Мао: Душевная повесть

Пронин Игорь Евгеньевич

Увы, полдня не хватило. Пришли солдаты, стали ругаться на нас, потом бить, а потом отнесли вниз по лестнице в автобус. Нас покидали на сиденья, автобус поехал и всех стало тошнить. Кого-то первого, а потом сразу всех. А около кабины водителя стоял здоровенный офицер, я не видел его лица, все расплывалось, и кричал: «В Афган! В Афган! В Афган, суки!»

2

Я слышал про Афган и не хотел туда. Но что я мог сделать? Что моя отвертка против его сапогов? Офицер был пьян и весел, орал всю дорогу до аэродрома. Я думаю, что это был аэродром, потому что очнулся в самолете. Но точно не знаю —

из автобуса меня выбросили, и я ударился головой. Видимо, там что-то повредилось, и я плохо помню, как мы летели. Раз, правда, мне захотелось выглянуть в окно, там их было два или четыре, но сразу стошнило. А офицер летел где-то в другой комнате, иногда только заходил и смотрел, какие мы злые. И радовался. От него пахло выпивкой. Я стал ненавидеть офицеров, как ментов.

Наконец мы куда-то прилетели. Вошли другие офицеры, стали орать, что мы свиньи и все опаскудили, и выгнали нас наружу. Выходить надо было по лестнице, кто-то сверху на меня упал, я покатился, и меня стошнило на лестницу тоже. Офицеры пинали меня ногами, а когда перестали, поставили меня в строй. Сперва меня, а потом ко мне пристроили всех остальных, кто прилетел, и повели куда-то. Было жарко, я три дня почти не ел, а что ел, то вылилось. Я спросил, всегда ли в Афгане так жарко. Офицеры сказали: «Вешайся, сука, это еще и не Афган вовсе!»

Сзади меня подталкивали, и кое-как я дошел. Солдаты живут в казармах, там у них кровати в два этажа, коридоры, каптерка, умывальник и оружейная комната. Может, и еще что есть, но там я не был. Первым делом нас всех по очереди солдаты побрили, а офицеры смотрели, чтоб они нам ничего на головах не оставили. Но солдаты и без них старались и уши бы срезали, если б машинки были поострей. Потом нам сказали раздеться и погнали в умывальник, там стали поливать холодной водой из шлангов. Когда кровь и волосы смыли, повели в каптерку. Там спал толстый усатый солдат. Он сердился и кричал на офицеров, а они на него, и меня снова затошнило. Но я был совершенно пустой, вся желчь уже кончилась. Это хорошо, потому что нам дали форму, новую, только сапоги старые были.

Потом нас отвели к кроватям, и мы все разделись и залезли наверх. Я сразу заснул, думал, что не проснусь до утра, но ночью кто-то заорал. Оказывается, моему соседу солдаты спичкой прижгли палец на ноге, он проснулся и упал. Упал он не первый из нас, как оказалось, но орал не поэтому. Он, когда падал, зацепился мошонкой за сетку кровати, она там была порвана, и торчала проволока. Вот и орал. Но крови было немного, солдаты дали ему по морде, и он залез обратно. До утра я больше не просыпался.

Утром те солдаты, что носили на ремнях ножи, стали орать: «Подъем!» Мы встали, оделись, сходили в сортир и вылезли наружу. Было зябко, но оставаться в казарме мы побаивались, солдаты все были очень злые. Мы сели на лавочки, специально, чтоб удобно было курить, квадратиком вкопанные, стали курить и разговаривать. Сигарет на всех не хватило, но в середине квадратика была ямка, тоже специальная, для окурков. Но вот крыши над ямкой не было, а ночью шел дождь, все окурки отсырели. В армии все так — продумано, но только до половины. Это как портянки, такие тряпки на ноги вместо носков. Вроде бы удобно, на изнанку не выворачиваются, теплее, не рвется. Но ведь и ногу в них не всунешь! И приходится наматывать тряпку на ногу, как шарф. А ночью она сматывается, пока спишь, значит, утром — опять наматывай.

