Марфа-посадница
Шрифт:
— Архиповна! Лодья с товаром пришла!
Увидав Тимофея, всплеснула руками:
— Гость у тя! А я и не кумекаю!
Поздоровались. Тетка тут же похвасталась подарком. Потом обе засобирались:
— Нать поглядеть, что привез купечь!
У лодьи, у причала, где приезжий купец раскладывал товар, толпилась уже вся деревня: трое мужиков-хозяев — деревня считалась в три двора, старики, бабы, детвора: с лишком два десятка душ. Были тут и две бабы из Кикина, соседней, в версте, однодворной деревни. Тимофей кивнул бабам, степенно поздоровался
Купец, хожалый новгородец — тонкий нос с горбинкой, внимательные глаза, светлая бородка, сам среднего роста, подбористый, обходительный.
Наметанным глазом окидывая негустую толпу, он легко, но без лишней развязности, перешучивался с бабами, уважительно расспрашивал мужиков.
Помнил всех, походя тут же вызнавал, кто умер, женился. Язя он заметил сразу:
— Ктой-то новый у вас? Овдотьи сестрич? А, Тимофей, Кузьмы покойного сын! У Марфы Ивановны? Давно из Новгорода? Не слыхал, с Москвой чего?
Кажется, все на свете знал купец! Руки его за разговором почти не задерживались. Он давал, принимал, взвешивал, цепляя безменом. Принимал шкурки, овчину, кожи, коноплю, масло, холсты, яйца и сыр. Торговля шла больше меновая. Тут же купец развернул штуку глазастой хлопчатой ткани и отрез городского сукна. По рукам пошли цветные праздничные выступки.
— Кого уж, старуха! Молодым наряжатьце! — сожалительно толковали бабы, передавая алые изузоренные выступки одна другой.
В лодье было всего понемногу. Высокая тощая старуха, известная деревенская охальница и переводница, взяла кусок мыла и, развеселясь, выкрикнула:
— Ж… да голову вымыть!
— Ну, ты не лезь, Марья! — одергивали ее бабы.
Для мужиков купец привез рыболовные крючки, наконечники для охотничьих стрел и копий, медвежью рогатину, насадки к лопатам, гвозди, наральники и прочий железный товар. Мужики натащили ему шкурок хорьков, горносталей, зайцев, один приволок лису, другой — бобра. Купец за шкурки расплачивался солью, за бобра, без спора, выложил серебро. Серебром платил чаще он сам — Марфа брала часть оброка деньгами, и крестьяне старались поболе продать, чтобы выручить хоть малую толику оброчных денег. Купец, однако, серебром платил далеко не за все. Лису и ту долго вертел так и эдак, встряхивая пушистую шкуру.
— Зимняя! — успокаивал его охотник.
Бабы брали краску, иголки, ленты, цапахи — бить шерсть. В обмен нанесли своего вязанья: цветных носков, рукавиц, поясов. Купец, прищуриваясь, мгновенно оценивал, ладен ли узор, а рукою тут же выщупывал, плотна ли вязка, и или брал, или возвращал назад. Со стороны казалось, что он играет, балуется, перебрасываясь товаром.
— Льну не продаете, мужики? Серебром заплачу! — негромко спрашивал купец.
Те мялись, нерешительно поглядывая на Тимофея. Язь, чтобы не мешать торговле, отошел в сторону. Выделанный лен, по закону, должен был весь идти в оброк боярыне, и потому продавали его хоронясь, из-под полы.
— Чегой-то мало нынце у вас товару! — притворно журил купец, приканчивая торговлю.
— Редко
— Бывай чаще, мы все тебе нанесем, никому больше!
— Река обсохла, эко забрались, не всякий год и заедешь! — возражал купец.
Отоварившись, селяне дружно помогли ему спихнуть лодью с мелководья и еще кричали вслед, прощались и благодарили. И только уж когда купец скрылся за излуком берега, пошли сожалительные замечания:
— А поди, знай, сколь оно стоит!
— Уж себя не омманет!
Баба, купившая алые выступки, теперь вязалась к Тимофею:
— Тимофей, ты знаешь новгородские цены-ти, почем таки выступки в Новом Городи?
— Ладно, Таньша, не журись! — остановила ее подруга. — Ему ить провоз стоит, да без выгоды кто к нам сюда заберетце!
— Гости! — хлопнул Язя по плечу один из мужиков. — Поведай-ко, какие новости в Новом Городи!
Тимофей не стал отказываться. Он и тетка, и другие два хозяина, и бабы — почитай всей деревней — пошли к соседу. Заполнили всю избу. Хозяйка поставила на стол деревянное блюдо с калитками, огурцы, масло. Нацедила пива из глиняного горшка с носиком и затычкой. Дед Ондрей, до прихода мужиков вязавший сети, поздоровался, но за стол не сел, продолжал вязать, объясняя вполголоса внучонку:
— Вот едак клешицей продернешь и добро, а когда низом пустишь, не свяжетце!
Так же вот и Язь учился когда-то у этого самого деда. Он хотел было напомнить, но не успел.
— Тимоха, забыл, поди, как сети вязать? — сам напомнил дед.
Выпили. Закусили огурцом. Тимофей разломил горячую вкусную калитку с просяной кашей.
— Ну, чего, Тимоха, привез, сказывай! — подторопили его мужики.
— Как там Москва?
— Бают, воевать собралисе?
— С войной погодить надоть! — подала голос хозяйка от печи. — Репу еще не собрали. Репу соберем, тогда можно воевать!
— Врут ли, правду молвят, что литовскому королю хотят задаватьце?
— А нас в ляцкую веру крестить?
— Не, ето нет!
— Ну, нам все едино…
— Война-то пойдет, через наши места покатитце! Не разорили бы вдосталь!
— За болотами отсидимсе…
Спорили, пересуживали, а все казалось даже и самому Тимофею, будто понарошку это, так здесь далеко ото всех, — и от Москвы, и от Литвы. И разговоры скоро перешли на свое, домашнее. Каков урожай, резать ли быка, кто из баб больше собрал брусницы…
— Я шесть баранов забил, хватит ле на зиму? Сигов уловил, да…
— Окунь осенной пошел, в саки имать хорошо!
— Мы на озере окуней, да плотиц, да щук ловим.
Поясняли Тимофею, как постороннему. Хозяйка в очередной раз наливала пива. Дед запел несильным голосом с хрипотцой старину, продолжая плести сеть:
Eак во стольном городи, во Киеви, ?той у ласкова князя, у Владимера, Cаводилось пированьице — поцестен пир.
?той про всех князей-бояр толстобрюхиих, ?той про всех гостей-купцей богатыих, ?той про всех крестиян да православныих, ?той про сильныих, могучиих богатырей…