Марфа-посадница
Шрифт:
Онфимья вздохнула. Перемолчали.
— Ну, прощай, Марфа. Хоробрая ты!
Подруги церемонно поклонились одна другой, потом расцеловались сердечно.
Проводив Горошкову, Борецкая вышла к мужикам, что переселяла за Волок. Осмотрела придирчиво каждого.
— Тебе поправитьце ле, Степанко?!
— Бог даст, государыня Марфа, отойду, выстану!
— Мотри! А то во двор нанимайсе, цего ни-то…
— Как будет милость твоя, а только уж… Мне ить одна дорога! Другояк — в холопы, да и то — кто возьмет?
— Земли хоцешь? Сиверко тамо! Детей
— Баба пособит.
— Баба-то тяжела у тя!
— Бог даст, скоро опростаетце, мы ведь привыцны, всего навидалисе! Он мелко засмеялся, обнажая съеденные желтые зубы, затрясся, кашляя.
Баба, до того молчавшая, с бессмысленным выражением лица, полураскрыв рот, глядевшая на боярыню, тут вдруг ожила, засуетилась, шмыгнула носом и неловко, из-за вздернутого под саяном живота, повалилась на колени:
— Смилуйсе, государыня!
— Будет! Встань! Сказала уже. Слова не переменю. Куды хоцешь, молви?
— На Вагу… Любо на соль… — неуверенно, сам пугаясь своей просьбы, пробормотал Степанко.
— На соли не выдюжишь! — решительно отвергла Марфа. — Рыбу не заможешь ли ловить?
— Как будет твоей милости…
— На рыбу пошлю! На море. Кто у тя ищо? Дедушко? И он тамо сгодитце.
А малец твой?
— Мой, мой, наш! — опять замельтешился Степанко, хватая малого за плечи и подталкивая вперед. Мальчонка — лобастый, курносый, тонкошеий («Эк, он всю семью приморил!» — поморщилась Борецкая) дернул головой, исподлобья недобро глядя на боярыню («Волчонок!»).
— Шапку, шапку сыми! — пугаясь, прикрикнул отец, сам стаскивая с того истрепанный малахай. Малец вырвался и вновь нахлобучил рванину себе на голову.
Марфа глядела, прихмурясь.
— К работе приуцаешь ле?
— Холопом не стану! — угрюмо, ломающимся звенящим голосом, ответил паренек. — На Волгу ушкуйничать уйду!
— В ушкуйники нынце не ходят. Московский князь пути не дает. Поздно ты родилсе, на век припоздал! — ответила Марфа с неожиданно для самой себя просквозившей добротой.
Малец сторожко, неуверенно улыбнулся, ямка сделалась на щеке. Чем-то напомнил маленького Дмитрия.
— Не-е-е… А дядя Федя бает!
— Кто ж луцше знат, дядя Федя твой али я?! — чуть возвысив голос, ответила Марфа. Повела бровью. — То-то! Рости. Отечь, смотри, из силов выходит, а ты — на Волгу… Оглупыш!
Марфа переглядела остальных, задержавшись глазами на одной молодой паре. Таких вот любила боле всего: мужик и ладный и умный, видать по лицу.
Оглядела прищурясь, любуясь. Молодец! И жонка под стать.
— Плотничаешь ле?
— Я и кузнечное дело знаю!
(«Мастер!») — Детей нету?
— Ужо! Наше от нас не уйдет!
(«Такого хоть тут оставляй!») Мужиков увели. Марфа еще помедлила у крыльца, потом прошла калиткою в сад. Отсюда, с косогора, из-за вершин яблонь, был хорошо виден вымол, где кипела муравьиная работа поденщиков. Пересчитала корабли. Ключник подошел, стал сбоку, чуть позади.
— Медленно грузят!
— Наймовать об эту пору некого… — ответил тот хмуро. Сам знал, что медленно.
— К Покрову нать управитьце со всем!
— К Покрову навряд…
— По сколь выходит у тебя за лодью?
Ключник назвал цену.
— Дружиной работают? Старшой есть ле?
— Как не быть!
— Дак ты и сговори с ним! Плати ети деньги артели за всю лодью, сдельно, пущай хоть в полдня нагрузят! Им выгода и мне тож!
Ключник склонил голову, злясь на себя (такого простого и не додумал!).
— Нынце ж и объяви! — приказала Марфа. — Цто еще?
— Демид приехал, ждет… — угрюмо вымолвил ключник.
С Демидом, холопом Марфы, что ведал в Кострице полотняным промыслом, у них были давние нелады. Иев Потапыч, ключник, никак не мог понять этого на диво сметливого и легкого что видом, что норовом мужика. В особенности его усердия; чего надо дурню? Добро бы вольный, а то холоп, и получает-то никакие там великие доходы! К тому примешивалась и ревность. Борецкая, хоть и держала в строгости, а любила Демида. Вот и сейчас тотчас пошла к нему. Иев тяжело посмотрел вслед боярыне и направился к пристани. Приказов своих Борецкая не забывала никогда.
Марфа прошла в гостебную избу, где ее ждал Демид со своим товаром.
Слуги носили полотно, штуку за штукой (Демид только что прибыл). Марфа уселась на лавку, спросила:
— Поисть-то успел?
Демидкино полотно было особое, тонкое, не хуже голландского привозного. Такое еще только в Липне делали. Штуку, размотав, можно было сквозь перстень протянуть. И шло это полотно целиком для себя, для дома.
Марфа глядела, мяла и разглаживала ткань. Работа была хороша, цены нет Демиду! Даром что холоп, и получает второе меньше того, липенского мастера, что из вольных. А работа, почитай, лучше еще! Демид, юркий, остроглазый, в легкой солнечно-рыжей бороде, подскакивал воробьиным скоком, бойко пояснял, походя. Называл мастериц, сам любуясь товаром.
Марфа хвалила от души.
Осмелев от похвалы, Демид решился высказать заветное, что его давно мучило.
— Государыня Марфа Ивановна, дозволь слово молвить!
— Ну!
— Вот ты хоть, будь не во гнев, хоть другие великие бояра. Мелким доходом не займуетесь, только для своего двора идет, и ладно. А с немцами вся торговля заморским товаром да сырьем: скора, да воск, да лен, да зуб рыбий или иное что. С волосток опеть хлеб да деньги, али белка заместо прочего…
— Дак чем плохо, что я господарский доход на деньги перевожу? Это московськи князья копят лен да сало, да мед, у иного из княжат на сто рублей добра портитце в анбарах, холсты гниют, рыба тухнет, скору моль потратила, а сам у холопья своего три рубля денег займует: в поход пошел, а не на что сбрую купить. А и мелкому купцу в моих волостях доход. Вон сколь их по осеновьям наедет!