Я все это сказал нашим, как мне армия не нравится, что только до половины в ней все

продумано. А один сказал: какая разница, сырые бычки или нет. Он вообще не хочет бычки курить. Я сказал: как хочешь, у меня не проси. Собрал все бычки и по карманам распихал, они к обеду уже просохли.

Как покурили, прибежал солдат, стал кричать, что нас ищут. Мы сказали: найдут, если нужны. И тут из-за угла вышел наш офицер, подошел, встал в середине, возле ямки с окурками, и молча нас всех ногами посшибал. У лавочек спинок не было, и мы все головой назад упали. Офицер тогда тех, что лежали, стал пинать ногами и кричать, чтоб вставали, а тех, что встали, бил руками, и они падали обратно. Потом сказал, чтоб мы построились, и повел нас в столовую на завтрак.

Завтрак нам дали на тарелках и с ложками. А еще чай. Я съел два с половиной завтрака, потому что наши некоторые есть не смогли. Я бы и больше съел, но сказали, что будет еще и обед. А офицер наш, фамилия его Цуруль, стал ругаться с другими офицерами, спрашивал их, где наши масло и яйца. Но ему сказали, чтоб о своих яйцах думал, а не о наших, рвач поганый и вредный хохол. Тогда Цуруль одного офицера ударил ногой в ухо, а в другого сильно попал чайником. Но все равно нам ничего не дали. А Цуруль сказал, что мы спешим, а у них тут срок до обеда яйца найти. И повел нас мимо казармы куда-то в рощу. Там он сказал, что можно курить, но сигарет не дал. А потом еще сказал так:

— Я здесь, чтобы подготовить вас к Афгану. Вообще-то мне по хрену, как и когда вы там загнетесь. А загнетесь обязательно, потому что сразу видно, что вы все хронь и доходяги. Но я должен научить вас стрелять и бегать. И научу, потому что у меня сорок восьмой размер ботинка. Ясно?

Мы помолчали. Я подумал, что сбегу сразу после обеда. Другие, не знаю, о чем думали, они какие-то неумные все были, так часто бывает: протрезвеешь — а вокруг ни одного умного лица. Как закончили молчать, пришли двое солдат с офицером и принесли два автомата и патроны. Цуруль показал нам, как заряжать и целиться, и мы стали стрелять. Он нам все разрешил делать, только не поворачиваться в его сторону. Ну, мы и стреляли, весело было. Я постарался научиться стрелять, хоть мне и не понравилось, что в плечо бьет. Я решил, что хватит уже ходить с отверткой, надо у ментов хоть пистолет купить, как сбегу обратно домой. Тогда можно сразу ментов и пристрелить и сразу деньги забрать назад. Я иногда ловко соображаю.

Незаметно подошло время обеда, последними патронами Цуруль повалил сосну, чтоб мы знали, как солдаты дрова на зиму добывают, и мы пошли к столовой. Перед столовой стояли толстый старый военный и два побитых за завтраком офицера. А за ними еще куча офицеров, а за ними солдат еще больше. И все, кроме старого толстого, улыбались, как на фотокарточке.

— Взвод! — заорал Цуруль. — Смирр-на!

Мы остановились и вытянулись, как это делают солдаты.

— Ну что вы встали, лошади? — тихо расстроился Цуруль. — Маршировать же надо.

Он махнул на нас рукой и пошел к толстяку, высоко подкидывая свой сорок восьмой размер и как-то странно поводя плечами.

Приблизившись, он остановился, приложил руку к фуражке, сказал: «Здравия желаю, товарищ Генерал!» — и расслабился. Чуть повернулся и показал на нас:

— Вот, молодежь на карантине.

— Не вижу, — хмуро сказал Генерал.

Цуруль снова вытянулся, и глаза его стали круглыми.

— Не вижу молодого пополнения на карантине! Вижу банду без знаков отличия, идущую толпой. Ты в каком звании?