Ману
Шрифт:
– Это особый вид письменности со сложной синтетической грамматикой, - ответил Рассел.
– Он не лгал, - заявил он.
– Он ожидал реакцию. У мисс Кэссиди есть какие-нибудь вещи с подобными надписями?
– Не знаю, - Мелисса растерянно пожала плечами.
– У нас много всякого барахла.
– Это не может быть просто барахло, - Рассел воодушевился и придвинулся к столику.
– Все вещи, которые Ману присваивал себе, тщательно охранялись. И, как бы жестоко это не звучало, мисс Кэссиди является стражем санскрита.
Глава 11.
1655 год. Ману поднялся на ноги и огляделся. Он находился в окружении обгоревших стен храма, куда не проникал ни один лучик света. Здесь не было ни трупов, ни запаха гари, ни статуи Йамы, ни золота, ничего! Лишь холодный скользкий каменный пол и черные стены, которые разбавлял сияющий образ Мохини.
– Где я нахожусь?
– спросил он, с недоверием покосившись на создание.
– Это твоя камера в преисподние, - провещала Мохини.
– Ты навел шороху среди богов. Они негодуют.
Ману медленно вышел на середину храма и еще раз осмотрелся.
– Так это не сон?
– встряхнув головой, спросил он.
– Я умер?
– Смерть была бы слишком мягким наказанием за содеянное, - промолвила Мохини.
– Я не позволила тебе умереть и подарила вечную жизнь.
Он перевел взгляд на золотой кувшин в её руках и нервозно почесал затылок.
– Ты обманом заставила меня выпить амриту!
– раздраженно изрек он.
Ману пришел в ярость. Ему хотелось раздавить это подлое существо. Он стал растерянно смотреть по сторонам в поисках какого-нибудь предмета, чтобы запустить его в девушку. Но здесь было пусто! Тогда он схватился за голову и сквозь зубы выдавил:
– И чего хотят твои боги?!
– Ты загубил двадцать девять душ, - совершенно спокойно говорила Мохини.
– Осквернил храм. И совершил это в праздник Кумбха-мела. За это должен понести суровое наказание.
– Англичане убили моих родителей. Что может быть хуже?
– с болью в голосе произнес он.
– Поверь мне, ты ещё пожалеешь о том, что совершил, - после этих слов кожа Мохини начала приобретать серовато-голубоватый оттенок, а глаза пожелтели.
Ману поморщился и попятился назад подальше от существа.
– Сейчас с тобой будет говорить Йама, - последнее, что было сказано ласковым голосом.
Коса красавицы вмиг распустилась, превращаясь в тонких извивающихся змей. Зашипели своими зубастыми ртами и браслеты на ее руках и ногах. Кольца и перстни превратились в маленькие человеческие черепки, из головы с треском костей медленно вырастали длинные острые рога, из-за спины возникла еще пара рук, обвитых черными удавами. От существа пошел неприятный тошнотворный запах разложения, и по коже стала растекаться зеленоватая слизь. На глазах оно выросло в два раза и истошно зарычало, с грохотом топнув
Ману пришлось задержать дыхание и закрыть уши руками. Невыносимый смрад, казалось, проникал сквозь всё его тело. И от этого было невозможно убежать. А стоящий в каменной камере гул коварно пробирался в самое сердце.
– ТЫ!
– громоподобно заревел Йама.
– МЕЛКОЕ СУЩЕСТВО! ПОСМЕЛ ПОКУСИТЬСЯ НА СВЯТЫНЮ!
Ману с трудом разбирал его слова. Настолько громко они звучали, что долбили по барабанным перепонкам пульсирующей болью. А всё здание сотрясалось от оглушительного баса.
– НЕ ПОЛУЧИШЬ ТЫ ПРАВА НА ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ОТПЛАТИШЬ ЗА КАЖДУЮ ЗАГУБЛЕННУЮ ЖИЗНЬ! БУДЕШЬ СЛУЖИТЬ МНЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ РАЗ! ПОСЛЕДНИМ ТРИДЦАТЫМ ВЫКУПИШЬ СВОЮ ДУШУ И ТОЛЬКО ТОГДА ОТПРАВИШЬСЯ К СВЕТУ!
Ману не мог даже дышать, не то, чтобы что-то возразить. Он лишь хотел, чтобы этот грохот прекратился.
– ДА РАЗВЕРЗНУТСЯ НЕБЕСА, ДА РАСКРОЮТСЯ ВРАТА, ДА ПРИБУДУТ ПОСЛЫ МОИ!
– прорычал Йама, и храм стало трясти еще сильнее.
Ману уже не мог устоять на ногах, едва держа равновесие и пошатываясь. По всему его телу прокатывалась волна невыносимой боли, но он не мог вымолвить ни слова, хотя в сердцах кричал во все горло.
Откуда-то из темноты стали медленно вырастать две четырехглазые огромные собаки с черной взлохмаченной шерстью и кровавым оскалом. Они рычали, устремляя свои устрашающие взоры в сторону Ману. Их глаза горели красным огнем, мускулистые тела играли мышцами, а толстые острые когти впивались в камень.
– ВОТ ТВОЕ НАКАЗАНИЕ!
– властно заявил Йама, снова топнув ногой.
– ЗОЛОТО, ПРИНАДЛЕЖАВШЕЕ МНЕ, РАСТАЩАТ АЛЧНЫЕ РУКИ, И РАСПРОСТРАНИТСЯ ОНО ПО ВСЕМУ МИРУ! БУДЕШЬ ПО КУСКАМ ЕГО СОБИРАТЬ И ВОЗВРАЩАТЬ МНЕ! В ЧЕСТЬ ВЕЛИКОГО КУМБХА-МЕЛА БУДЕШЬ ОТПРАВЛЯТЬСЯ В МИР ЛЮДЕЙ КАЖДЫЕ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ РОВНО НА СОРОК ПЯТЬ ДНЕЙ, ПОКА ДЛИТСЯ ПАЛОМНИЧЕСТВО! НЕ ВЫПОЛНИШЬ ПОРУЧЕНИЯ, НАВСЕГДА ОСТАНЕШЬСЯ ЗДЕСЬ! ВЕЧНО СТАНЕШЬ СЛУЖИТЬ МНЕ!
Йама снова зарычал во все горло так, что в стенах появились трещины, а пол буквально ушел из-под ног, и Ману не устоял. Он упал на спину и почувствовал, как проваливается в какую-то пропасть. Хотя он так и лежал на полу, а ощущения сопровождались исчезновением бога смерти.
Когда всё стихло, Ману, наконец, задышал. Но он не мог пошевелиться, потому что каждая кость ныла от нестерпимой боли. Он даже не знал, как долго это продолжалось, а потом появилась Мохини. Она терпеливо дождалась, пока грешник восстановит силы и поднимется, и изрекла:
– Тебя ждут тяжелые времена.
Едва она вымолвила это, как из темноты выскочили те самые рычащие собаки и накинулись на Ману.
Ману получил вечную жизнь, полную непроглядной тьмы и мучений, будучи заточенным в этом каменном склепе. Он не знал отсчета времени, потому что не видел света, кроме того, что излучала Мохини.