Мания. Книга первая. Магия, или Казенный сон
Шрифт:
В ту ночь в Светлом почему-то не было того самого света, то есть электричества. Ефим встал при лампе, взял ее в руки, убавил огонь, чтобы не коптила и, не шаря, поставил на припечку. И заметил, что мыши пообгрызли, а то и съели вовсе припасенные им продукты. И это опустошительство пережить уже не было сил, и к вечеру в его доме разгуливал кот по кличке Лунатик.
Лунатик был цвета бело-желтого и действительно чем-то напоминал бок чуть подщербленной луны.
С девками Моторыга сходился трудно. Вернее, он ими интересовался
Нет, с одной было он чуть не сошелся надолго и всерьез. А случилось это так неожиданно и почти нелепо, что потом воспоминания обо всем этом вызывали улыбку или снисходительное посмеивание.
Шел он как-то по улице, и к нему подбежала стайка девчонушек.
– Дядя! – крикнула одна из них. – У нас котенок убежал.
– Куда? – на всякий случай спросил он, хотя времени у него было мало, чтобы заниматься детскими проблемами.
– Вон в эти джунгли! – указала девочка на пустырь.
И Ефиму стало смешно. И, видимо, на той самой веселости он преодолел оранжевые подпалины, что стелились по всей пустоши. Раньше тут, по всему видно, было кладбище, потом свалка, а теперь обрисовывалось строительство нового дома. Но тоже настолько запожилевшее, что, наверно, рабочие последний раз пили тут водку еще до перестройки.
Котенка он отловил именно в дебрях лебеды, что росла на фундаменте. Он испуганно мяукал, и в его глазу плавала телевышка зрачка.
И когда Моторыга вышел на дорогу, где его поджидали девчонки, то заметил, что именно телевышкой над ними возвышалась девица, которая с любопытством разглядывала его, словно он явился не из дебрей пустыря, которого тут называют «джунглями», а по крайней мере с того света.
– Здравствуйте, – сказала она и, протянув руку, попыталась представиться: – Меня зовут…
– Вы меня извините, – произнес Ефим. – Но я страшно спешу! У меня…
– Свиданье? – весело спросила она, поймав прядь волос, которая пыталась упасть ей на глаза.
– В общем-то, да, – начал мямлить он. – Но скорее нет.
– Очень интересно! – заиграла глазами девушка. – Ну бежите, а то поздно будет.
– В каком смысле?
– Да в простом. Приворожу.
– Нет, вы зря смеетесь. У меня зачет…
– О! – Она обратилась к девчонкам: – Дядя-то примерный студент. А вы его за котенком посылали. А зачет у вас, случаем, не по физре?
Моторыга кивнул.
– Угадали!
– Ну тогда – бегом!
И он до сих пор не знает, что его дернуло вернуться. Вот так – плюнуть на зачет и подойти к этой одиноко теперь стоящей девушке, насмешливо глядящей ему вслед.
– Так как вас зовут? – заполошно спросил он.
– Условно говоря, Варя, – ответила она.
– А почему – условно?
– Потому что имя у меня совсем другое.
– И им вы собирались представиться давеча?
– Конечно.
– А
– А сейчас передумала. Не могу же я правду говорить человеку, который – на лету – мне соврал.
– Как это?
– Натурально и со знаком качества!
– Значит, я вам кажусь лжецом?
– Нет, пока что просто обманщиком.
– Значит, вы не верите, что у меня зачет?
– Почему же? Только принимаю его почему-то я.
И он опять вознамерился кинуться бежать. На этот раз просто от нее. Потому что не выносил, когда над ним – вот так откровенно – смеялись.
Он вынул свою зачетку и приблизил к ее лицу.
– Смотрите! – сказал.
– Зачем? – спросила она.
– Чтоб знали!
– А лишние знания, как я давно поняла, вредят.
– И поэтому…
– Совершенно верно, не стала студенткой.
И уже через пять минут он знал, что зовут ее не Варя, а Валя, что у нее двое детей и муж, с которым она не живет. И еще – молва.
– И какая же? – полюбопытствовал он.
– Всякая. Но больше та, которой опасаются все, кто хоть сколько-то блюдет свою честь.
– А вы?
– Я ее не блюду.
Потом был поцелуй. Вернее, извержение какого-то пагубного чувства. Словно губ не существовало, была мешанина зубов. От такого поцелуя не шалеют. От него потихоньку отплевываются или – опять же незаметно – спускают слюни в носовой платок.
В тот день дети ее гостили у бабушки за Волгой, и она была одна.
Потому они и не заметили, как луна подплыла под самое окно. И не слышали, как с серой подкладкой лист, усохнув до съеженности, громко шуршал, гоняемый по крыльцу ветром.
Потом было утро. Раскрытые дверцы старинного сооружения для одежды и посуды. Как оно называлось, Валя не знала. И опять она его целовала. Целовала спеша, неловко и неумело, как пытается красть еще не набравшийся опыта вор.
Ветра уже не было, но дыхание утра упружило занавеску, и она то приникала, то отникала от окна. Он посмотрел на все еще лежащую Валю. Увидел, как солнечный лучик пощекотал ей щеку, и пятнышко тени, что застило глаза, вдруг уступило его желтому упорству, и свет размежил ей глаза.
– Уходишь? – спросила она на зевоте. И ему стало обидно, что поцелуи, которыми она только что его осыпала, ею уже забыты. Они остались в ее прошлом. В том самом, какое бывает, как она давеча сказала, всяким.
Но Валя быстро вскочила, и ее круглый голос, как шар, покатился где-то в глубине комнат. Она хотела его покормить.
Но он ушел без завтрака, напоследок хрустнув тем самым усохшим листом, что целую ночь шуршал на крыльце.
Спустился в овраг, что вел к Мамаеву кургану. Там жирно пахло землей. Усталостью разламывало тело. Потому как почти целую ночь он изомлевал от духоты, что была в доме, несмотря на открытое, доступное ветру окно.