Марчук Год демонов

Автор неизвестен

— В таком случае, что мы посоветуем Барыкину?

— Во-первых, надо показаться врачу. За четыре года могли произойти возрастные изменения в психике. Может, врач сочтет необходимым стереть вопрос или, наоборот, обвести его уже чернилами. У нас тут два запроса института, в котором работал Барыкин, о состоянии его здоровья. Руковод­ство обеспокоено его маниакальным подозрением насчет травли и преследо­вания якобы со стороны ректора института. Кроме того, что есть в истории болезни, мы ничего не добавили.

— К сожалению, некоторым достаточно, чтобы опорочить имя человека, получить от вас отписку. И все. Значит, там, в психушке, в курсе дела, не зря, значит, человек наблюдается. Стоит на учете — псих, — с сожалением сказал Любомир.

— Это из области общего морального климата общества. К нашей про­фессии,

тем более к ее дискредитации, это отношения не имеет.

— Какой ответ вы дадите на официальный вопрос: не стоит на учете и не наблюдается?

— В данном случае за давностью лет, если Барыкин к ним больше не будет обращаться, по истечении положенного срока карточка будет передана в архив. Чтобы ускорить этот процесс, надо провести через комиссию. Но, по-видимому, с нашим диспансером он предпочитает не иметь дел. Что каса­ется получения водительских прав, то мы об этом уже говорили. Вот и все. Не так страшен псих, перефразируем поговорку, как его малюют. Все мы, кто считает себя относительно нормальными, подвержены комплексам. Особенно в наше нестабильное время, когда нарождающийся страх за завтрашний день угнетает и расшатывает нервную систему.

Главврач не темнил, это импонировало Любомиру.

— Вы удовлетворены информацией?

— Спасибо. Вполне. Разрешите мне только правильно записать в свой блокнот диагнозы.

— Пожалуйста. Хоть по-латыни, хоть по-русски.

Главврач действительно был искренен в разговоре с корреспондентом, если не учитывать самую малость, одну деталь. Фамилия Барыкин была ему знакома еще в бытность его в Минздраве республики. Он запамятовал, а после ухода Любомира, еще и еще раз возвращаясь к прошлому, припомнил, что именно человек по фамилии Барыкин жаловался на предвзятость врача Ветровой, скандалил с главным психиатром, обвиняя и его в сговоре с кем-то из начальников. При первой же встрече с главным психиатром главврач дис­пансера без потаенной мысли вскользь сказал, что-де опять возник тот самый Барыкин. Главный психиатр нервно отреагировал:

— Барыкин? При одном упоминании фамилии — одно желание: взять санитаров и насильственно госпитализировать. Какой диагноз мы ему поста­вили?

«Почему мы? — задал сам себе вопрос главврач. — Какое к этой исто­рии я имею отношение? Возможно, этим «мы» он подключает к этой возне и меня?»

— Параноидальное развитие личности. Под вопросом. Снежевский несколько оспаривает.

— Никаких вопросов. Зачеркните вопрос. Снежевский умер. Да и плевать мне на всех. Тут пахнет шизофренией!

Главврач смолчал, он относился к типу самостоятельных, осторожных руководителей и решил исключить себя из этой неблаговидной старой игры. Не стер вопросительный знак.

Вечером того же дня Злобину позвонил его давнишний приятель и поин­тересовался: «Что ты там опять закрутил с этим Барыкиным? Пошло все по второму кругу. Только с подключением корреспондента «Правды»? Злобин, с благодарностью выслушав, успокоил друга, пообещав, что это уже пост­фактум, судороги мертвого, что Барыкина выпроводили на пенсию... и что эти запоздалые дознания никому не нужны, никого не интересуют и будут похоронены в республике. Константин Петрович, не теряя рассудительности, немедленно поехал к Горностаю. Пробил час: надо было ускорить действия по «отстранению» от дела Любомира.

Камелия была опустошена отчаянием, граничащим с гневным протестом: она два часа простояла в очереди за колбасой. Любомир, как она считала, «праздно болтается» по городу, не подозревая, что по возвращении домой его ждет скандал. Она, сидя на кухне, пила безбожно кофе, курила сигареты (это случалось с ней очень редко), ждала его. Но и она, прозорливая и проница­тельная, не подозревала, что первые его слова погасят весь гнев и обрадуют ее несказанно. Чудеса, да и только! Каскад волшебных снов, перешедших в реальность. Его семье выделена трехкомнатная квартира в самом престиж­ном районе города, у набережной реки Свислочь, который в простонародье окрестили «квартал ондатровых воротников». Именно там «окопались» в последнее десятилетие чины из Центрального аппарата партии, Совмина, известные писатели и другие почетные и заслуженные деятели доперестро­ечного периода. Правда, квартиру ему выделили из фонда вторичного заселе­ния (там жил министр), но в богемном квартале в центре,

