Мантисса
Шрифт:
— Ну, теперь вы наконец закончили?
— Да.
— Уверена — ей очень хотелось бы быть старой, заезженной клячей. Тогда по крайней мере она могла бы уйти на покой. Куда-нибудь в такое место, где нет — просто не существует — мужчин.
— Но это вряд ли имеет хоть какое-то значение. Ее ведь тоже не существует.
— Я говорю так, опираясь на ваше же допущение.
— Которое сугубо гипотетично — до смешного.
— И сугубо шовинистично — по-мужски.
Он встряхивает головой и принимается рассматривать пальцы на собственной, закинутой на колено ноге.
— Поразительно,
— Что я принимаю сторону представительницы моего пола?
— Ведь если бы она существовала и ее здесь не было — это означало бы, что делать всю грязную работу она предоставляет тебе. Именно твоему телу придется подвергнуться грязным домогательствам и сексуальному унижению, удовлетворяя мои желания. А это превращает ее просто в сводню. Нет?
— Я замечаю, что вы весьма типично оставляете без учета всю связанную с ней историческую ситуацию.
— Я вовсе не уверен, что мне нравится тот чисто теоретический элемент, который ты… вы пытаетесь ввести в нашу дискуссию.
— В отличие от вас, я — по воле случая — обладаю развитой способностью к состраданию и сочувствию. Я просто ставлю себя на ее экзистенциальное место.
— Если бы оно существовало. — Она возводит очи к потолку. — Ведь нам обоим ясно, что мы ведем совершенно абстрактный и ирреальный диспут. По сути своей подпадающий под ту же категорию, что старый схоластический спор о том, сколько ангелов могут играть в скакалки на острие иглы. — Он разводит ладони: — Слово предоставляется вам.
Она пристально смотрит на него.
— Подозреваю, что вам никогда не приходило в голову, как ужасно было бы занимать место — если бы оно существовало — и выполнять роль и функцию, которые никак не подпадают ни под один из биологических законов. В полном одиночестве. Без помощи извне. Без выходных. Постоянно переодеваться — то так, то этак, меняя обличья. Какая невероятная скука. Однообразие. Сплошное сумасшествие. День за днем подвергаться грубым издевательствам в мозгах самых разных людей, страдать от непонимания, профанации, унижений. И никогда — ни слова благодарности. Никогда…
— Минуточку! А как же насчет…
Она повышает голос:
— Никогда и мысли о ней как личности, только о том, какую бы выгоду из нее извлечь. Никогда никакого сочувствия ее переживаниям. Вечно воображения не хватает, чтобы понять, что она, может быть, просто мечтает о капле нежности и симпатии, что она тоже женщина и в определенных ситуациях, в определенных обстоятельствах и настроении не может обойтись без мужского внимания, без услуг мужского тела — совершенно естественно, как всякая женщина; и, между прочим, это ничего общего не имеет с какими-то там унижениями и… — Она переводит дух. — Но какое все это имеет значение, если его сиятельство, кто бы он ни был, желает иного. Если он желает играть в собственные игры, оставляя ее…
— Да не я же все это начал!
— …рыдать от отчаяния. — Она отворачивается, устремляет взгляд на стену. — Если бы она существовала, разумеется.
Он опять принимается рассматривать пальцы на ноге.
— Так насчет халата. Вы предпочитаете какой-то определенный цвет? И ткань?
— Я
— Как насчет зеленого?
— Вам это такое удовольствие доставило бы, правда? У нее хватило наглости возражать против того, чтобы с ней обращались всего лишь как с объектом сексуальных притязаний, так пусть катится. Отбросим ее назад, в ничто, как сношенный башмак.
— Но ты же сама об этом просила, всего минуту назад.
Она яростно взирает на него — миг, другой, потом быстро поворачивается и ложится на бок, спиной к нему, лицом к противоположной стене.
— Ни слова больше не скажу. Ты просто невозможен. — Пять секунд длится молчание. — Ты точно такой же, как все мужчины. Как только этот ваш нелепый клочок плоти между ногами получил свое, тут же стремитесь от нас избавиться поскорей.
— Если бы это соответствовало действительности, я бы уже давным-давно от тебя избавился. Просто ты только что убедила меня, что я могу делать все, что мне заблагорассудится.
— Точно.
— Что точно?
— У меня нет никаких прав. Сексуальная эксплуатация не сравнима с онтологической [55] . Можешь уничтожить меня через пять строк, если тебе так захочется. Выбросить в мусорную корзину и даже думать обо мне забыть.
— Боюсь, для этого нет ни малейшей возможности.
— Забудешь, забудешь. Как все другие.
— Какие еще другие?
— Что за абсурдный вопрос? — Она бросает на него презрительный взгляд через плечо. — Ты что, хочешь сказать, что я у тебя — первая?
55
Онтологический (от греч. «онтология») — философское учение о бытии, о сущности и началах всего сущего.
— Н-ну… возможно, что не совсем первая.
— И возможно, что и не последняя?
— Возможно.
— Значит, это более чем возможно, что я просто самая последняя из целой серии несчастных воображаемых женщин, которым выпал злой жребий попасть к тебе в руки. Чтобы быть выставленными прочь, как только кто-то более привлекательный появится на твоем пути.
— Между прочим, мой послужной список свидетельствует, что мои с ними отношения всегда были — и продолжают быть — глубоко гуманными и плодотворными для обеих сторон. В каждом отдельном случае мы всегда остаемся добрыми друзьями.
— С твоих слов, они представляются мне чудной компанией, где каждая — просто первоклассное воплощение дядюшки Тома в юбке.
— На такие слова я отвечать вообще не собираюсь.
— Вот удивил!
— Не далее как на днях одна из них сама сказала мне, что я предоставил ей слишком большую свободу в рамках нашего союза.
— Перед тем, как ее уничтожить.
— Я никогда не уничтожаю женщин, которые были мне друзьями.
— Ну да! Ты их собираешь всех в одном месте и мумифицируешь. Запираешь в погребе и ходишь туда глазеть и наслаждаться, тайно злорадствуя. Как Синяя Борода.