Марадентро
Шрифт:
– А разве что-нибудь стоит свеч? – прозвучало в ответ. – Я уже двадцать лет кормлю комаров и мошек в здешних лесах и реках и рискую жизнью, чтобы обезумевшие старатели не обворовывали друг друга. Я съел больше обезьян и попугаев, чем столетняя анаконда, сплю под брезентовым навесом и пью кофе, похожий на настой носков. Меня утешает только то, что, когда я решу уйти на покой, смогу забрать камушки и поселиться в деревне моего деда – там, в Астурии.
– Откуда ты знаешь, что тебе понравится?
– Понравится, потому что там не будет сельвы, москитов, мошек, змей, ягуаров, обезьян, попугаев, пауков-обезьян, кайманов, пираний и анаконд.
Он осушил свой ковшик кофе, повесил очки с толстыми стеклами на веревочный узел своего гамака, немного покачался и уже через полминуты захрапел.
Венгр Золтан Каррас задумчиво посмотрел на него, затем свернулся клубком в углу, протянул руку к огню, чтобы та послужила проводником тепла, и, напоследок подумав о девчонке, которая «слышала музыку», закрыл глаза и позволил усталости долгого дня взять свое.
Снаружи продолжал неистовствовать дождь, затопляя шахты и производя обвалы на месторождении или «тарараме» Трупиала.
Заря еще только занималась; дождь, упорно желая скрыть окружающий мир, изображал из себя завесу, не позволяя рассвету вступить в свои права, а длинная вереница людей с суруками, ведрами и лопатами на плече уже переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда появится «налоговый инспектор» и подаст знак к началу очередного тяжелого рабочего дня.
Мост, испытывая на себе все возрастающий напор прибывающей воды, скрипел и стенал, угрожая порвать толстые лианы, которыми был привязан к самым высоким деревьям. Люди перебирались по нему поодиночке и с предельной осторожностью, в сопровождении шуток, выкриков и насмешек тех, кто ожидал своей очереди на берегу.
Венгр с утра пораньше заглянул в хижину Пердомо Марадентро, пробормотал слова извинения за свое вчерашнее поведение и пригласил Себастьяна с Асдрубалем следовать за ним, попросив женщин оставаться под навесом, пока не кончится дождь или, по крайней мере, дневная жара не сделает дождь менее назойливым.
Прииск, весь в лужах и скользкой грязи, в сероватом свете унылого утра выглядел еще более грязным и разоренным. То тут, то там раздавались только чертыханья и проклятия людей, обнаруживших, что их старания в течение долгих дней по вине воды оказались напрасными и что теперь будет еще труднее достичь вожделенного дна старого русла, в котором должны находиться самые крупные камни.
На участке Золтана Карраса и Пердомо Марадентро каждому из совладельцев досталась работа по способностям: Асдрубаль копал землю, песок и каскахо [31] наполняя ведра, Себастьян оттаскивал их к реке, где Золтан просеивал породу беспрерывным раскачиванием и резким встряхиванием суруки, из-за чего материал вдруг как бы повисал в воздухе – сразу было видно, что венгр за всю жизнь проделал эту операцию бессчетное число раз.
31
Каскахо (исп. cascajo, обломки, щебень) – особый кварцевый конгломерат с железистым цементом, характерный признак алмазной россыпи.
Его глаза словно блестели по-другому, не отрываясь от решета.
– Ну что там?
– Терпение.
Это было единственное слово, которое он произносил на протяжении четырех часов. Все это время он не позволял себе передохнуть и поднести руки к ноющей пояснице. «Терпение»! – потому что работать, согнувшись, под назойливым дождем, позволяя воде стекать со шляпы к икрам, а дальше – в реку, можно было, только вооружившись безграничным терпением.
32
Карбонадо – разновидность алмаза черного или серовато-черного цвета; название получил из-за внешнего сходства с обычным углем (исп. carb'on), используется в промышленности.
– Что он говорит? – поинтересовался Асдрубаль, когда брат пришел за очередной порцией материала.
– Терпение…
Они обвели взглядом бесчисленные согбенные спины, едва видневшиеся над рассеянными повсюду ямами, превратившими лесную чащу во взрытое сотней мощных снарядов поле битвы, и молчаливо снующих туда-сюда промокших людей, перетаскивающих ведра породы, – ив который раз спросили себя, не совершили ли они глупость, поддавшись искушению – иллюзии разбогатеть на добыче алмазов в глубине самой неизученной на свете сельвы.
– Да поможет нам Бог!
– Если он не захотел помочь нам на Лансароте, где ему было только руку протянуть, вряд ли он сможет сделать это здесь, у черта на рогах.
– Думаешь, мы на самом деле найдем алмазы или все это – дурдом под открытым небом?
– Найдем мы их или нет, но эти люди, должно быть, свихнулись, всю жизнь, словно кроты, копаясь в земле и стоя по щиколотку в воде.
– А мы? Тоже сумасшедшие?
– Конечно! Я – потому что настоял, чтобы мы сюда приехали, а ты – потому что не разбил мне башку, когда я это предложил. – Себастьян протянул руку и мягко положил на плечо брата. – Я сожалею! – сказал он.
– Тебе не о чем сожалеть, – прозвучало в ответ. – Я бы никогда себе не простил, если бы не последовал за тобой. Только бы сейчас появились эти самые алмазы.
Однако алмазы не появлялись, и, когда Аурелия и Айза после полудня принесли обед, они не могли не заметить, насколько братья удручены, хотя венгр, судя по всему, относился к происходящему философски-весело.
– Надо относиться к этому спокойно, – изрек он. – Возможно, мы две недели не увидим ни одного карата, а то вдруг неизвестно почему они возьмут да появятся все разом.
– Или же не появятся никогда.
– Или не появятся никогда, это правда, – с улыбкой согласился он. – Если бы существовала уверенность в том, что они непременно появятся, сюда бы сбежалась вся Венесуэла, потому что ничто не сравнится с ощущением, которое испытываешь, обнаружив в суруке приличный камень.
Айза широким жестом обвела остальных искателей; когда женщины проходили мимо, те подняли головы, но сейчас вновь склонились, поглощенные делом, которое словно удерживало их на дне ям, вынуждая бороться с водой, глиной, жарой и усталостью.