Марат
Шрифт:
В эпоху полного торжества идей Просвещения, в век разума, огромных успехов точных и естественных наук, открытий Лавуазье, перелета Бланшара на аэростате через пролив Ла-Манш, в век расцвета французского материализма церковь и правительство вновь стали требовать признания божественного происхождения королевской власти.
В армии пытались возродить старый, кастовый феодальный дух. В 1781 году был принят закон, согласно которому офицерские чины могли присваиваться только дворянам. Ни знания, ни умение, ни воинская доблесть, а четыре поколения принадлежности к «благородному сословию» открывали доступ в ряды
Новые управители финансами королевства — Жоли де Флери, Д’Ормессон и Калонн — заурядные и жадные до наживы чиновники, стремившиеся угодить и королеве и братьям короля с их фаворитами и фаворитками, но не забывавшие никогда и о собственном кармане, быстро довели страну до финансовой катастрофы.
В особенности преуспевал в этом Калонн, эта «дырявая корзина», этот «мот, задолжавший и богу и дьяволу», как называли его современники, начавший свою министерскую деятельность с того, что заставил короля оплатить двести тридцать тысяч ливров своего собственного долга. Калонн возвел жульничество в государственную систему: он всех обманывал, всех обворовывал; он швырял казенные деньги направо и налево, создавая даже на короткое время видимость благополучия и чуть ли не процветания.
Калонн за три года произвел займы на шестьсот пятьдесят три миллиона. К 1789 году государственный долг возрос до чудовищной цифры — четырех с половиной миллиардов ливров. За недолгое царствование Людовика XVI государственный долг увеличился в три раза; французское финансовое ведомство еще не знало таких фантастических цифр долговых обязательств. Четыре с половиной миллиарда!
«Спасайся, кто может!» — этот иронически-проницательный призыв Вольтера 1776 года десятью годами позже был переиначен господствующим феодальным классом в цинически-немудреный принцип: «Живи сегодняшним днем!»
Все танцевали. Королева кружила за собою весь двор в поисках развлечений. Красные каблучки придворных дам порхали по блестящему паркету залитых светом зал Трианона. Теперь уже не экономили на каких-то огарках. Старых дворцов в Версале стало мало для королевской четы. Король приказал купить для себя замок Рамбуйе, а для королевы замок в Сен-Клу. На это было истрачено казной шестнадцать миллионов ливров. Младший брат короля граф Д’Артуа умудрился наделать долгов на двадцать три миллиона; они были покрыты за счет казны. Казна оплачивала долги и его старшего брата — графа Прованского.
За монархом следовала придворная знать. Принц де Роган-Гюмене, совершивший немало преступлений, объявил себя банкротом; не оплаченные им долги превышали тридцать миллионов ливров. Великое множество лиц было разорено вследствие этого банкротства. Принц Гюмене не был ни судим, ни даже наказан. Он отправился в свой замок в Дижоне, где предался пьянству. Его жена и соучастница преступлений, принцесса Гюмене, воспитательница детей короля, вынужденная после скандала покинуть свое место, прибыв к своему мужу, несостоятельному должнику, в его замок, прежде всего распорядилась построить там театр.
Герцог Лозен хвастался тем, что задолжал свыше двух миллионов ливров; он не трудился вести счет своим расходам. Граф Клермон, имевший триста шестьдесят тысяч ливров ежегодного дохода, был горд тем, что сумел в два приема промотать все свое состояние. Знатные
Провинциальное дворянство, заскорузлые Дворяне-помещики, которые не могли рассчитывать, подобно придворной знати, на милость монарха, отнюдь не намеревались ограничивать свои аппетиты и удовлетворяли их все в том же источнике. Крестьянин должен был всех накормить: и короля, и королевский двор, и высшее духовенство, и придворную челядь, и армию, и огромный чиновничий аппарат, и, конечно же, своего сеньора.
Годы царствования Людовика XVI были отмечены новым явлением — дальнейшим усилением феодальной эксплуатации крестьянства. Помещики при поддержке суда и местных властей восстанавливали давно забытые, потерявшие реальный смысл феодальные права и привилегии. И хотя эти «выветрившиеся» права давно уже не имели практического значения и применения, помещики их использовали как юридические основания для введения новых поборов с крестьянства.
Эта политика, вдохновленная все тем же принципом — «Живи сегодняшним днем!», была безрассудна, слепа, гибельна для дворянства. Усиливая и без того непомерную эксплуатацию крестьян, помещик рубил сук, на котором он сидел. Разоряя крестьянина, живший за счет его труда сеньор разорял и себя.
Крестьянство, доведенное бесконечными поборами и повинностями помещика, церкви, государства до предельной степени нищеты и истощения, отвечало на это новое наступление феодальной реакции бурными волнениями и даже восстаниями.
Вначале в первой половине восьмидесятых годов крестьянские восстания были еще локально ограничены: они происходили главным образом в провинциях Виварэ, Живодане — районе Севеннских гор, где уже не раз вспыхивали крестьянские мятежи. Но с 1786 года крестьянские выступления стали возникать уже в разных частях королевства: нужда стала столь нетерпимой, что во множестве провинций доведенные до отчаяния крестьяне стали браться за вилы и топоры. Правда, большинство крестьянских выступлений предреволюционных лет еще не были прямо направлены ни против монархии, ни против властей, ни даже против своего сеньора. Крестьяне чаще нападали на судебные учреждения и сжигали феодальные документы, являвшиеся, как им казалось, главным источником их бед. Но нарастание волны крестьянских выступлений и бунтов само по себе было грозным симптомом.
Наряду с крестьянством на борьбу поднималось и плебейство — городская беднота. Уже в семидесятых годах голодные бунты, нападения на продовольственные склады и магазины происходили в Руане, Реймсе, Дижопе, Невере, Лионе, Париже и других городах. Во второй половине восьмидесятых годов, особенно начиная с 1788 года, голодные бунты вновь вспыхнули в ряде городов — Лилле, Камбре, Дюнкерке, Марселе, Тулоне, Эксе и других — с прогрессирующей силой. Народ требовал хлеба и дешевых цен на продукты питания.