Мари в вышине
Шрифт:
Сами роды прошли хорошо, если не считать насупленной физиономии акушерки. Мари и я были счастливы. Мы назвали его Жозефом, в честь дедушки.
Пуповина нормальных размеров.
Классно!
У меня не возникло ни малейшего желания объяснять мою теорию пуповин акушерке. Чем меньше ощущалось ее присутствие, тем лучше я себя чувствовал. Я-то покинул сумрачный берег антипатичности. Хотя я пока не решил, принадлежит ли она к категории лохов или к буколико-артистическим сверходаренным натурам.
С их идиотскими правилами посещений мне пришлось выйти, чтобы дать Антуану глянуть на
– Тебе не кажется, что ты ее уже где-то видел? – спросил он, выходя.
– Нет, не припомню.
– А вот я точно уже видел, но где?!
– Может, когда Сюзи?..
– Нет-нет, акушерка у Сюзи была просто чудо. Ладно, пойду выпью кофе и вернусь к вам, когда ее переведут в палату.
Мари уже рвалась домой. Из-за Сюзи, из-за коров, из-за всего, из-за собственного спокойствия и своих гор. Я же хотел сделать, как для них лучше, а лучше им, на мой взгляд, было здесь.
Когда Антуан вернулся, у него был готов ответ на возникший у него же вопрос.
– Я знаю, где ее видел. Она номер один в списке «Национального фронта» [43] на региональных выборах и красуется на плакатах в городе. Акушерка, которая возглавляет список «Национального фронта». Разве здесь нет конфликта интересов?! Нет, это просто в голове не укладывается.
Из-за своей принадлежности к очевидному меньшинству, да еще и часто преследуемому, он считал своим долгом защищать всех прочих.
43
«Национальный фронт» – ультраправая националистическая политическая партия во Франции.
Мы как раз говорили об этом, когда она вернулась с какими-то бумагами. Мари спросила, что она должна сделать, чтобы уехать домой.
– Уже?! Вы только-только родили. Это опасно, вы хоть понимаете?!
– Я знаю. Но за мной будет хороший уход.
– Вижу, – заметила та с чопорным видом, по очереди разглядывая каждого из нас.
Мы, безусловно, не внушали особого доверия за рулем фургончика для перевозки скота.
Обычно покидать роддом разрешается только по прошествии двадцати четырех часов как минимум.
– А иначе?
– Иначе только под расписку.
– Можете подготовить бумаги?
– Только потом не жалуйтесь, если дело обернется плохо.
Мегера.
Мне не очень хотелось, чтобы Мари возвращалась домой так быстро, но уж если она вбила себе что-нибудь в голову, даже лучшие дипломаты мира не смогли бы ее переубедить. Обязательным условием было найти машину с медицинским оборудованием и детским сиденьем. Только и всего…
Когда акушерка снова вошла в палату, даже не постучав – если уж кто решил быть антипатичным, так до упора, – держа в руках бумаги на выписку, рецепты и прочие документы на рождение ребенка, Антуан не смог удержаться!
– Скажите, я вас видел повсюду в городе на плакатах. Номер один «Национального фронта». Я не ошибаюсь?
– Нет, месье.
– Тогда просветите меня. Я всего лишь простой деревенский увалень, к тому же гомосексуалист,
– И что же?
– А то, что я задаюсь вопросом: как же вы можете выполнять свою работу, ежели вы номер один «Национального фронта». Я хочу сказать, а как же смуглолицые пациентки или же вовсе черные – вы им отказываете в анестезии?! Или как?!
– С какой стати?!
– Ну, пусть немного помучаются, уж не знаю…
– Это просто смешно, месье!
– А нелегалы или, там, маргиналы – пусть рожают в чартерах?
– Совершенно неуместные нападки! Я добросовестно отношусь к своей работе.
– Ах, простите, я-то думал, что для того, чтобы добросовестно помогать женщинам и встречать новую жизнь, нужно быть очень гуманным человеком.
– Вы хотите сказать, что мне недостает гуманности?
– Я хочу сказать, что доктринам «Национального фронта» недостает гуманности, да. На этом биологическая и социальная аномалия больше не смеет отвлекать вас от добросовестной работы.
Она ушла, немного бледная, с ничего не выражающим взглядом.
Как и положено лоху.
После полудня мы уже были на ферме, Сюзи хлопотала вокруг братика, мы с Антуаном вокруг коров, а деревенский доктор вокруг Мари.
Восемнадцать месяцев назад я приехал в Ариеж, не строя особых планов, погруженный в свои альбомы для рисования, не надеясь на чудо, и набрел на неисчерпаемый источник, гнездо, открытую жилу, где достаточно нагнуться, чтобы зачерпнуть пыль. Звездную!
55
Природная склонность к штампам и банальностям наталкивала на мысль, что Оливье, бывший коп с двадцатилетним стажем, в общении со своими детьми окажется строгим и властным отцом.
Ничего подобного. Даже тени желания повысить голос и той не было. И не потому, что Сюзи не его биологическая дочь, я чувствую, что он такой же и с Жозефом, который, едва научившись передвигаться, не переставал вытворять всякие глупости под умиленным взглядом отца. К счастью, тот наделен чувством опасности, а потому не дает ребенку убить себя током, утонуть или быть затоптанным коровами. Но все это без единого запрета, без ругани и нотаций. Он переключает внимание. Блистательно. Можно сказать, это целое искусство. Правда, малыша так правилам поведения не научить.
Я никогда с ним об этом не говорила. Мне плевать на теоретический образ строгого отца, который должен отстранять мать от детей и учить их уважать правила и законы. Я ведь знаю, почему он всячески уклоняется от этой роли. Он слишком боится повтора. Ему знакома только наиболее садистская сторона строгости. Когда я сержусь на Сюзи, он уходит. Не выдерживает. И кто мог бы бросить в него камень?
Что ж, пусть остается удивительным отцом, который часами играет с Сюзи и тетешкается с Жозефом, читает им как минимум три истории каждый вечер, с огромным удовольствием рисует и играет в прятки с малышом. Папа-наседка, как говорят.