Манюня пишет фантастичЫскЫй роман

Абгарян Наринэ Юрьевна

— Понимаю, — кивала медсестра.

— А это мои дочки. — Он широким жестом показал на нас.

— Все?

— Все!

Товарищ Алина громко сглотнула.

— И Шац?

— И Шац, — не дрогнул папа.

— У вас фамилии разные, — проблеяла медсестра.

— Она дочь моего брата!

— Двоюродного?

— Родного!

Медсестра отошла от отца на безопасное расстояние.

— Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. В штабной комнате есть телефон, дети бесплатно будут звонить вам, так что вы всегда будете в курсе, что с ними происходит.

Папа

перетащил наши вещи в комнату, затолкал чемоданы под кровати, расцеловал каждую, вручил мне пять рублей.

— Зачем?

— На всякий случай. Ведите себя хорошо, ясно?

— Ясно.

— Каринэ, я в первую очередь тебе это говорю. Ясно??? — выпучился папа.

— Ясно!

Мы пошли провожать его до машины.

— Можно я с вами? — спросила Сюзанна.

— Конечно, можно.

По дороге она рассказала, что в лагере живут большущие, воооот такенные комары, и поэтому все дети чешутся от их укусов. И продемонстрировала свои расчесанные до крови ноги и руки, а потом задрала кофту и показала искусанный тощий живот.

— Это они от голода бесились, — утешил ее папа, — вчера уже наелись, может, сегодня не будут кусаться.

— Да? — расстроилась Сюзанна. — А мы хотели достать где-нибудь спички и прижечь несколько комаров. Чтобы им неповадно было.

Мы радостно переглянулись. Сюзанна нам определенно нравилась. Только папа почему-то наших восторгов не разделял.

— Никаких спичек, я ясно говорю? — рассердился он.

— Аха, — закивали мы.

— Я поехал.

— Аха.

— Ведите себя хорошо.

— Аха.

— Если что — звоните.

Мы хотели в четвертый раз сказать «аха», но тут раздался душераздирающий, немилосердно скрежещущий звук. Он пронзил нас в самую душу и пригвоздил к земле.

Так мог трубить только рог судьбы, поднимая на последний бой все живое против неживого. Так могла звучать огромная, величиной с наш город грампластинка, если пальцем надавить на мембрану.

— Это что такое? — подпрыгнули мы.

— Это наш горнист. Зазывает отряды на обед, — объяснила Сюзанна.

— А чего так громко?

— Он в рупор дудит. Побежали!

— Куда?

— На плац. Нужно построиться в отряды, чтобы, маршируя, идти в столовую.

Мы обернулись к папе.

«Жигуленок», прощально бибикнув, попятился от нас прочь.

— Ииииииии, — завизжали мы и, взявшись за руки, побежали к плацу.

Взрослая жизнь в пионерлагере началась.

ГЛАВА 14

Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или О бедном вожатом замолвите слово

На первое чаще всего давали невнятный суп с вермишелью, иногда — с вкраплениями пупырчатой куриной кожи. На второе — рис пополам с мусором или вусмерть разваренные макароны. Если к гарниру полагалось

мясо, то приходилось его проглатывать, не разжевывая, — чтобы такое разжевать, нужно было как минимум иметь железобетонные челюсти.

Столовая представляла собой большое душное помещение — невысокие окна были наглухо задраены, а несколько малюсеньких открытых форточек служили не для того, чтобы проветривать, а чтобы впускать сонмы вездесущих невероятно наглых мух. Там и сям, возбуждая аппетит, висели гирлянды клейкой ленты с густым налетом насекомых. По столам бегали шустрые муравьи и другие мелкие жучки.

У повара тети Лины были большие пушистые щеки и нос картошкой. Как только все рассаживались за столы, она выныривала из кухни, громогласно здоровалась, подставляла ухо нестройному детскому: «Здрассссьти, Тетьлин», — и отступала назад, в свое царство пылающих костров и кипящих котлов.

— Знаешь, на кого она похожа? — зашептала мне на ухо Манька, когда впервые увидела тетю Лину.

— На кого?

— На печку из мультика «Вовка в тридевятом царстве». Помнишь, какое у нее было лицо, когда она выплюнула подгоревшие пирожки?

И мы тихо захихикали, склонив головы так, чтобы вожатые не видели, что мы отвлекаемся от еды.

На полдник нам давали стакан кефира с твердокаменным печеньем или пряником. По выходным к кефиру полагались сдобные булочки, и вот эти булочки любили все ребята — тетя Лина пекла их по собственному рецепту, добавляла в тесто корицы и какой-то еще пахучей приправы. Булочки получались пышные, румяные, большие и сладкие-сладкие. Мы, словно заправские хомяки, забивали выпечкой обе щеки и мычали, закатывая глаза, — вкуснота!!!

Ужин и завтрак протекали по одному и тому же сценарию: стакан чая или сероватого жиденького какао, какая-нибудь каша на воде, с ритуальными катышками, и кусочек маслица с капелюшечкой джема. Ну, или кусочек сыра.

Чай или какао разливались из двух больших алюминиевых чайников с многочисленными вмятинами на когда-то круглых боках. На одном чайнике красовалась надпись красной краской «35-Г», на другом — «1-СБ». Что означали эти таинственные буквы и цифры — одному богу известно. Однажды, во время дежурства нашего отряда, мы с Манькой заглянули в Тетилинину святая святых — кухню и спросили, гремя пустыми чайниками:

— А что тут написано, тетя Лина?

Тетя Лина выкатилась из-за огромных кастрюль, подняла юбку, намотала на широкую коричневую резинку сползающий чулок, зафиксировала его чуть выше толстого колена, поправила подол когда-то белого, а теперь серого в темную крапинку халата.

— А хрен его знает, это надо у тех идиотов спрашивать, которые инвентаризацию проводят, — рыгнула она, вытряхнула из коробка спичку и стала самозабвенно ковыряться в зубах.

Мы, потрясенные таким количеством вербального и визуального шока, выползли задом из кухни и какое-то время таращились в пространство, качая, словно китайские болванчики, головой.