Манон, или Жизнь
Шрифт:
– Ты не совсем понимаешь, – говорит Вике и замолкает.
Вдали, в небе, начинается странный гул.
– Мне нужно родить. Врач сказал, надо родить, – говорит Вике. – Я не хочу с тобой… жить и все такое. Просто… мне надо родить, и все. Я хочу ребенка.
– Я очень устала, – говорит Вике. – Каждое утро краситься, причесываться, одеваться, наливать в машину бензин. Здороваться, общаться, разруливать. Есть, пить, засыпать.
Гул нарастает. Из-за крыш вылетает вертолет. Полицейская машина, синие мигалки. Грохот во дворах.
– Все иссякло, – говорит Вике. – А что конкретно? Что такое случилось? Я не знаю. Желаний нет, тоски нет.
Почти не темнеет, только ветер совсем сходит на нет.
– Мне так все надоело, – шепотом говорит Вике.
Мне вдруг становится невыносимо грустно, и я начинаю плакать, беззвучно, мелкими, кислыми, прозрачными, невкусными слезами.
– Рекламная акция на «мерседесе» с земляничной жопой, – говорит Вике шепотом. – Я усядусь за руль и грохну его. Кокну «Мерседес» от Жана-Мари Бэрримора, кто бы он ни был.
Солнечно и холодно, жарко и зябко, свежий жар. По обочинам смолистые мокрые сосны и солнце, ветряные мельницы с плечами, колодцы с черно-голубым кружком холодного неба вверху-внизу. Мы мчимся по бетонной дуге, я пролетаю мимо поворотов, мимо линии горизонта, мимо захватывающих кадров, учтивых проборов, мимо бензоколонок, мимо автобусов, мимо других машин, – все остаются сзади, и только Вике сидит рядом со мной, покачиваясь, – и на душе у меня становится хорошо. У нас парад. У нас порядок. Мы – главные герои, мы отменно играем, – я вижу нас со стороны, Ричи Альбицци и Вике, на жарком закате. Положа на руль руки, я неутомимо думаю о нас. Дорога подобна дуге, кривизна ее неуловима, несколько градусов, подобна луке, прочерченной циркулем, ножка которого стояла где-то далеко слева, в гуще лесов. Сверкание и сияние: хромированные ручки, зеркала, солнце где-то за правым плечом, брошка у Вике на груди, сверкающе-черные машины, – мы всех оставляем позади, – пролетая стрелой, все в радугах стекло, – и, как кружочки лука, стрелы дождя в лужах, и с бровей на лобовое стекает, простынь в небе и просинь, спросонья, с любовью с бодростью борясь, я себе задаю вопросы, следя за дорогой, а чувство нереальности происходящего все нарастает и усиливается, и вокруг, как в комиксах, высвечиваются стрелочки и пунктиры, буквы сквозь надышанный радужный туман, сквозь капли, сквозь просинь белых небес, прозелень белены, беленых столбов, стеклянных павильонов, завес.
Пьем пятичасовой чай на бензоколонке. Хрустальный фортепианный звон из динамиков. Все мои дела, на которых мне раньше приходилось сосредотачиваться, концентрироваться, теперь расползлись по периферии и маленькими цветными шариками – бопс! – бопс! – лопаются сами.
– Я рекламная девушка, – шутит Вике. – Ты взял меня с собой только для того, чтобы не ехать одному. На самом деле меня здесь нет. Нашу встречу устроил Бэрримор, я в этом убеждена.
– О, да, – говорю. – И подумать только, какой приз ждет тебя по истечении срока.
Мы уже видели нескольких наших сотоварищей. В Л. хорошенькая девчонка давала журналистам интервью:
– Может быть, кто-нибудь из женщин не любит машины, но это не я! Наоборот, я могу говорить о них часами! Я считаю, что автомобиль может быть настоящим произведением искусства! Mercedes S-klasse – это мой стиль!
– Чудовищно, – комментирует Вике.
– Почему? – возражаю я. – Чего плохого в том, что мы «поддаемся»? Чего плохого в том, что мы – объекты, что нас «имеют»,
– Такие вещи нельзя полюбить по-настоящему. И сами мы – ненастоящие. Все это невзаправду, – она тычет пальцем в белый столик, и взгляд ее пропадает за горизонтом. – Я им вообще ни в чем не верю, – говорит Вике, поедая невесомый круассан, кутаясь в платок (жар, озноб, пятна солнечной лихорадки и капли неверного дождя из несуществующей тучи).
Я заранее узнал об этой рекламной акции все. Оказывается, кампания целиком велась в интернете. Причем все было сделано очень хитро. Впрямую никто ничего не говорил, только подогревали и возбуждали любопытство целевой аудитории: клерков, офисных работников, которым хочется романтики и «умения жить». Тридцать процентов рабочего времени они (нет, не «они», а «мы») лазаем по интернету, по всяким дурацким сайтам. Вот там все это и развернулось.
Мы снова выезжаем на шоссе.
– Ого, – говорю, – этот тип создает на дороге аварийную обстановку.
– Подальше от него, подальше, – говорит Вике, вглядевшись. – Дураков на дороге много.
– Ты наивная моралистка. Жан-Мари Бэрримор нам не простит.
– Уступи ему.
По радио начинается песня «Hallo» Кристины Агилеры, написанная к нашему рекламному перформансу.
– Да ладно, – говорю. – Сейчас отстанут.
– Да пошел он! – кричит Вике. – Не смей устраивать гонки! Что за нездоровый азарт!
– Послушай, машину веду я, – я свирепею, внутри меня возгоняется чистое безумие.
– Идиот! На метро ездить боится, а на машине – нет! Хватит!
– В метро веду не я! – кричу я. – В метро от меня ничего не зависит! Не мешай мне, слышишь!…
Вике вцепившись в сиденье, стискивает зубы, она молится про себя, она синеет, молча криком кричит, а я вдавливаю педаль газа в пол, я наяриваю, но тот, другой, не отстает, – Audi TT, пафосный хмырь и девчонка рядом с ним в красном платке, пляшут во всех трех зеркалах, маячат, то отпустят, то припустят, но не отстают: двести, двести пять, двести десять, а у всех ингольштадтских машин такая хищная ухмылка на радиаторе, трясется и маячит, бандитская рожа, и те двое, плохо различимы, плохо, плохо.
Приклеились и на нервы действуют. Кабриолет, пафосный хмырь и девчонка рядом с ним. Да еще под песенку «Hallo», какого черта? Как ночью меня пугать, так это пожалуйста. А как до дела доходит, так растворимый кофе. Если нас и впрямь снимают, это будет лучший эпизод во всей картине. Жану-Мари Бэрримору это ужасно понравится. Короче, не пущу я их в левый ряд… эта девица в красном платке, и хмырь рядом с ней, бандитская рожа, ястреб Пентагона.
И я начинаю медленно, медленно прибавлять ходу.
Но они не отстают, честное слово, и это на ста восьмидесяти пяти. На двухстах. На двухстах десяти.
– Ричи, хватит! – кричит Вике.
Жму на газ; кусты резко срываются назад. Двести двадцать… тридцать. Красный платочек все ближе. Я выжимаю из своей машины все, что можно. Но хмырь разрастается у меня в зеркале, и, не удержавшись, бьет по гудку, Ии! Ии! Пропускай давай, не тормози! Ну!
Опасный поворот. К черту.
«Ауди» проносится мимо нас.
– Останови машину, – говорит Вике тихо, глядя вперед.