Манон, танцовщица (сборник)

де Сент-Экзюпери Антуан

Их страстная привязанность породила слух, что Натали ждет от Жана ребенка [62] .

Жана Кокто и Антуана де Сент–Экзюпери сближает то, что оба они были страстно влюблены в одних и тех же женщин — Луизу де Вильморен и Натали Палей, светских аристократок, которые стали для них музами–вдохновительницами.

Любовь Антуана де Сент–Экзюпери к Натали Палей длилась совсем недолго, но письма к «любимой» полны пронзительного лиризма, свойственного их автору, он колеблется между желанием любить, жаждой обрести утешение и безнадежной надеждой найти в любви убежище, которое сулит мужчине покой. Любовь открывается ему как откровение, и его гимн черпает свою силу в чувстве сродни религиозному. «Ты во мне — благодатный хлеб. […] Я не прошу избавить меня от боли. Я прошу избавить меня от сна, который сковал во мне любовь. Не хочу больше ровных дней, не ведающих о временах года, не хочу бессмысленного вращения Земли, которое не ведет ни к кому, ни от кого не уводит. Сделай так, чтобы я любил. Станьте мне необходимой,

как свет».

62

62 Жан Кокто очень хотел иметь сына, но неизвестно, была ли такая возможность в действительности или это были его фантазии, мнения на этот счет расходятся. Зато не расходятся мнения об их взаимной страсти. Кокто добивался встречи с Люсьеном Лелонгом, чтобы просить его дать развод и жениться на Натали. «Натали и Жан, поглощенные друг другом, казались слитыми воедино. Они создали удивительную пару», — пишет Мариз Годсмит–Данзер. Цитата дана по книге Жана–Ноэля Лио.

Сент–Экзюпери опять хочет и надеется — и это его постоянное желание, — чтобы женщина вернула ему душевный покой. Он ухаживает, соблазняет, прельщает чаще всего для того, чтобы заполнить в душе лакуну. Всегда одолеваемый чувством вины, он не в силах расстаться с женой, за которую чувствует глубинную ответственность. Но его любовные опыты множатся и множатся, и в Америке, и даже в Северной Африке [63] . Этим опытам сопутствует постоянное стремление к отсутствию столкновений. Сент–Экзюпери все время повторяет, что не хочет никому причинять страданий, хотя в то же время прекрасно понимает, что «встретить весну — значит принять и зиму. Открыться другому — значит потом страдать в одиночестве».

63

63 Неизданные письма к возлюбленной на протяжении 1943–1944 гг. стали довольно часто появляться после одной распродажи в Сотби.

Сент–Экзюпери пишет, как трудно ему открыться и выразить свои чувства, вместе с тем, стремится к этой открытости, и для него важнее всего точно передать, что именно он чувствует. Он тщательно отбирает слова по значимости, по весомости, они должны высветить его любовь, его нежность, они должны объяснить, как подлинно его смятение, его противоречия. «Нелепая планета, нелепые проблемы, нелепый язык. Может быть, есть где–нибудь звезда, где живут просто».

Лирическая, почти религиозная наполненность чувством любви сменяется трогательной элегией «Умоляю вас, когда мы увидимся, обнимите меня. Убаюкайте. Успокойте. Помогите». И в то же время, может быть впервые, он заполнен чувственными переживаниями [64] : «Любовь моя, поверьте, что на самом деле я попрошу у вас совсем не утешения, а сердечного покоя, без которого не могу ни жить, ни творить. И еще света, молочного и медового, которым вся вы светитесь: расстегнешь ваше платье — и сразу рассвет. Рассвет, моя радость, моя любовь, мне необходимо насытиться вами.

64

64 Стейси Шифф приводит признание, сделанное Сент–Экзюпери доктору Пелисье, который передавал его так: «Телесная форма любви не казалась ему самой главной. Он считал ее время от времени наступающей необходимостью». Стейси де Лабрюйер–Шифф «Сент–Экзюпери, жизнь на сквозняках». Альбен Мишель, 1994, стр. 402.

Знаешь… желание, оно не уснуло. […] Если ты подойдешь к постели слишком близко, я обхвачу тебя обеими руками, словно дерево, и не упущу сладких плодов…»

Откровения звучат особенно щемяще, если принять во внимание, в какое именно время, при каких обстоятельствах пишет писатель свое письмо; если знать, насколько сдержанна и стыдлива в своих интимных отношениях Натали Палей, о которой известно, что чаще всего ее отношения с влюбленными поклонниками оставались платоническими, что у нее бывали влюбленные дружбы с людьми, не скрывавшими своих гомосексуальных пристрастий. Сент–Экзюпери всегда помнит о своем детстве, о простыне–океане, который мама выравнивала одним движением, принося успокоение, тишину и сон, «потому что постель выглаживается, как море, одним божественным прикосновением» [65] . В сорок два года именно это благословенное воспоминание всплывает в его памяти, когда он болен, лежит в постели, думает о любимой и отстаивает свое право «ненадолго сбежать от забот взрослой жизни»: «Милая, я лежу, болею и несказанно этому рад. Я словно бы окунулся в детство и за себя не отвечаю».

65

65 Этой фразе в письме матери предшествует следующая: «Мама, вы склонялись над нами, когда мы отплывали вместе с ангелами, и, чтобы странствие было благополучным, чтобы ничто не тревожило наши сны, вы убирали с простыни эту складку, эту тень, эту зыбь…». «Письма матери», Буэнос–Айрес [январь, 1930] в Поли. собр. соч, т. 2, Галлимар, 1999, стр. 781 (Библиотека Плеяды).

