Марадентро
Шрифт:
Как правило, в будни старатели предпочитали платить астрономические цены, чтобы не терять время на охоту: все равно зверье с каждым разом уходило все дальше в сельву, – потому что верили, что, если повезет, возможно, как раз в это время они найдут мифический камень, который ждет их в каком-нибудь месте Гвианы, – тот, который назовут их именем и который навсегда сделает их богатыми.
– Это Хайме Хадсон, которого все зовут Варавва, – однажды вечером показал им венгр на круглолицего смуглого мужчину, который переходил по мосту, возвращаясь с прииска. – Это он нашел «Освободителя Венесуэлы» в сто пятьдесят пять карат. Говорят, у него был дар слышать «музыку», потому
Однако многие надеялись и коротали скучные воскресные часы за игрой в карты, ловили на допотопном радиоприемнике Аристофана, работавшем на батарейках, результаты лошадиных бегов или с вожделением и восхищением наблюдали за таинственной, великолепно сложенной девушкой с зелеными глазами, которую ее братья и грозный «мусью» Каррас ни на секунду не оставляли без присмотра.
В четырех или пяти километрах вниз по реке, за пределами месторождения, а значит, на территории, неподвластной Салустьяно Барранкасу, чернореченцы из артели Бачако Ван-Яна приспособили заброшенную туземную малоку под бар и бордель, где занимались древним ремеслом несколько голодных женщин. Там же торговали ромом, от которого все внутренности горели огнем и который, если верить злым языкам, гнали в сарае, спрятанном в самой чаще леса.
В следующее воскресенье, когда старатели спали после обеда, в самое пекло, а Круглолицый Салюстиано оставался на посту, чтобы никто не вздумал перейти по мосту, Асдрубаль с Себастьяном ушли к повороту реки, выше по течению, и принялись плавать, нырять и плескаться, не выказывая ни малейшего намерения переплыть на противоположный берег. Однако по возвращении они сели рядом с Золтаном Каррасом, громко храпевшим в тени самана [38] , и стали раскачивать его гамак до тех пор, пока венгр не открыл глаза и сердито не проговорил:
38
Саман – дерево с толстым и коротким стволом и раскидистой (шириной до 80 м) и густой кроной; называется еще «дождливым деревом» из-за того, что его листья складываются перед дождем.
– Какого черта? Стоит человеку слегка вздремнуть, как кто-то тут же приходит ему докучать!
– Мы достигли дна, – было первое, что сказал Себастьян, и, поскольку венгр, судя по всему, не понял, показал на реку: – Вон там, где, как уверяет Айза, есть камни, не больше семи метров.
Венгр спустил ноги на землю, по обе стороны гамака, поискал свою неизменную трубку и долго смотрел на них, пытаясь осмыслить услышанное.
– Дна? – недоверчиво переспросил он.
– Дна, – настойчиво повторил Асдрубаль. – Прямо посередине русла. Мы вытащили вот это.
Он растопырил ладонь, демонстрируя ее содержимое, и Золтан Каррас внимательно его изучил. Это была всего лишь галька, которую можно найти в русле любой лесной речушки,
– Вы что, сумели спуститься вниз без водолазного костюма? – спросил он наконец, словно никак не мог в это поверить. – Без всего?
– В Лансароте мы всю жизнь ныряли, – заметил Асдрубаль. – Себастьян ловил осьминогов на гораздо большей глубине. – Он улыбнулся. – Мы же Марадентро! – напомнил он.
– Понятно, – кивнул венгр и, вновь поразмыслив, встал и подошел к реке, затянулся дымом из трубки, словно надеясь таким образом разрешить сомнения, и, не сводя взгляда с широкого потока, заметил: – Здесь нет кайманов, а пираньи никогда не нападают, если не чувствуют запаха крови, хотя, если он появляется, они приплывают тысячами, никто не знает откуда. – Казалось, он впервые действительно растерялся, но в конце концов махнул рукой. – Но я никогда не работал в воде, и мне не отвечать за дело, в котором я не разбираюсь.
– Никто и не думал взваливать на вас ответственность, – возразил Асдрубаль.
– Я сам бы это сделал! – парировал венгр. – Сейчас я уверен, что могу справиться с любой ситуацией. – Он повернулся к собеседнику, в его светлых глазах промелькнула озабоченность. – Другое дело – ввязаться в неизвестную авантюру, в которой приходится рисковать чужими жизнями.
– Это какие-то семь метров!
– Да хоть семь тысяч!
– Семь метров, которые отделяют нас от целого состояния! – не унимался Себастьян. – Неужели ты собираешься отступить, когда мы так близко?
– Расстояние – все равно что время, парень, – изрек венгр. – Оно не всегда измеряется одинаково. Для меня семь километров по самой непроходимой сельве – так, прогулка, а семь метров воды – настоящая бездна. Забудь!
– Не могу.
– Ладно, не забывай, только на меня не рассчитывай. – Его глаза потемнели, стали непрозрачными. – Тебе надо обратиться к Салустьяно, пусть поменяет тебе участок. Правила тебе уже известны: тридцать квадратных метров на человека. Вчетвером вы можете заполучить излучину реки.
– А вы?
– Да черт побери! – взорвался венгр. – Я пятьдесят семь лет управлялся один. Думаешь, я не умею работать без чьей-то помощи или, если мне вздумается, на все плюнуть?
– Нам нравится ваше общество.
Выражение лица венгра смягчилось.
– А мне – ваше, но ведь ясно, что рано или поздно наши пути разойдутся. Ваш мир – вода, мой – земля. Так должно быть… – Он улыбнулся и подмигнул: – А сейчас я собираюсь спать дальше.
Он вернулся в гамак и начал раскачиваться, устремив взгляд на кроны деревьев и на тучи, снова угрожавшие дождями, однако не смог заснуть. В голове у него засела беспокойная мысль о том, что неподалеку, в излучине реки, на глубине семь метров – какие-то семь метров! – по словам странной девчонки, таится алмазная «бомба».
– Проклятие!
Вот уже много ночей, несмотря на усталость после долгого рабочего дня, он не мог заснуть, думая об Айзе, и оглядывался в поисках собственной тени, боясь, что ее украла Канайма. Иногда он угадывал в темноте чье-то постороннее присутствие, и это явно были не летучие мыши, хотя последние и превратились в настоящее бедствие для лагеря.
Видно, известие об избытке человеческой крови распространилось по сельве до крайних ее пределов, потому что в Трупиал слетелись тысячи отвратительных созданий. Днем они дремали, гроздьями повиснув на самых высоких деревьях, чтобы к вечеру проснуться и с наступлением темноты напасть на обитателей лагеря, как только тех одолеет сон.