Манюшка
Шрифт:
Пробираться к заросшему бурьяном дому тяжело. Пришлось протаптывать ногами проход среди мокрой высоченной травы и жгучей крапивы.
– Чтоб тебе! – отмахивался мужчина от нависающих веток.
Чтобы племяннице легче продираться сквозь заросли, заботливо держал за руку. Сделав шаг, тянул за собой.
– Берегись, жжется, – указывал на едкие сорняки, почесывая ошпаренное лицо.
Наконец, удалось добраться до окна. Дядька поозирался, позаглядывал в стекло. Тьма-тьмущая! Непроглядная.
Свернул кулак и начал нетерпеливо стучать. Тук-тук-тук! –
Повезло: в доме зашевелились. Аккуратная старушка невысокого роста, сухонькая, чуть сгорбившись, вышла на свет из темных сеней, встала в дверном проеме.
«Долго копалась» – хотелось сказать дядьке. В другой раз бы отчитал по-полной. Сегодняшний интерес, загнал самолюбие в самый дальний уголок, ведь он в роли просителя. Привычно мужчина был скор на язык, выражал недовольство без обиняков.
Обменялись первым взглядом.
Хозяйка тем временем зевнула от души, поправила съехавший платок и как ни в чем, ни бывало, спросила:
– Кто ко мне в такую рань?
Прищурила глаза, пытаясь опознать гостей. К удивлению, посетителей видела в первый раз. Обычно до нее только соседи захаживали и то по нужде – проверить, жива ли.
– Тут дело такое, Катерина Ермиловна, племянницу насовсем привез, девать некуда. Ты – единственная родня. Забирай, а то пропадет, калека она! – как на духу, без запинки выговорил утренний визитер.
– Да, какая же она калека, – отозвалась старушка, разглядывая девушку, – девка и девка: руки, ноги на месте? Чего наговариваешь? А то не вижу!
Дядька на минуту замешкался, стушевал перед напором. После нашел, что ответить:
– Безмолвная. Пока маленькая была, мычала, как бычок, а теперь, вообще ни звука. Кто хошь обидит, а она и закричать не сможет. Погляди на нее, что снегурушка, беленькая, красивая! Как пятнадцатый годок пошел, парни проходу давать не стали. Боюсь за нее – испортят девку. А здесь деревня, все равно не как в городе, глядишь, замуж выйдет, мужа хорошего найдет. Она к тому же хозяйственная, услужливая, к любой работе сноровистая, да и нраву кроткого. Бери, Екатерина Ермиловна! Не пожалеешь, ты уж старая, тяжело без подмоги!
– Хорошо вещаешь, – согласилась тетка, – гладко, как по писаному, поди, долго речь репетировал. Только мне невдомек твои заботы. Сейчас, вижу, что на меня обузу перевешиваешь, а у самого душа не на месте. Говори, в чем причина, а то назад поверну! От ворот поворот!
– Причина… – замялся гость, подбирая нужные слова, – не прижилась, с женой ссоры, неурядицы каждый день с утра до вечера. Хоть всех святых выноси!
– А говоришь немая! Как же она без слов ругаться- то умудрялась?
– Не знаю! – махнул рукой мужчина, – жена сказала, что поперечная, что ни укажи, все на вред делает. А кому это понравится?
– Ясно, на поводу у женщины пошел. Это путь самый легкий, гляди, потом не мучайся. Сам-то дома ничего не решаешь?
– Зря ты
– Ты и не жалуйся, больно нужно! – ответила Катерина, – живи с женой в согласии и сытости, а девчонку-сиротку – по миру пускай! Чай, безвинная она, сам понимаешь. Не мне к совести призывать, науке учить, взрослый муж, решай сам!
Дядька неумолим. Из деревни воротиться нужно одному. Сотню раз пересказано-передумано. Жена напутствие дала, до сих пор звон в ушах стоит!
– Десять лет, как дочь растил, – продолжил уговоры, – время видно вышло.
– Куда? – не поняла тетка.
– Во взрослую жизнь пора.
– Горькой такая судьбина станет, оглядись вокруг. Не хоромы перед тобой, да и в сусеках пусто!
– Вижу, – согласился мужчина, – только покой дороже!
– О себе печешься?
– Не стыди, Ермиловна, и так кошки на душе скребут.
Пока шла беседа, Маша пристально рассматривала тетушку, ведь видела ее в первый раз. Для себя отметила, что ближайшая родственница – приятной наружности старушка. С первого взгляда понравилась. Речи разумные, в дядькину сторону говорит. Тот, будто виновный стоит, оправдывается.
После нелепых его объяснений, девушка поняла, что вряд ли назад дорога будет. Пусть до последнего надеялась на благоразумие, сострадание, последние чаяния развеялись, словно дым остывшего костра.
Катерина Ермиловна пока задумалась: «Самой есть нечего, а тут еще нахлебница объявилась. С другой стороны – родная кровинушка, надежда в старости, будет кому стакан воды подать на смертном одре. Да и кровь не вода – памятка от сестрицы младшей. Девчушке и так в жизни настрадалось: отца убили за три колоса, мать с горя повесилась. Ничего! Будем живы – не помрем! Уступлю!».
Добросердечная женщина никогда не проходила мимо чужого горя, всегда старалась помочь. Не всегда в ответ платили той же монетой, но ни разу не спокаялась о содеянном. Верила, что всем воздастся на небесах, так и жила до этих пор.
История сестрицы милой, что ножом по сердцу. Поглядела на Машеньку, и всплакнуть захотелось. Вот, участь горькая!
Машины родители – хорошие люди, трудолюбивые, меж собой славно жили, в любви, в согласии. Работали день и ночь, не ленились: хлеба много сеяли. Деревня хорошая, зажиточная, да и от уезда вблизи. Дом добрый справили, хозяйство крепкое – живи да радуйся! Только не всем на роду, видно, благословение дается.
Как-то раз после урожая, отец с десятью мешками пшеницы поехал на базар, не один, а еще с двумя соседями. Обозом – безопаснее, грабежа на тракте много. По пути-дорожке завистливые односельчане зарезали его, а тело в реку кинули. Следы преступления в той же воде смыли. Зерно же от себя продали, барыш – поделили. Всем твердили, что до города без проблем доехали, торг провели. А назад ехать отец не явился, где-то в городе заплутал. Ждали-ждали, не дождались, оглобли к дому без него поворотили.