Маримба!

Терентьева Наталия

– Мам! Помолчи! Дай ребенку себя проявить! Это ты хочешь во Францию, а ребенок хочет новый телефон, да, ребенок?

Сильно-сильно повзрослевшая за последний год Катька лишь вздохнула:

– К Гороховой подойди и скажи, чтобы она о маме в подъезде ерунду всякую не говорила. А то ты ей голову оторвешь. Она думает, что ты очень богатый и могущественный. Видела твою машину, чуть с ума не сошла. Бегала потом по двору, как заведенная: «Ну от, ну от…»

– Грех над людьми смеяться! – одернул Данилевский Катьку.

– Что мне, плакать, что ли, над ней? – Катька тряхнула головой.

– Хорошо, – неохотно кивнул Данилевский. – Заметано. Значит, пойти к ней, сказать – что я ей голову оторву и…

там, как положено… вместо ног приделаю…

– Прямо сейчас пойдешь? – уточнила Катька.

– Куда? – удивился Данилевский.

– Пугать Горохову.

– А… гм… она одна живет?

– Нет, – пояснила Катька, – у нее есть спаниель, очень вонючий и глупый. Зовут Пупка. И муж, маленький, старенький и вредный дядька. Зовут Ванька. Он учитель физики в соседней школе. Его дети называют Вака-Вака. Потому что он икает часто на уроках. А он их ненавидит, зимой окна настежь распахивает, а когда душно – не разрешает ни щелочки открыть. И на уроках ест сало с чесноком. И перхоть себе вычесывает.

Я удивленно взглянула на Катьку. Детское сарафанное радио. Я даже не слышала ничего такого.

– Да ВКонтакте ребята пишут, мам! Там группа у нас есть – «Мои придурастые училки». Я подписана.

– Про взрослых так оголтело не высказывайся, дочь моя! – серьезно произнес Данилевский. – Взрослых надо уважать. Ну, говорите, какой номер квартиры.

– Ты что, и правда к Гороховой пойдешь? – не поверила я.

– Меня дочь попросила! – ответил мне Данилевский.

– Я с тобой, пап!

– Да нет уж, я сам…

Данилевский, уточнив этаж и номер квартиры, ушел. Вернулся через пятнадцать минут. Вполне мирный, довольный.

– Все, целуй, – подставил он Катьке плохо выбритую щеку. Суббота – щеки отдыхают от бритья. – Хорошая тетка, правильная.

– Кто? – все же спросила я.

– Да Мария Петровна, кто! Все поняла. Все мне рассказала…

– Пап… – Катька отстранилась от Данилевского. – Ты что, подружился с Гороховой?

– Все хорошо, заяц! – Егор потрепал Катьку по щеке. – Вот увидишь! Я же не ссориться с ней ходил!

– Ты вообще-то хотел ей голову оторвать.

– Ну вот, оторвал и на правильное место приделал. Просто у нее голова не оттуда росла. В этом была вся причина.

Я с подозрением взглянула на Данилевского, но ничего не сказала.

Через пару дней мы встретили Горохову на улице около подъезда. Та посмотрела на меня, вздернула голову, усмехнулась и… отвернулась. Соседи постепенно стали снова со мной через одного здороваться. Видно, ничего плохого старшая по подъезду про меня больше не говорила. Одним хватило того, что они узнали от Марии Петровны, и менять свое отношение ко мне они уже не хотели. Другие увидели, как Горохова выкидывала вещи новой консьержки, которая, вместо того чтобы встать и поздороваться со старшей по подъезду, лишь приветливо кивнула. И через минуту уже собирала свои вещи на улице. Кто-то видел, как с общего балкона девятнадцатого этажа летела кошка. Рыжая, пушистая… Упала неудачно. Кошки вообще-то выживают, эта не выжила. Действительно ли ее сбросила Горохова, никто не знает – кошка жила на этаже Марии Петровны и, по ее словам, разодрала несчастной руку и выцарапала глаза ее Пенелопе – не до конца, но… Деревня наша, как положено, слухами полнится, слухами живет, им же радуется, ими же время от времени взрывается.

Видя, как Горохова вплывает в дом, мы с Катькой придерживаем шаг или идем в другую дверь, со двора.

В каждой деревне должен быть свой гармонист, свой поэт, свой дурачок…

Трое в противогазах, не считая скелета

(Из жизни хорошей московской школы)

«Разберите-ка, где тут верх и низ, перед

и зад.

Это не страна, а чепуха. Это наше отечество…

И я его люблю.»

В.В. Розанов

Географичка уехала на биостанцию. Ноябрь, темно, сыро, холодно. На биостанции туалет на улице, кровати стоят на земляном полу. Но она, десять человек из ее класса, ее подружка, биологиня, и еще одна тихая девочка из седьмого класса поехали в ежесезонный традиционный тур на биостанцию, сто пятьдесят километров от Москвы, если взять карту и прочертить по линейке. Дороги по линейке чертят в Германии и Литве. Немцы – от чрезмерной любви к порядку. Литовцы – от врожденной, симпатичной и определяющей всю их жизнь нелюбви к резким, лишним движениям, а иначе – от генетически заложенной лени. На момент написания этих добрых слов литовский консул, не подумав, выдал нам с Катькой визу на два года вперед. Дальше обещают визу между нашими дружественными странами вовсе отменить. Или, наоборот, закрыть границу для граждан Российской империи, для главных и неглавных… Но нет, о политике – в другой истории, не в моей. Пусть кто-то напишет о том, что она суетная, лживая и страшная – своей властью над обычной жизнью, над чистым небом над головой моего ребенка, над кусочком хлеба с маслом, который я обязательно должна ему сегодня дать, и завтра, и послезавтра, над моими снами, в которых время от времени начинается война – каждую ночь. Поэтому – о чем угодно, только не о политике.

Сто пятьдесят километров по линейке, но у нас не Литва и не Германия, у нас дороги идут там, где удобно, – между холмами и перелесками, по деревням, огибая болота… Иными словами, до биостанции на самом деле километров двести с гаком. То есть географичка уехала надежно, далеко, дверь внезапно не откроется, и в класс не войдет неторопливо и грациозно высокая статная женщина, от одного взгляда которой останавливаются в полете катящиеся с хохотом по коридору шестиклашки и прячут дымящуюся сигарету в рукав одиннадцатиклассники. Почему? Никто не знает. Секрет географичка не выдает, повторить никому не удается. От крика других – останавливаются, от угроз, от пинка, а вот чтобы от одного спокойного и даже вполне доброжелательного взгляда…

Познакомившись с ней несколько лет назад и будучи совершенно потрясенной мощью ее личности, необъяснимой, притягательной, иногда страшной, но всегда – неотразимой, я даже сделала ее героиней одной своей истории. С тех пор за полтора километра обхожу Катькину школу. Книжку географичке так и не подарила. Боюсь. Вдруг она сама себе не понравится. Вдруг даже себя не узнает. А другие ей скажут: «Ого, да не ты ли это, воспетая щедрым на эпитеты и неожиданные ракурсы художником?»

Географичка по совместительству занимается воспитательной работой в школе. Так что ее знаменитый взгляд, останавливающий войны, истерики и народные бунты и действующий как мощный магнит с эффектом заглушения посторонних звуков и желаний, подчиняющий всех и вся своей воле, в некотором роде – производственная необходимость.

Накануне ее отъезда на биостанцию девочки в Катькином классе судорожно решали – ч т о н а д е т ь? Ведь если нет географички, в принципе, бояться некого. Остальные поорут-поорут и в бессилии отойдут в сторонку пить валидол с корвалолом. А девочки пойдут дальше – в мини-юбках с разрезом, в модных этой осенью шортиках, надетых на колготки с рисунком, в ярко-зеленых брючках, в малиновых топиках, открывающих худосочные, костистые или, наоборот, пухлые, рыхловатые плечики. Беспомощные в своем желании нравиться, нравиться, хоть кому, хоть самому захудалому, самому нелепому, пусть даже на год младше, а если и на два, на десять сантиметров ниже, с клочковатой бородой, с пунцовыми пятнышками на лице, неловкому, грубому… но – нравиться!