Марджори

Воук Герман

— Мама, я действительно… я признаю это, поверь мне, я подумаю. Ты можешь быть спокойна. Когда ты с папой будешь дома, в среду? Я позвоню вам.

— Не жди до среды. Если ты все же решишь сегодня вечером или завтра, в общем, как только надумаешь, позвони мне в Сэт-кемп. Я тогда свяжусь с офисом отца, и они все подготовят для тебя. — Она дала ей номер телефона. — Марджори, сделай это.

— Может быть, я поступлю так, Я на самом деле смогу, мама.

— Хорошо. — Миссис Моргенштерн повернулась к дяде. Ее лицо омрачилось. — Итак, Самсон-Аарон?

Ты хочешь выслушать меня? Хватит глупостей. Брось эту работу. Возвращайся домой. Мы найдем тебе что-нибудь получше.

— Почему? Я зарабатываю доллары, это хорошо, я добываю… я понимаю, Марджори…

— Ты же немолодой человек. Почему ты должен держаться за эти глупые трюки? Посмотри на себя, работаешь как лошадь, танцуешь как сумасшедший. Посмотри на свои руки, они все порезаны разбитыми тарелками. — Дядя виновато спрятал красные порезанные руки за спину. — Какой же будет конец, дядя? Ты собираешься быть Самсоном-Аароном всегда?

Дядя улыбнулся.

— Кем же еще мне следует быть, если не Самсоном-Аароном? До свидания, Роза, ты — хорошая, ты мне как сестра.

Мама тяжело вздохнула, надув щеки. Она перевела взгляд с дочери на пожилого человека.

— Я пытаюсь решить все. Почему? Этот мир принадлежит Богу. — Она поцеловала их обоих. — Следите за собой. И… и становитесь взрослыми, вы оба. — С улыбкой, пожав плечами, она села в автомобиль. Машина тронулась, и гравий захрустел на дорожке. Глядя ей вслед, Марджори почувствовала покрытую шрамами, влажную руку дяди, нежно сжимающую ее ладонь.

Она потянулась к плечу дяди и поцеловала его в колючую щеку.

— Давай мы оба пойдем сейчас и приляжем отдохнуть. Я умираю от усталости. Тебе не придется мыть посуду сегодня вечером, не так ли?

— Я сегодня обедаю за одним столом с мистером Эрманом. Он — важная персона.

— Хорошо, увидимся позже. Ты иди и отдохни сейчас, как говорила мама.

— Ты не думаешь, — сказал дядя, — что я сыграю партию в теннис? — Они пошли разными тропинками. Марджори еще видела его какое-то время. Он двигался с трудом вверх в гору к домикам, где находилась кухня: громадная ковыляющая фигура в бледно-лиловом трико и темно-красной матадорской шапочке.

Марджори направилась к своему бунгало; она шла, почти шатаясь от внезапного прилива усталости, а придя домой, упала на кровать, совсем обессилев.

19. Вальс «Южного ветра»

Поцелуй разбудил ее. В поцелуе чувствовался сильный запах рома. Было еще светло. Уолли Ронкен стоял, наклонившись над ней и немного покачиваясь. На нем была желтая рубаха и серые фланелевые брюки; не проходило ни одного праздника, чтобы он не напился.

— А, принцесса, проснулась, — проговорил он.

— Скажи, зачем ты действуешь мне на нервы? — Марджори посмотрела на него сонными глазами, затем потянулась, непроизвольно зевнула; на ней по-прежнему был костюм, в котором она выступала, — короткая юбка и лиф. — Ты уйдешь сейчас

же отсюда. Тебе никто не позволял находиться здесь. И с чего это ты вздумал целовать меня, когда я сплю? Мне следовало бы ударить тебя за это.

— Почему, это же классический способ пробуждения спящей красавицы, — сказал Уолли. — Я разрушил чары колдовства столетней давности, принцесса. Часы снова тикают в замке. Повара и конюхи зевают и потягиваются. Король вновь стал считать свои потускневшие деньги, а паук заканчивает плести паутину, которая висела незаконченная и пыльная целый век…

— Ты пьян, — произнесла Марджори, зевая. — И сейчас уже не средневековье. Ты отвратителен.

— Да, я знаю, принцесса. Я действительно отвратителен. Но я не всегда был таким. — Он говорил медленно, но достаточно ясно, делая изящные жесты стаканом и не замечая, что проливает спиртное. — Сейчас, когда я избавил тебя от колдовства, ты не расколдуешь меня? Знаешь, принцесса, злая ведьма превратила меня в отвратительную жабу в очках. Один поцелуй этих девственных губ, и на твоих глазах я превращусь в стройного, высокого, красивого человека с золотистыми волосами, в черном свитере директора по социальным вопросам. Мы с тобой поженимся и будем счастливы всю оставшуюся жизнь; она будет у нас с поцелуями, рублеными шницелями и рестораном, где стоит автомат для изготовления кофе.

— Не будь таким смешным. — Она взглянула на часы. — О Господи, уже половина седьмого.

— Тебя хотят видеть в конторе, — сказал Уолли, — эти «сильные мира сего», особенно я.

— Ноэль?

— Христос с ним. Скажи мне, я бы тебе понравился больше, если бы меня звали Аш Вензди Вронкен?

— Уходи отсюда. Я спущусь туда через минуту. Что он хочет?

— Твое прекрасное белое тело. А кто не хочет его?

— Боже милостивый, сколько же ты выпил?

Он осушил стакан и бросил его в сторону, а затем поплелся к двери и обернулся.

— А сирени нет. — Он показал пальцем вверх. — Слышишь? Нет сирени.

— Что?

— Она не помнит, — сказал он, глядя на потолок. — И эти слова остались в моем сердце. «Ты получишь еще поцелуй, — говорила ты, — когда мы найдем такую сирень снова». Я получил его, малышка. А сирени нет. Я обманул тебя.

— Сирень или не сирень, я вообще не собиралась прибегать к крайним мерам с тобой, но если ты не прекратишь вести себя как ребенок…

— Она не знает тайны, которая хранилась в сердце поэта. Уход со сцены Марчбэнкса — человека, сорвавшего банк. Пусть играют марш, — сказал Уолли. Он вышел из двери и тут же упал вниз головой со ступенек лестницы со страшным грохотом. Когда Марджори в тревоге подошла к двери, он стоял на коленях и очищал себя от грязи и опавших листьев. — Это не причинило никакого вреда. Мне — ничего. Скажи мне, между прочим, как твоей родне понравился Ноэль?

— Вставай и уходи отсюда, ты, неотесанный болван, пока я не сообщила полицейским о тебе как о чрезмерно любопытном человеке.