а не где-нибудь на Юго-Западе или в Серебрянке. «В нашем подъезде живут дипломаты ГДР и Польши», — с естественной гордостью говорил он жене. Перед ее глазами, полными счастливых слез, стояли кастрюли, ведра, бачки, тазы, которые она ставила летом и осенью по всей квартире: в прихожей, в комнатах, на кухне... крыша извергала массу воды, как водопад. Неужели этому кошмару пришел конец? На сороковом году жизни ей не стыдно будет пригласить в гости музы­кантов, композиторов, иностранных гостей, да боже мой, не стыдно умереть. Четвертый этаж... мусоропровод, лифт... А переедут вечером или рано-рано утром, чтобы не пришлось краснеть перед соседями за скромный свой багаж. Не было у них модного антиквариата, дорогой посуды, живописи. Нет ее мечты — белой спальни, мягкой уютной финской мебели. Когда она появля­лась в продаже, не было этих заклятых пяти тысяч, когда деньги появились, исчезла мебель.

Это оказалась, к ее изумлению, только первая новость из области несбы­точного. Другая новость была не менее приятна для Любомира и для нее. Любомиру позвонили из Союза писателей и поздравили: приемная комиссия «дала добро» на его прием в члены Союза, теперь осталась формальность... пройти через президиум. Год тому назад, когда появилась его первая книга публицистики, секция по очерку и публицистике, большого веса не имевшая, все же предложила рекомендовать талантливого журналиста в члены союза. Он без особого старания заполнил необходимые анкеты, написал биографию; в лучшем случае обещали продвинуть дело по сокрытой от посторонних глаз лестнице в течение трех ближайших лет, дескать, собралось «охотников» и кандидатов премного. И вдруг осчастливили, по личной просьбе одного из секретарей его кандидатуру выставили на приемную комиссию вне очереди. «Талантам надо помогать!» Когда же он, переведя дыхание, сообщил ей и третью новость, Камелия только развела руками. Она, может быть, впервые, гордилась своим мужем. Любомир летит в загранкомандировку, и не лишь бы куда, а в далекую страну, в другое полушарие. Две недели он проведет в Аргентине в составе делегации самого высокого уровня. Вот, вот первые результаты его подвижничества, таланта, упорного желания не стать пешкой в массе послушного и безликого большинства.

Выпить предложила она. У них в загашнике оставалась бутылка насто­ящей крымской мадеры. Вышли на узенький балкон. Они уже прощались в душе с этим невзрачным пейзажем перед окнами.

— Завтра же пойду и встану на очередь на новую кухню и прихожую.

— Сумасшедшая. На импортную кухню теперь надо стоять в очереди пять лет, на спальню двадцать пять, на прихожую семьдесят лет.

— Ты шутишь?

— Абсолютно нет.

— Идиотизм. Гетто. Как не восхищаться анекдотом: один выстрел «Авро­ры» и семьдесят лет разрухи. Где же выход?

— Переплатить втридорога у нас нет средств. Пойдем другим путем, как учил молодой вождь. Хоть на мизерные привилегии я имею право, черт возь­ми. Идет время сорокалетних, идет!

Через два дня он узнал, что дипломатов-то действительно в их подъезде разместили, только вот статус жидковат. Оказалось, что это просто-напро­сто семьи водителей служебных машин консулов. Говорить об этом Камелии не стал. До поры. Пусть потешится. Женщина слаба. Ей приятно козырнуть перед одноклассницей, бывшей однокурсницей. «Соседи по подъезду — ино­странные дипломаты. Дом престижный». «Ты знаешь, — откровенничала Камелия, — я бы, может, даже рискнула родить. Знаю, может, тебе это уже и не надо. Рискнула бы. Но я ужасно боюсь последствий Чернобыля. Может родиться урод... ведь нет гарантий, нет аппаратуры, чтобы распознать на ран­нем этапе: здоров ребенок или нет. Что мы потом будем с ним делать? Боюсь... Да и не подниму. Ты весь в делах... Боюсь. Я уже не покупаю продукты из зараженных районов.

— Есть секретные карты загрязнения территории всей Белоруссии. Так что неизвестно еще, какие продукты чище: из Гомельской или Могилевской.

— Ты видел эти карты?

— Пока нет. Я знаю, что такое лейкемия. От белокровия умерла моя мать.

— Вот видишь, и наследственность у нас плохая. Я верю в наследствен­ность. Остается ждать внуков. Тоже боюсь. Это старость. Мне кажется, ты тогда оставишь меня.

— Глупости. Пока мы желаем женщину, она не имеет права называть себя старой.