Мания. Книга вторая. Мафия

Кулькин Евгений Александрович

В воде осетры признавали его за своего.

Но в Волжском, где он обитал, жизнь его осложнилась неудачной женитьбой. А поскольку это все было совершенно малоосмысленно, то вскоре он, как привыкший делать глубинные оценки, пришел к выводу, что дети, которых ему, возможно, наплодит жена, будут разных народов.

Потому тихо оставил ее и мирную передышку решил сделать в Светлом, где у него жила тетка.

И недавно, справив не очень веселую годовщину своего развода, он – в пивнухе – и повстречал Триголоса.

За

чаркой нашли, что они друг другу нравятся.

Так Уваев стал «твилосцем».

Знакомство с Тюсиным натягивает на что-то детективное.

Жорка неведомо с кем и, главное, зачем приехал как-то по большой пьяни в Светлый, естественно, без копейки денег в кармане.

Вывалили его, видимо, все же собутыльники на берегу, а сами отбыли по только им ведомому назначению.

Жорка долго промигивал то, что нарезывалось на глаза, потом спросил одного мальчишку:

– Куда меня черти занесли?

А тот ему:

– Спроси у кобеля, а у меня опосля.

Вредный пацан попался. Явно без понятия. А кобелек рядом действительно был. И такой же бесприютный, как он сам.

– Ну что, кутя? – спросил его Тюсин. – Вместе будем ночку коротать?

И они, угревшись, уснули с тыльной части магазина, в котором торговали водкой из-под полы.

Жорка проснулся от ощущения, что кто-то стал ему подошвой на морду. Вскинулся: так и есть. Чья-то нога в сапоге прищемила сразу обе щеки.

Ну, а поскольку это сочиняло некое неудобство, Тюсин и повернул ее в обратном направлении.

И в тот самый момент прибежала сторожиха со свистком.

Переполох.

Доспал уже в милиции. А утром стало известно, что это благодаря ему магазин не обчистили. Тот, кому он вывернул стопу, выдал своих товарищей, и теперь у них будет личное время на восстановление доверия друг к другу.

И вот там, в милиции, полковник Курепин и спросил:

– А чем вы занимаетесь?

– Сном да голодом, – ответил Жорка. – Вот ночью спал – не дали. Теперь есть хочу – тоже, похоже аппетит перебьют.

– Я вам вот что посоветую, – сказал Аверьян Максимыч. – Пойдите вот по этому, – он черканул на бумажке, – адресу, и там вас покормят.

Так Тюсин оказался у Триголоса.

Сейчас тут ни этих троих, ни других прочих не было. И потому Триголос развлекался с теми, кто есть.

– Ну что, Витек? – спросил он Зубка. – Жим-жим играет?

У того вздутие на шее само собой образовалось. Да что же это его этот нескладач так перед бабой позорит?! И вместе с тем рвать при ней зуб было по меньшей мере неразумно. Как-никак, а пропивание достояния собственного скелета – дело интимное.

Но Триголос потерял всякое понятие с тех пор, как начал по большому «икрометничать». За день кого у него только тут не перебывает. И все с разинутым ртом: «Дай!» Потому возникла мысль сделать так, чтобы

все о нем думали как о шалопуте. Будет он по-малому всех ублаготворять. А тайный подпольный цех вовсю баночную икру производить будет. Для тайного – почти что от самого себя – сбыта.

Правда, долю он свою получает. Но вот распорядиться тем, что есть, не может.

Второй раз видит Триголос Витьку таким растерянным. Первый был, когда Алевтину Мяжникову грохнули. Прослышал он об этом и обмяк:

– Значит, мокряк присобачат!

– Но ведь не ты ее убил? – спросил Веденей.

– Да то я, что ли! – ответил Витька. – Но все видели, как меня к ней черти несли. И там я еще с ее Егором покорябался.

– Ну вот, – успокоил Веденей, – может, он ей и сделал харакири.

– Не! – помотал своей круглой головой Витька. – Тут чистоделы сработали.

– Ну а кому она нужна? – вырвалось у Триголоса.

– После атомной бомбы, – сказал Зуб, – баба по вредности стоит на втором месте.

– Ну чем же она кому могла досадить? – лениво вопросил Триголос, радуясь, что всякие перипетии жизни его теперь ни в какой мере не касаются. Он ушел в глухую защиту. И никто его теперь не выманит на открытую потасовку.

Веденей сроду не думал, что так вольготно может разрешиться и эта трудная ситуация.

Знал он, что в каком-то смысле существует вторая, более тайная, а оттого и привлекательная жизнь. Ведомо ему было, что некоторые позавели себе любовниц, а то и вторые семьи. А вот чтобы хоть у кого-то была и во всем прочем еще одна изнанка, не ведал. Глаза ему по-настоящему открыл все тот же Тюсин.

– Знаешь, сколь первяк получает? – спросил он.

С трудом, но Триголос понял, что речь идет о первом секретаре обкома партии.

– Так вот кинь на балберки – пятьсот рэ. Угольмовал? А теперь давай посчитаем, сколь он раз в Москву-потешницу выезжает. Не меньше, как четырежды в месяц. А там не просто надо на что-то жить, но и показать события политического порядка. Значит, в ресторан кое-кого позвать.

Он оторвался, чтобы сделать глоток водки, и продолжал:

– А ежели, к тому же, надо восстановить какое-либо доверие, то тут и вовсе нужна политическая живопись.

– Какая? – не понял Веденей.

– Ну та, что на лицевой стороне червонцев рисуется. Ленины нужны, и как можно больше. А где их взять? В мавзолее он в единственном экземпляре. Потому…

И хоть Триголос ничего не сказал, подхвалил:

– Умница! Надо трогательную дружбу заводить с таким, как ты, добытчиком. А коли поддержать кое с кем вокальные монологи, и несколько таких «триголосых»…

Он закурил.

– Потому рано или поздно, но они тебя найдут.

И его нашли. Может, не те, о ком говорил Жорка, но это были люди без предварительных требований.