Маньяк по субботам
Шрифт:
— Утонул он или подался в бега, — с облегчением положил обе руки на стал начальник отдела уголовного розыска Куликов, — считаю деле оконченным. Убийств больше не будет. Как вы считаете, Грай?
— И я полагаю, убийств в Садах больше не будет.
— А вы, Крылов, что скажете? — неожиданно вонзил в меня Томишин свой острый взгляд.
— Никиту жалко, — признался я. — С пяти лет страдает припадками, два раза в год в больнице… Он же ни одного дня по-человечески не прожил. И смерть его бессмысленная.
— Вам, Крылов, — одернул меня Куликов, —
— Кстати, почему никто не говорит об его стихах? — возмутился Томишин. — У Никиты дома две зачитанные до дыр книжки — Тютчева и Лермонтова. Он, наверное, использовал их, как образцы. Вы же читали его стихи в тетрадке? Стихи я вам скажу, бр-р-р… — поморщился Томишин. — Что возьмешь с тронутого.
— А мне стихи понравились, — громко сказал сержант Антон Григорьев, до этого молчавший. — Я их даже себе в книжку переписал. Литературные достоинства их невелики. Но я читаю и вижу — рядом со мной жил человек, больной, несчастный, он любил, страдал, надеялся.
В совещании произошла небольшая заминка. Шестиглазов махнул на сержанта рукой, мол, заткнись. Начальник отдела чуть шевельнул тяжелой челюстью, но ничего не сказал.
Удивленный Томишин, не мигая, посмотрел на сержанта:
— Ну, у вас и кадры… Вы их в Литинституте выискиваете? — откашлялся, снова придал лицу выражение суровой требовательности, глаза стали пронзительными: — Почитайте еще раз, сержант, эти письма-стихи. Они написаны не в горячечном бреду. Маньяк свои убийства заранее задумывал, тщательно готовил. Это не проявление болезни, а хладнокровное преступление.
— Правильно, — согласился доктор — в обычной жизни маньяк не отличим от нормального человека. И стихи способен писать, не хуже поэта. Но вот на чем-то его мозг срывается, и пошл о-поехало… Хотя… — замялся доктор.
— Что вас смущает, объясните, — потребовал Томишин.
— Я побывал в больнице, где лечился Зеленов. Она из государственной переходит в частные руки, врачи все уволены, истории болезни нет. Я нашел медсестру, которая помогала его лечащему врачу. Так вот она считает, что доктор якобы полагал, что агрессивность в его состоянии исключалась.
— А, — махнул блокнотом Шестиглазов, — и врачи сейчас на больных положили с прибором. Наша медицина, сами знаете, если довелось лечиться! — и тут же поправился: — Извините, доктор, я, разумеется, вас в виду нс имею.
— Давайте подведем итог, — деловито сказал Куликов. — Не все мне нравится в этом деле, некоторые ниточки оборваны, то, что есть, не плотно связывается в один узелок. Но итоговое мнение едино — убийств в Садах больше не будет. Я считаю, дела НАГа можно закрывать. Вы что-то хотите уточнить, Грай?
— Я хочу заметить, напрасно убийца думал, что Граю можно безнаказанно писать и водить его за нос. Напрасно, это всегда кончается
Глава XXIV
После совещания мы вышли на стоянку машин перед управлением внутренних дел, Грай протянул руку и потребовал:
— Давай ключи от машины.
Сел за руль «Нивы», мне же велел идти на остановку автобуса и возвращаться в Сады:
— Капитан Бондарь купил машину березовых дров. Помоги ему распилить и поколоть. Не ленись, накачивай мускулатуру, скоро твоя сноровка понадобится. — Скептически улыбнулся, хотел еще что-то добавить, наверное, про Зою, но не стал. И укатил в Петербург.
Шеф не прояснил ситуацию, ничего мне не сказал о деле НАГа, но я и так понял, он там с оперативниками Стрижом, Сапуновым и Васиным дорабатывают дело маньяка. В Питере я ему не нужен, а необходим в Садах, как око детектива.
Я сел на рейсовый автобус и через двадцать три минуты вышел на Мурманском шоссе. Пошел, куда глаза глядят. А глядели они в сторону магазина. Как назло, в магазине никого не было, ни одного покупателя. Только Зоя. Я тут же впился в нее взглядом. Белый рабочий халат был обернут вокруг того, вокруг чего ему и положено быть обернутым. Опытный глаз легко проникал сквозь материю и высматривал под ней все, что его интересовало.
Зоя вышла из-за прилавка, мы оказались один против другого, как на ринге. Причем она вела атаку, а я с трудом находил силы для глухой защиты. Она ждала меня и явно обрадовалась встрече. Зеленые глаза искрились и испускали магнетические лучи. Я жаждал ее как никогда раньше и, чтобы скрыть это, сурово хмурил брови. Но она видела меня насквозь. Двигаясь неторопливо, как во сне, что гипнотически действовало на меня, вышла из-за прилавка, и мы оказались друг против друга, как на ринге. Я хотел устоять, не позволить решать за себя. Совершенно явственно я услышал удар гонга, рефери произнес: «Бой!» Поединок начался.
Зоя улыбнулась и протянула ко мне руки. Я собрал все силы в кулак и сделал несколько шагов назад, при этом уткнулся спиной в прилавок. Все, прижат к канатам, дальше отступать некуда. Важно нанести удар первым:
— Я раздумал на тебе жениться, — словно со стороны услышал я свой хриплый от волнения голос.
— Мы говорим о любви, — мягко парировала Зоя. — Разве ты меня больше не любишь?
У меня пересохло горло, и я с трудом выдохнул:
— Не люблю.
Но и этот удар не достиг цели.
— Разве ты меня больше не хочешь? — сделала неслышный шаг вперед Зоя. — Только не ври, — ведь я все вижу, у тебя скоро все пуговицы на штанах отскочат.
Мягко ступая, Зоя приблизилась ко мне, левую руку положила на плечо, правую на лоб и глаза. Как горячи были ее руки, как много обещали блаженства. Ладонью она провела по лицу, чуть касаясь кожи. Ее пальцы обожгли мне щеки и губы, такой жар исходил из них.
Это был хороший удар в голову. Следовало ответить жестко, чтобы она не обнаглела: