынхён грозно сводил и разводил брови, хотя карие его очи оставались при этом теплыми и добрыми. – Так что же, по-твоему, лучше заранее умереть невинными, чем жить с этим грузом, от которого не отделаться? Или в этой тяжелой жизни есть какой-то смысл? – Я думала, что есть. Пока верила, что невозвратимости не существует. А теперь не знаю. – Тогда зачем эта свадьба? Это приглашение? – хмыкнув, помахал он им у меня под носом. – На что-то ещё же ты надеешься? – Надежда подобна безумию, когда её с тобой никто не разделяет, как и веру. Как и любовь. – Опуская печально взгляд, стала я разворачиваться, чтобы уйти. – В этом мире всё можно делить с кем-то, но безумие, увы, у каждого своё, потому что оно неразрывно связано с одиночеством. Ведь безумцем называют того, кого никто не понимает. – Ты говоришь, почти как Джиён. – Он не безумен, потому что так много людей завидует ему, хотят быть им, добиться того же, разделить с ним власть и богатство. Многие его понимают, потому что хотят того же, что он имеет. Но тебя с любовью к покойнице считают чокнутым, а меня с верой в Бога – сумасшедшей. – Сынхён, сам, взял меня за руку, и, довольно ловко и безропотно для того, кто без приличной порции алкоголя не решался на физические контакты уже более трёх лет, притянул меня к своей груди, погладив по голове, совсем как мой папа, когда успокаивал меня, маленькую девочку, тогда ещё ученицу младшей школы. – Я поведу тебя к алтарю. – Я почувствовала слёзы на глазах. – Не всегда безумие приводит к одиночеству. Иногда одиночество приводит к безумию, потому что вовремя не находишь того, кто разделил бы с тобой любовь, надежды, веру. – Он оторвал меня от себя и, взяв моё лицо в ладони, так что щёки оказались сомкнуты в них, улыбнулся. – Конечно, ты не могла бы быть моей дочерью, у нас разница в каких-то тринадцать лет. Но мы с Элин мечтали о девочке. Девочке, которой никогда уже не будет. – Может, оно и к лучшему? Этот мир не для невинных созданий… – Нас нашёл Тэян, окликнув из-за моей спины. – Вы идёте? Уже принесли ужин. – Даже не видя, я чувствовала нотку ревности в голосе. – Я поведу её к алтарю, представляешь? – радостно, как ребенок, поделился Сынхён, поцеловав меня в лоб. – Вот как? – изумился Тэян. – Что ж, поздравляю. – Это прозвучало как «а быть ли этой свадьбе?». Я отошла от Сынхёна, направившись к Тэяну. Настроение моё приподнялось и, пользуясь темнотой, я вытерла увлажнившиеся глаза. – Пошли, пап, выпьем чего-нибудь. – Спасибо, но я не пью. – Давно ли? – хохотнула я. – С декабря, – мой смех оборвался, – дочка. Вечер прошёл намного лучше, чем я рассчитывала. Тэян довёз меня до дома, и я поцеловала его в знак благодарности. Он с жаром откликнулся, затягивая поцелуй как можно дольше, но на следующие этапы я переходить не собиралась. Прощаться надо было, но никак не получалось подойти к этому без резкости. – Так… ты всерьёз намерена стать госпожой Ли? – обнимая меня за плечо, заговорил Тэян. – Менять что-то поздно и бессмысленно. – Почему? Даша, я никогда не буду вести себя, как этот… – Но и как тот тоже не будешь, подумала я. – Я не хочу подставлять тебя. Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы рисковать тобой. – Но я сам готов рискнуть! Что бы ни происходило, я сделаю то, что будет требоваться, если это будет нужно тебе. – Ладно, мне пора идти. – Не резко не получилось. Я открыла дверцу со своей стороны. – Спасибо тебе за сегодня. Это всё было… очень приятно, как раз то, что нужно было мне для души. – Я могу заехать завтра? – У меня курсы китайского… в общем, позвони мне. Договоримся, – чмокнув его в щеку, я выбралась из авто. Сынри вернулся через день, поэтому мне не пришлось долго увиливать от свиданий с Тэяном, они вновь стали невозможны. Мой жених прибыл в скверном настроении и, не успела я задать вопрос, в чем дело, как он швырнул мне папку на диван, рядом со мной, где я сидела, и, ослабляя галстук, направился в душ. Я подтянула к себе отчет, понимая, о чем он. Новые витки событий в биографии Вики. Ребенок родился. Мальчик. Я посмотрела на дату, потом на календарь. Меньше двух недель прошло. Новорожденному дали имя Роман, а отчество записали по отцу самой Вики, который, к слову, давно умер. Она так и не вышла замуж. Под её последней фотографией, где она была ещё с большим животом (должна заметить, что очарование юности, которое было в ней при поступлении в бордель, куда-то растворилось), лежало некое описание условий, в которых она обитала, и события последних месяцев. Выглядело как школьное сочинение на тему девушки с несчастливой судьбой. Мужчина, с которым она встречалась, оставил её ещё два месяца назад. Ей пришлось устроиться продавцом в какой-то ларек, где она работала до самых родов. Теперь, после выписки из роддома, она жила в старой хрущевке с матерью, которая, скрипя зубами, не давала дочери с внуком умереть от голода, но достойное существование всё равно обеспечить не могла. Да и Вика не могла никуда устроиться с ребенком на руках, спасали кое-какие пособия для матери-одиночки. Пока я задумчиво это дочитала, Сынри вышел из душа, обмотанный белоснежным полотенцем на бедрах, и другим таким же подсушивающий волосы. Он не обращал внимания на Хадичу, а она испарялась, когда он показывался в хоть немного раздетом виде. – Ну что, довольна? – язвительно спросил он. – Поздравляю, дорогой, у нас сын. – Очень смешно. Ты уладила с церемонией то, что собиралась? – Я не во все подготовления посвящала его, но о том, что Сынхён меня ему вручит, пожалуй, предупредить на днях надо. – Да. Но я не шучу. У нас будет сын, милый. – Он загнано остолбенел, прикидывая, как реагировать? – В смысле? Ты… – Я хочу, чтобы ты привёз своего сына. Не украл, не забрал насильно, а выкупил у Вики своего ребенка. – Ты в своём уме? Какая мать продаст своего ребенка?! – ошалело отбросил верхнее полотенце Сынри. – Та, которая остро нуждается в деньгах, для которой ребенок – обуза. – Я поднялась, взяв и полотенце, чтобы отнести его в ванную. – Ну и, предложи столько, чтобы она не могла отказаться. Ты же умеешь уговаривать женщин.