Марина и цыган
Шрифт:
– А что, разве не правда? Хорошая кому-то жена достанется!
Невольно покраснев, я бросила быстрый взгляд на Вадима, который, наколов на вилку последний вареник и проглотив его, задумчиво ответил:
– Я с Вами согласен!
После того, как Синеглазый помог мне вымыть посуду, мы стали смотреть телевизор. Вернувшись из кухни, бабушка подсела к нам на диван. Так как по телевизору показывали какой-то скучный документальный фильм, то я, повернувшись к ней, попросила:
– Ба, расскажи нам о своей молодости!
– Да что рассказать-то? – встрепенулась она, переводя взгляд с меня на Вадима.
– Ну, ты же любила
– А как же!
– Вот и расскажи о своей первой любви!
Баба Тоня на мгновение задумалась, а я встала с дивана и выключила телевизор, чтобы не мешал.
– Сенечкой его звали, - медленно, немного нараспев начала бабушка. – Светленький он такой был, высокий. Вот как Вадим, только глаза карие. Мне тогда семнадцать годков исполнилось, первой красавицей слыла в округе. Приду ли на вечеринку, в поле ли его повстречаю – он на меня всё смотрит, глаз не сводит. Да и мне он по сердцу пришёлся. Но, видно, не судьба.
Баба Тоня вздохнула.
– Я-то девка бойкая была, парней за собой хороводами водила. А он от ревности, бывало, потемнеет весь. Вот как-то поссорились мы с ним, а я сгоряча возьми и скажи ему, что выйду замуж за того, кто первый ко мне посватается. Он-то не поверил, засмеялся, ну, я удила и закусила, решила норов показать. А на следующий день к нам в дом сваты пришли: деду твоему, Марина, я давно приглянулась, вот он и решил посвататься. Мать и отец мне: смотри, мол, сама, дочка, тебе, а не нам с ним жить. Мне-то, известно, другой нравился, да коль слово дала за того выйти, кто первый посватается, так, решила, тому и быть. Молодая была, глупая.
Бабушка ещё раз вздохнула.
– Миленький мой ко мне вечером мириться пришёл, а я ему: поздно, мол, другому обещалась. Он мне чуть не со слезами: «Опомнись, Тоня, загубишь жизнь и себе, и мне». А я знай твержу, что слово дала. Так и ушёл он ни с чем. На свадьбе я всё миленького моего глазами искала, да понапрасну: не явился он. После куда-то на заработки подался.
– И ты его больше никогда не видела? – тихо спросила я.
Немного помолчав, бабушка ответила:
– Один только раз, перед войной. Тогда уж и мать твоя родилась, Марина. Однажды возвращалась я с сенокоса одна, сено на телеге везла. Вдруг мужик какой-то из леса выскочил и путь мне преградил. Я – за кнут, думаю, огрею его, если что. Место пустынное: мало ли что у него на уме! Гляжу – а это миленький мой. Ну, я с телеги соскочила, а у самой сердце ёкнуло. Подошёл он ко мне, взял за руку и ведёт с дороги на
обочину. «Тебе что, Сенечка?» - спрашиваю, сама же обмираю вся. «Соскучился по тебе, Тоня!» - говорит, а сам меня за плечи обнял и целовать начал. Я вся, словно в огне, дрожь по телу пробегает, да и он, чую, весь дрожит. Но опомнилась я тогда, где только силы нашла, оттолкнула его. «Поздно, - отвечаю, - Сенечка, теперь я – мужнина жена!» Он же посмотрел на меня жалобно, повернулся и ушёл. С тех пор я его больше не видела. Люди говорили, что он в город подался, да так и не вернулся. Да и я постепенно к мужу привыкла. Язву у него нашли, поэтому и на войну не взяли. Век с ним дружно прожили, не ссорились, грех жаловаться. Хороший человек был твой дед, Марина, царствие ему Небесное!
Баба Тоня перекрестилась, в то время как мы с Вадимом сидели молча. Потом Синеглазый стал прощаться и я проводила его до ворот.
– Придёшь вечером? – спросил у меня Вадим.
– Не
– Я буду ждать!
Когда я вернулась, бабушка по-прежнему сидела на диване и смотрела на меня.
– Ты, Марина, в меня пошла, а не в свою мать, - сказала она после паузы.
– Почему, ба? – присев рядом, я прижалась щекой к её мягкому круглому плечу.
Обняв меня правой рукой, баба Тоня ответила:
– В твои-то годы Вера всё больше над учебниками сидела, у неё и в десятом классе кавалера не было. Правда, о младших ей нужно было заботиться, и по дому помогать. Но я ведь тоже в большой семье росла и забот было не меньше, а больше, пожалуй. Бывало, только стемнеет и работу закончишь, слышишь – гармошка уже играет. У матери отпросишься и бежишь стремглав. Всю ночь с подружками да парнями хороводимся. На часок, разве, глаза сомкнёшь, глядь – уже петухи поют, пора снова за работу приниматься. А твоя мать из школы, бывало, придёт, книги разложит и сидит до темноты. Я ей: «Вера, иди погуляй!» А она: «Некогда, мама, нужно уроки учить!» Зато учителя её хвалили. В деда твоего, Марина, видно, умом пошла. Он тоже всё любил газеты читать.
В комнате уже царили сумерки, но нам с бабушкой было так хорошо сидеть вдвоём, что не хотелось включать свет. Дядька ушёл в Чижово, когда я была с деревенскими на пляже, и ещё до сих пор не вернулся. Наконец, баба Тоня сказала:
– Что-то ко сну клонит. Пойду прилягу.
Она ушла в спальню, а я спустилась в погреб за яблоками и обнаружила, что мешок уже почти пустой. Необходимо было пополнить запас. Прежде, чем отправиться в цыганский сад, я взобралась на дерево и стала осматривать окрестности. Возле Димкиного дома на скамье сидели деревенские, среди которых затесался и Женька. Как же убрать их отсюда? Внезапно мне в голову пришла одна идея.
Спустившись с дерева, я направилась в горницу. Там надела поверх одежды ночную рубашку и хорошенько растрепала волосы. Затем снова вернулась в сад и прямо в рубашке залезла на яблоню. Раскачиваясь на верхушке, я заложила два пальца в рот и залихватски свистнула. Деревенские услышали мой свист и завертели головами по сторонам. Заметив меня, они вскочили с места и стали показывать пальцами в мою сторону. Дядька же схватился за голову и бросился к нашему дому. Однако, когда он вбежал в сад, там уже никого не было. Спрятавшись на чердаке, я наблюдала за его метаниями сквозь щёлку в дверце. Убедившись в бесплодности своей попытки, Женька снова вернулся к деревенским, которые его тут же окружили. Поговорив несколько минут, они все вместе ушли.
Пока всё шло по моему плану: судя по всему, дядька решил, что у меня очередной приступ лунатизма и поспешил увести всех подальше он нашего дома. Что мне и было нужно. Я хотела было уже спуститься с чердака, как вдруг увидела в той стороне, где околица, прогуливающуюся парочку. Ещё одно препятствие! Твёрдо решив раз и навсегда отучить их от прогулок возле цыганской усадьбы, я выбралась через люк в сени, а оттуда – в горницу, чтобы переодеться в костюм «грозного разбойника».
Прячась за кустами, росшими на краю пустыря, я некоторое время наблюдала за влюблёнными (они были из компании деревенских). Возле тропинки, по которой прогуливались парень и девушка, стояло одинокое дерево. Улучив момент, я вскарабкалась вверх по стволу. В это время парочка повернула назад. Мне было слышно, как парень уговаривал свою зазнобу: