Мари в вышине

Ледиг Аньес

Он устраивал ее в кресле на кухне, включал телевизор, ставил на стол еду так, чтобы она могла дотянуться, и уходил на весь день к нам. Что до утреннего и вечернего ухода, он предоставил это сиделкам и дарил им на Рождество и на Пасху шоколадные конфеты в качестве компенсации. Или выражения сочувствия. Или извинения за то, что повесил на них эту ношу, за которую, впрочем, не нес никакой ответственности.

Когда она начала орать ночами напролет, оскорбляя его, он перебрался ночевать сюда. По отношению к матери Антуан давно

уже оставил позади мыс угрызений, обид и обязательств и теперь плыл по спокойному, тихому морю, далекий от чувства вины и свободный от любых сыновних эмоций, подразумеваемых коллективными приличиями общества, которое игнорирует тот факт, что любовь к родителям не является абсолютным долгом. Сиделки его не осуждали. Напротив, они понимали и его бегство, и его безразличие, потому что мать Антуана принадлежала к той категории людей, которые в силу неизвестно какого уж зловредного переселения душ всю свою жизнь портили жизнь другим и, словно дрянное вино в пластиковых бутылках, с годами превращались в уксус. А потому, не имея возможности досаждать сыну, она принялась за бедных девушек – кстати, искренне посвятивших себя уходу за стариками – и проявляла по отношению к ним редкую злобность, так что они, столкнувшись с ее мерзкими выходками, могли утешаться разве что шоколадом.

Обнаружив ее однажды утром в кровати уже окоченевшей, он испытал облегчение. И грусть – не потому, что потерял мать, а потому, что ему досталась именно такая.

Когда он сказал себе, что теперь может вернуться в свой дом, вновь ставший уютным, то понял, что не испытывает такого желания. Как и я. Поэтому он продал свое хозяйство, переселил нескольких молочных коров сюда, исключительно ради удовлетворения своей потребности в рогатом скоте, и купил небольшое шале, которое поставил чуть выше на горе над фермой. Он не желал, чтобы в деревне начали судачить. А мне было плевать. Но я полагаю, что косые взгляды посторонних были только предлогом не признаваться даже самому себе, что после целой жизни, проведенной в одиночестве, ты уже не можешь приспособиться к жизни в коллективе, даже если весь коллектив состоит из одного друга.

Мы обустроили себе уголок у въезда на ферму, с южной стороны. Большая скамья у каменной стены и две ящерицы на солнышке.

Сюзи прозвала нас Статлером и Уолдорфом, как двух стариков из «Маппет-шоу». Ее сын больше склоняется к «Астериксу на Корсике». Три старые собаки, разлегшиеся у наших ног, дополняют картину – едва приоткрывая один глаз, когда подъезжает машина. Мы играем в шахматы или отвечаем на вопросы туристов на велосипедах.

И говорим о Мари.

Сегодня Сюзи должна привезти мне книгу, которую она опубликовала за счет автора, на часть тех денег, которые мать положила в банк на ее имя, когда получила наследство. На протяжении шести месяцев я рисовал иллюстрации к ее хокку – тем, которые она сочиняла в доильне и записывала потом в

маленький блокнотик, облюбованный мухами.

– Останется след. Ее сердца и твоих рук, – сказала мне Сюзи.

Моему сердцу потребовалось больше года, чтобы найти строки, которые будут ее эпитафией.

Отныне я твердо знаю, глядя с высоты моей обсерватории, как дети приходят на обед, что никогда меня не найдут мумифицированным на диване через три года после смерти, потому что я нашел свою царицу Египта и она сделала меня фараоном.

В очах твоей любвиВеличье этих горИ божественное сияние.

Спасибо…

Эмманюэлю, мужчине, которого я люблю и который всегда со мной, как маяк на берегу моря. Будь оно спокойным или бурным, он стоит, неколебимый, указывающий путь…

Андре, моему отцу, который передал мне эту радость писать и неукоснительно поддерживает меня во всех моих жизненных планах…

Габриэль, моей матери, которая поступала так же, и теперь, как бы далеко она ни была, наверно, гордится мной…

Всем тем мужчинам и женщинам – я не смогла бы их перечислить, – которые не пожалели времени, чтобы прочесть написанное мной и поддерживали в этом увлекательном начинании…

И особенно – Эмилии…

Девушкам из «читательской группы» за их нежную благожелательность…

Оливье, внезапно возникшему «старшему литературному брату», за его ценнейшие советы и сверхвеликодушное постоянное присутствие, которое меня и развлекало, и успокаивало…

Членам комитета по чтению, которые прочли и оценили мой роман. Они были первыми, кто прочел меня, не будучи со мной знаком. Их одобрение очень меня тронуло…

Изабель за ее профессионализм и успокоительные речи во время этих эмоционально насыщенных «родов», а главное – за ее терпеливость, по многим причинам…

Моему издателю Жан-Лорену Пуатвену, который тем самым осуществил мою самую невероятную мечту. Я ему за это бесконечно признательна.

Наконец, спасибо жизни, судьбе и тому маленькому огоньку надежды, который, после небытия, позволил мне вновь подняться и продолжить путь. Отныне я знаю, что меня сопровождает мощная сила, бдит надо мной и те прекрасные вещи, которые случаются со мной, не обходятся без нее. Я даже подозреваю, что некий ангел стоит за всем этим…