Маргарита и Мастер
Шрифт:
– Говорят, что на Земле вообще никого не останется.
Остаток в Две Шестерки может и спасется, но где это будет, неизвестно.
Приписано Медиуму:
Редактор должен или взорваться от смеха, или
Это Само должно быть страшно философско.
– Сразу непонятно, зачем так говорили, ибо ни того, ни другого в Лит. Газ. не было и в помине.
Чему должен искренне, чтобы именно взорваться, главный редактор? Скорее всего, Это должно ему напомнить что-то столь ужасное, что ничего другого не
– Да чтоб ты мел там всю оставшуюся как у бывшего Петра Фоменко жизнь метлу, и мёл иво пыльные тропинки.
И остается только понять, зачем ему было такое счастие:
– Мести тропинки иных планет, вместо того, чтобы Как Все:
– Выращивать здесь дикие яблоки, ибо какая разница, дикие они или наоборот:
– Уже настолько состарились, что их так и так никто не берет априори.
И вот это как раз то, что может заставить Иво, Хомо, задуматься, а значит и есть искомая:
– Философия.
Теперь смех. Где смех?
– И хотя сказано, что смех не обязателен, если уже есть философия, но хотелось бы знать просто на всякий случай:
– Что всё-таки имелось в виду?
– И это ясно, если развить главред-ю мысль в перспективу бесконечности, как Постулат о параллельных прямых, которые обязательно когда-нибудь пересекутся, если об этом долго думать, просто иначе возникнет противоречие:
– Зачем тогда мы вообще думаем, - если бы это было бессмысленно.
И получается ответ на вопрос:
– Почему ему и больно и смешно?
– Ибо даже если завтра она и помоями обольет перед уходом в приличный офис - всё радостно, ибо тогда получается:
– Я - Сократ.
– Плюс ко всему открытие на президентскую премию:
– Сократ смеялся!
– А не только всегда думал:
– Смеяться или плакать, когда жена обливала его помоями из окна второго этажа, когда он уже проходил мимо первого, ибо с одной стороны:
– Да, смешно, но а значит, априори ясно, что в следующий раз и:
– Задуматься придется, - а это уже, извините, не что иное, как:
– Любомудрие.
И, как говорится:
– Примите его карикатуру на первую полосу.
– И более того:
– Сразу все четыре.
И если некоторым рядовым работникам непонятно, или хотя бы:
– Не совсем ясно, что тут смешного или любомудрого?
– то ведь априори было сказано:
– Вас возьмут, если главный редактор вспомнит при просмотре ваших работ что-нибудь хорошее из свой бурной жизни.
А ваши письменные столы здесь для того и стоят, чтобы вы писали, писали и еще раз:
– Писали, - но никогда не вспоминали,
– НеНьютон.
Так и ответил на вопрос Моти:
– Кто там?
– Не Ньютон, не беспокойтесь, на голову вам ничего не упадет, - Сирано де Бержерак.
– Дома нет никого, - ответила Мотя.
– Откройте дверь, я сам проверю.
– Я боюсь, говорю вам на всякий случай и на русском языке:
– Тети нет дома.
– Все равно я должен проверить паспорта, прописаны ли они все здесь, или просто так кукуют, как кукушки в чужом гнезде.
– Не знаю, есть ли у них именно у всех паспорта, но для меня совершенно очевидно: их нет все равно дома.
– Так значит, они все-таки здесь живут?
– Не то чтобы, но с другой стороны:
– Какое, собственно, ваше дело?
– Если вы будете так упрямы, и не откроете дверь, я буду ее ломать.
– Ломайте. И знаете почему? По вас давно уже электрический стул плачет. Ибо.
– Ибо?
– Дверь под высоким напряжением. Мужа нет, а значит, он никогда не оставляет меня одну дома, прежде чем не запеленговать дверь - дистанционно из Америки, где раздает электричество Эдисону с Максом Планком напополам - на десять тысяч вольт.
– Зачем так много, от них тогда уже не будет никакой пользы, а так только: пепел и алмаз.
– Вы принесли мне в подарок алмаз?
– Я никогда не хожу без него к незнакомым леди.
– А к знакомым?
– Знакомые сами мне приносят алмазы и другие изумруды с рубинами, лишь бы сказать с радостным наслаждением:
– Явился - не запылился.
– Сирано.
– Сирано де Бержерак? Надо было сразу сказать, ибо по вас звонили, чтобы:
– Не пускать ни под каким предлогом, и даже ни в коем случае не говорить, что муж раздает электричество в Америке.
– Но вы уже сказали, Мотя.
– Да, прости, я забыла, что нельзя даже подходить к двери, если вы придете.
И Сир вошел. Мотя сразу сказала:
– Можно я буду называть вас Сир-Бер?
– Лучше Сибер.
– Чем?
– Короче.
– Ага запомнила: если короче, то это не хуже, чем более длинно.
– Наоборот.
– Ага, наоборот, это тоже понятно, но сложнее. И кстати, учтите на всякий случай: я спать не хочу. Вы не гипнотизер? А то я боюсь гипнотизеров. Чай, кофе, квас?
– Ноу, сенкью, лучше пиво, холодное есть с воблой?
– С-с воблой? Так вы ненадолго? А то бы я приготовила лосося в газете, как делает Грейс в своем кабаре.
– У вас там доля?
– Да, мы хотим мирно разделить Ван Гога, на собственно, Ван Гога, и на Пабло Пикассо в частности в нашем крыле, или, по крайней мере, сработаться под одной маркой Поля Сезанна.