Марат

Манфред Альберт Захарович

Тогда как его былые сверстники и товарищи, сраженные ударами революции или контрреволюции, давно уже покоились в могилах, Сиейс, всех пережив, всех «перемолчав» и перехитрив, умер в восьмидесятивосьмилетнем возрасте, во времена июльской монархии.

Жан Поль Рабо де Сен-Этьен был и тезкой и ровесником Марата. Протестантский пастор в городе Ним, он приобрел до революции известность своими философско-социологическими сочинениями и в особенности «Рассуждениями о правах и обязанностях третьего сословия». Несмотря на свое духовное звание, он был избран от нимского сенешальства депутатом третьего сословия. В Национальном собрании он пользовался первое время репутацией человека честного и прямого; он прославился своими выступлениями в пользу свободы религии. Когда позже, в 1791 году, Учредительное

собрание выработало, наконец, конституцию и Людовик XVI ее утвердил,

Рабо де Сен-Этьен высказывал мнение, что раз король принял конституцию, то революцию надо считать законченной. Эта точка зрения, выраженная в то время, когда революция лишь поднималась на новую, более высокую ступень развития, с неизбежностью Привела бывшего депутата от третьего сословия Нима к конфликту с революцией. В 1793 году Рабо де Сен-Этьен был казнен.

Антуан Барнав, один из самых молодых депутатов Учредительного собрания — в 1789 году ему было двадцать восемь лет, дворянин, сын адвоката и сам адвокат по профессии, в начале революции слыл одним из самых решительных и смелых политических деятелей. Этим он был обязан не только своей личной храбрости, проявленной в нашумевшей дуэли с правым депутатом Казалесом (Барнав и раньше, семнадцати лет, дрался на дуэли), но больше своими радикальными политическими взглядами. Особенное негодование в лагере аристократов вызвало публичное одобрение Барнавом казни народом ненавистных королевских чиновников Фулона и Бертье. «Столь ли уж чиста эта кровь, которая льется?» — воскликнул Барнав в ответ на негодующие возгласы реакционеров. Эту фразу ему не хотели простить. Аристократы его называли «гиеной», «Барнавом Нероном», «кровопийцей». В Учредительном собрании он, естественно, стал одним из вожаков левого крыла. Именно к этому времени относится сближение с ним Марата.

Барнав был автором интересных социологических этюдов и размышлений о революции, в которых он обнаружил стихийное тяготение к материалистическому пониманию истории.

Один из самых левых депутатов в Парижском собрании 1789 года, Антуан Барнав по мере развития революции стал праветь. Вместе со своими друзьями Адрианом Дюпором и Александром Ламетом, он входил в так называемый «триумвират», пытавшийся после смерти Мирабо взять в свои руки руководство партией конституционалистов и через нее — политикой Учредительного собрания. Основная политическая цель, к которой стремился «триумвират», заключалась в том, чтобы остановить революцию в достигнутых пределах. Революция смела этих политиков, переоценивших свои возможности. Барнав был казнен в 1793 году.

Адриан Дюпор, депутат Генеральных штатов от парижского дворянства, одним из первых перешедший к третьему сословию, в Учредительном собрании примыкал к его левому крылу, но он также быстро повернул вправо и в 1791 году стал тайным советником короля и после всяких злоключений спасся бегством. Впрочем, он ненадолго пережил Барнава и умер в Швейцарии в 1798 году.

Как ни различны были политические биографии этих людей и как ни сложны были отношения между ними самими (Барнав, например, был противником Сиейса), в начальный период революции все они имели и нечто общее. В 1789 году, до октябрьских событий, о которых речь пойдет позже, и ле Шапелье, и Сиейс, и Рабо де Сен-Этьен, и Барнав, и Дюпор представляли собой самое действенное левое крыло Национального собрания. Их объединяло также и то, что все они выступали против признанных лидеров Учредительного собрания: Мирабо, Лафайета и Байн, влияние которых в 1789 году, в особенности первых двух, было огромным.

Именно этим, по-видимому, следует объяснить стремление Марата сблизиться с этой группой депутатов, с тем чтобы через нее влиять на политику Учредительного собрания.