Читая произведения Антуана де Сент–Экзюпери, читая его письма, мы ощущаем, насколько мир его пронизан воспоминаниями, соткан из них. Воспоминания всегда для него очень дороги,

в том числе и детские, из них он складывает свою жизнь. Его творчество — отклик на окружающий его мир, слова взаимодействуют, пытаясь сделать планету понятнее и более пригодной для нашей совместной жизни. Встреча и влюбленность — время, которое они проводили вместе, — вполне возможно, плод тоски, которую каждый из них таил в душе. Как Натали Палей, которая «казалась изгнанницей, сосланной на нашу землю» [66] , Сент–Экзюпери на протяжении жизни искал и не находил свой дом. От любви этих двух людей, такой всепоглощающей вначале, а потом все более отстраненной, веет глубочайшей нежностью, беззаветностью, человеческой незащищенностью, которая приводит к слабости, неловкости, затруднениям, растерянности и наконец к невозможности чувствовать себя свободно и органично. Только такие исповедальные письма могут открыть всю уязвимость человеческой души. Не знаю, стоит ли читателю этих писем задаваться вопросом, сколько в них было любви, а сколько дружбы, сколько мечты и идеализации, а сколько обыденной реальности. Да и как в самом деле определить, что человек искренне открыл в себе, а что ему почудилось? Как устоять перед властью фантазий? И мне кажется, нам, читателям, лучше быть как можно более доверчивыми. Но как бы там ни было, Сент–Экзюпери всегда и во всем, доходя даже до парадоксов, искал «качества человеческих отношений», [67] «чудесное окружение», которое придает жизни вкус и цвет. «Мой друг всегда правее окружающего мира. Я наделил его правом быть независимым», просто потому, что он мой друг, потому что он живет на другой планете.

66

66 Жан–Луи де Фосиньи–Лусенж «Джентельмен–космополит». Перрен, 1990, стр.139.

67

67 Именно в это время он пишет, думая о Леоне Верте: «В счастливые наши часы мы изведали чудо подлинно человеческих отношений — и в них наша истина». «Письмо к заложнику». Антуан де Сент–Экзюпери «Избранное», М., 1987, стр. 372.

Дельфина Лакруа

В основе публикации письма, написанные рукой Антуана де Сент–Экзюпери. Пунктуация и орфография исправлены в случае необходимости. Мы горячо благодарим господина Жерара Энеля за благосклонное согласие предоставить в наше распоряжение эти письма.

ПИСЬМА

I

Я верю в архангела Гавриила. Но, видишь ли, он явился… в другом обличье.

Я точно знаю: меня только что взяли за руку. Впервые за много лет я закрыл глаза. Ощутил покой в сердце. Мне больше не нужно искать дорогу.

Я всегда закрываю глаза, когда счастлив. Так закрываются двери житниц. Переполненных житниц. Ты во мне — благодатный хлеб.

Да, я сделаю тебе больно. Да, ты сделаешь больно мне. Да, мы будем мучиться. Но таков удел человеческий. Встретить весну — значит принять и зиму. Открыться другому — значит потом страдать в одиночестве. (Как нелепы телефонные звонки, телеграммы, возвращения на скоростных самолетах, люди разучились жить ощущением присутствия.) В XIII веке моряк–бретонец ни на миг не разлучался с невестой, что осталась ждать в далекой Бретани. Она просто была рядом с ним. В час отплытия к мысу Горн он уже торопился к ней. И я, не боясь нажить непоправимое горе, предаюсь радости.

Благословенна грядущая зима. Я не прошу избавить меня от боли. Я прошу избавить меня от сна, который сковал во мне любовь. Не хочу больше ровных дней, не ведающих о временах года, не хочу бессмысленного вращения Земли, которое не ведет ни к кому, ни от кого не уводит. Сделай так, чтобы я любил. Станьте мне необходимой, как свет.

Я знаю, как много существует для меня ограничений, знаю, как часто погружаюсь в небытие, тоскую. Знаю, сколько у меня обязательств, преград, противоречий. Само несовершенство. Но это лишь материал. Ничего, что сейчас все в разладе. Будьте светом, взрастите дерево. Любимая моя, так давно я не произносил этого слова. Оно сладко мне, как новогодний подарок. Знаешь, вчера вечером я почувствовал себя рабочим из черного от копоти предместья, который вдруг увидел перед собой луг и ручей с белыми камешками.

Я тут же зажмурил глаза, чтобы сберечь чудесное виденье.

Свежий мой ручеек с белыми камешками, поющая вода, моя любимая…

Антуан

II

Вчера я послал тебе письмо и вдруг испугался. Ты не позвонила. Я подумал, тебе не понравилось.

Не знаю, право, что тебе почудилось, но поверь, в нем только нежность.

Прими от меня подарок: обещаю тебе никогда не лгать. Разумеется, о чем–то я умолчу. Мои воспоминания принадлежат не мне одному. Гнусно, если признания становятся предательством. Но тебе я не солгу, даже при всей многозначительности умолчаний. На душе у меня светло и ясно. Я не омрачу этот свет политикой. Никогда.

Сразу скажу тебе правду: у меня было много любовных историй, если только можно назвать их любовными. Но я никогда не предавал значимых слов. Никогда не говорил просто так: «люблю», «любимая», лишь бы увлечь или удержать. Никогда не смешивал любовь и наслаждение. Я даже бывал жесток, отказывая в значимых словах. Они срывались с губ три раза в жизни. Если меня переполняла нежность, я говорил: «я полон нежности», но не говорил «люблю».

Я сказал тебе «любимая», потому что это правда. Не сомневаюсь, что больше никогда и никому не скажу этого. Озарения сердца редки. Я встретил любовь, может быть, последнюю.