Марафон нежеланий
Шрифт:
Рита покраснела и опустила глаза.
– А когда мы чувствуем настоящий момент максимально медленно? Когда что-то ноет внутри, когда нам некомфортно. Так? Вспомните себя перед приемом у стоматолога или в университете, в ожидании своей очереди перед ответом на экзамене. А все самое приятное пролетает незаметно. Рита, когда в последний раз ты ощущала настоящее «долго-долго»?
– Когда я сказала папе, куда лечу. Он так долго отчитывал меня… Мне казалось, что его монолог никогда не закончится.
– Ты чувствовала себя живой?
– Не знаю. Да, наверное, да. Тогда я подумала,
– Так, значит, ты живешь, когда борешься?
Рита растерянно кивнула.
– Пусть это будет твоим девизом, мантрой. Называй как хочешь, главное – не забывай про это.
– «Я чувствую себя живым, когда я творю». Но что твой импульс? Что заставляет тебя заниматься творчеством? Я впервые взялся за краски и холст, когда глубоко порезал руку, а на мою боль дома никто не обратил внимания. Я помню, как мама небрежно бросила: «Ну, перевяжи чем-нибудь. И промой обязательно, не дай бог заразу занесешь, придется по врачам бегать». Кровь долго не останавливалась, а я не мог найти бинт. Тогда я стал вытирать ее об альбомный лист – он был плотнее обычной бумаги, не так быстро намокал. Когда кровь остановилась, я увидел сюжет – не фигуры и предметы, а абстрактный сюжет, как в музыке. Я взял старые акварельные краски сестры и стал быстро заполнять школьный альбом косыми мазками и кляксами. В итоге это стало моей терапией. И почти десять лет спустя – моей жизнью».
– Я не помню первый импульс, – тихо и осторожно сказал Сава. – Я всегда писал.
– Какое твое первое воспоминание о написанном?
– Я не уверен. Кажется, это было стихотворение дедушке на День Победы.
– Давай! Прочитай его нам! – Адам поднял руки вверх, чтобы мы его поддержали.
Кто-то захлопал, кто-то просто крикнул: «Да, давай!»
– Нет, я плохо помню и… Мне было семь лет, это же какой-то детский бред.
– Значит, помнишь? Семь лет – это же чистый, незамутненный разум. Там, наверное, неразбавленная искренность. Ты ведь приехал сюда не для того, чтобы стесняться и молчать?
Сава почистил горло, открыл рот, потом снова откашлялся и тихо-тихо продекламировал:
– Милый дед, ты воевал,Ты гранаты во врагов кидал,Их флаги срывал.Сегодня для тебя этот бал.Лицо Савы покрылось красными пятнами, а в конце голос сорвался то ли на смех, то ли на рыдание.
Все вокруг хохотали, даже мрачный Тимур улыбнулся. Мне стало жаль Саву, но и я не смогла сдержать улыбки.
– Твой дед был твоим импульсом. А сейчас, я уверен, что это желание его превзойти. Жжет?
Сава то ли кивнул, то ли удивленно поднял голову, а потом, смущаясь, опустил.
Адам воспринял это как согласие.
– «Я чувствую себя живой, когда ощущаю пульс или сердцебиение в своих произведениях». Красиво, но… Это ведь красивости ради красоты? Объясни, как ты это ощущаешь.
– Эмм… Это когда я вижу в своих строчках не ровные ряды букв, а кардиограмму. Взлеты и падения фраз, иногда отдельных сильных
– Роза, ты сейчас не пишешь, а разговариваешь. Затем эти метафоры? Что ты маскируешь этим?
– Я… я не знаю… я на самом деле так думаю. – Я придумала ответ про сердцебиение, когда представляла, что у будущей меня, известной писательницы, будут брать интервью и зададут этот вопрос. Придумала так давно, что поверила в этот красивый ответ и как будто бы нашла в нем смысл.
– Нет, нет, нет. Ты так думаешь, потому что это звучит не банально.
Меня как будто отхлестали по щекам.
– Давай я продолжу за тебя. Ты ощущаешь себя живой, когда на тебя обращают внимание. Поэтому ты так говоришь. Поэтому ты мучительно прямо сидишь в платье с обнаженной спиной и ждешь голодных мужских взглядов.
А потом положили на колени и отшлепали по заднице.
– Да, наверное, это так. – Я постаралась произнести это как можно покорнее и спокойнее. Признаваться в чем-то легче, когда все произнесли за тебя. Да и не все ли мы хотим, чтобы на нас обращали внимание? Здесь нет ничего стыдного. И я добавила это вслух: – Я не считаю это стыдным.
– Я тоже, – великодушно произнес Адам. – Кто-нибудь считает? Хорошо. Роза, подумай еще над тем, что заставляет чувствовать тебя живой.
– «Я живу, когда мне не нужно думать о работе. Когда я встаю утром и понимаю, что весь день – мой». И чем ты выбираешь заниматься в такой день?
Макс стал перечислять свои любимые рутинные занятия, типа долгой пробежки и готовки стейка. В итоге они пришли к выводу, что он не живет, а существует. Что он правильно сделал, приехав сюда. Что скоро почувствует настоящую жизнь.
Леру никакие вопросы не смущали и не ставили в тупик. Она легко, даже кокетливо, говорила о том, что живет, когда чувствует, что ее желают.
– Тебе нравится, когда тебя желают те, кто не должен?
– Обожаю. – Она рассмеялась так беззаботно.
– Кажется, это для тебя неисчерпаемый источник?
– Да, подземный источник с неизвестной глубиной. Иногда пугающей. И здесь я хочу найти дно. Или опуститься до дна? – спросила она саму себя.
– Мне нравится, что ты готова к этому. – Адам по-отечески ласково погладил белокурую головку Леры.
Я возмутилась внутри себя, что ее не отругали за метафоры. Но зато я два вечера подряд достигла такого катарсиса. Может быть, скоро я смогу читать свои произведения на публике?
Антон ершисто ответил на замечания о том, что «я живу, потому что я живой, – это не аргумент».
Лев, брызжа слюной, какими-то далекими тропами и туннелями объяснял, что он живет внутри своей монументальной истории, а в нашем мире только существует.
Поэтесса, уже поднадоевшая своими стихами, на ходу рифмовала мысли со своими постоянными темами – сексом, самоубийством и любовью к себе. Все это она приправляла грязными словечками, которые звучали не к месту, наигранно дерзко, как если бы их произнесла скромная семиклассница, только-только позволившая себе выругаться вслух.
Подруги, наконец-то я запомнила их имена – Настя и Маша, выслушали критику снисходительно, как будто бы разрешая ребенку делать себе замечания.