Тактическая линия Марата, развитая им в «Даре отечеству» и предусматривавшая создание широкого антиабсолютистского фронта, полностью оправдалась в начальные дни революции. Власть абсолютизма была сокрушена с такой относительной легкостью потому прежде всего, что против абсолютистского режима выступили единым строем все общественные классы, все третье сословие целиком, то есть подавляющее большинство нации.

Это произошло не в результате усвоения

народными массами тактической линии, предложенной Маратом.

Брошюру Марата, изданную им, кстати сказать, на свой собственный счет небольшим тиражом, прочло сравнительно немного людей.

Единодушие, с которым все третье сословие выступило 14 июля, объяснялось не теми или иными советами, которые ему давали разные политические деятели и литераторы, а развитием классовых противоречий и объективно сложившимся соотношением классовых сил в стране летом 1789 года.

Заслуга Марата, а ее можно, не преувеличивая, признать, заключалась в том, что он сумел правильно понять и оценить это складывающееся соотношение классовых сил и сделать из него верные выводы.

Марат в ту пору стоял за политическое сплочение, за объединение всех сил против абсолютизма. Но свойственная ему проницательность не обманывала его. Даже в ранние дни революции, когда Мирабо еще носила на руках молодежь, когда в Учредительном собрании гром оваций перекрывал раскаты могучего голоса трибуна, Марат относился к нему с недоверием. Такое же недоверие он проявлял и к «герою Нового и Старого Света» — Лафайету, избранному после 14 июля начальником национальной гвардии и пользовавшемуся громадной популярностью.

Литератор с улицы Старой голубятни, доктор Жан Поль Марат, не являвшийся ни членом Учредительного собрания и не занимавший никаких иных, ни официальных, ни выборных, постов, мог оказывать какое-то воздействие на ход революционного процесса только через посредство других.

Группа левых депутатов Национального собрания— ле Шапелье, Барнав, Рабо де Сен-Этьен и другие, сознательно обособившиеся от «кумиров толпы» — Мирабо и Лафайета, — казалась ему для этого наиболее подходящей.

Марат в эти месяцы обращался с рядом писем к официальным руководителям первого представительного учреждения — председателю Генеральных штатов, председателю Национального собрания, к Генеральным штатам в целом, ставя перед ними ряд важных вопросов политического и социального законодательства. Но он, конечно, понимал недостаточность этой формы воздействия. Кто знает, дочитывались ли эти письма до конца? Марат был в этом не уверен.

Насколько тесны были личные связи Марата с названными выше левыми депутатами — сказать трудно. Не сохранилось писем, которыми они обменивались, но известно, например, что Марат находился в переписке с ле Шапелье. В своих публичных выступлениях он не раз хорошо отзывался о Барнаве. В июне 1790 года он называл его в числе достойнейших наряду с Робеспьером, Петионом и другими. Даже в конце августа того же года, когда Марат публично, на страницах своей газеты, назвал Барнава «двусмысленным патриотом», он еще не рвал с ним окончательно и оставлял дверь открытой. «Для чести человечества я льщу себя надеждой, — писал Марат, — что мои опасения не имеют основания, что Барнав является только непоследовательным, что его легкие головокружения пройдут и он никогда не вынудит Друга народа к печальной необходимости запечатлеть на его лбу клеймо позора».

Эти слова показывают, что по отношению к отдельным членам этой группы Марат сохранял доброе отношение даже год спустя после начала революции.

Но, по собственному признанию, его связь с группой делегатов в целом была кратковременной и длилась не более шести недель. Он «очень скоро убедился, что их кажущаяся никчемность зависела от совсем других причин, а не от недостатка просвещения».

Его. зоркий взгляд сумел различить в многочисленном и пестром составе депутатов Национального собрания подлинных защитников демократии. Замечательно, что уже осенью 1789 года, когда имя Робеспьера было еще ничем не знаменито и большинство депутатов Собрания, а вслед за ними газетных хроникеров равнодушно оставляло его выступления без всякого внимания, Марат сумел должным образом оценить депутата от Арраса. В ноябре 1789 года Марат писал о Робеспьере, что «его имя всегда будет дорого для честных граждан». Марат не раз давал самую высокую оценку гражданским добродетелям Робеспьера в 1790-году. В одной из своих статей о «его называл «единственным депутатом, который, по-видимому, исполнен великих принципов и является, пожалуй, единственным патриотом, заседающим в сенате…».