Марина
Шрифт:
— Кто — л–лилипуты? — спрашивает Кузьмин.
— При чем тут лилипуты? Не лилипуты, а те, они. Они все. Но знаете, Кузьмин, они не свернут себе шеи. Я бы хотела этого, но этого не будет. Я не могу отомстить им. Они другие. А я вот сверну себе шею.
— Ч–что вы, в к–конце к–концов, — бурчит Кузьмин, — что вы в–валяете дурака? Вы к–как тот с–солдат, что вскочил на бруствер и к–кричит неприятелю: к–куда вы стреляете, здесь же люди?! Да, стреляют. И не случайно, а целясь именно в вас, потому что вы мастер высовываться.
Он прав. Мне ли удивляться жестокости. Я опытная женщина. Мне сегодня об этом прямо сказали. И раз так — надо жить дальше. А главное — работать, работать.
Дома меня ждет письмо от бабушки Домаши. Она нашла покупателя на дом и скоро приедет. У меня тоже будет своя
АНЯ ВОРОБЬЕВА
Когда я вернулась — они хохотали. Жанка, Алина и Стасик. Ну, конечно, не так подло, не над Мариной, а просто приведенный ими парикмахерский красавчик актер острил по поводу какой–то своей вдовушки. И они радовались, что можно посмеяться. Нет, нет, не над Мариной. Я ведь только что видела великодушие Алины, я не должна была о ней так плохо думать. Алина — добрая, снисходительная, а если уж по пути схавает человечка, то это так, по рассеянности, и сама не заметит, как съела и за что.
Но почему этот милый кворум людоедок находится в моем доме? Что им надо от меня? Самое ужасное, что выгнать их вон, как Валю в свое время, я не могу. Я их боюсь. Когда возник этот страх — я не знаю. Вначале, когда Алина появилась со Стасиком у меня на дне рождения, я не выставила ее только потому, что хотела позлить папу. А под конец того же вечера я как–то нечаянно влюбилась в нее. Разобраться. Как? За что? Ну да: лестное гадание по руке. Ум, талант, бугор Венеры, творческий авантюризм и бугры Аполлона. В какое мгновенье я раскрыла клюв? Когда выпал сыр? Помню, через некоторое время, дня через два близкого общения, я насторожилась. И Алина тут же сделала мне два очень точных и поэтому вдвойне обидных замечания. Не помню, о чем мы говорили, и она вдруг прикрикнула на меня, что судить в данном случае мне еще рано. И еще было что–то подобное. Я проглотила, но зато перестала подозревать Алину в лести. И вообразила себя тонкой штучкой, которая любит пусть нелицеприятную, но правду.
Только теперь понимаю, какими белыми нитками было шито мое правдолюбие и чувство собственного достоинства. Не заметив как, я стала ее ученицей, этакой юной компаньонкой. Она же тявкала на меня, ставила меня на место, говорила мне горькую правду, строила глазки моему папе и на глазах у всех портила Стасика.
Кстати, вся эта Стасикова история вначале не показалась мне такой ужасной. Ну, сказал Мастеру правду. Уж если говорится за глаза, то почему не сказать в глаза? Но почему возникли подлые разговоры о нем за глаза? Ведь я могла остановить их одной–единственной репликой! Сказать, что Сам — ученик Мастера. Впрочем, вряд ли они перестали бы трепаться на его счет и тогда, логика для моих людоедок вещь излишняя. Сколько раз пыталась я с ними поспорить — оказывалась в дураках. Итак, Стасик сказал правду. Но мне почему–то не понравилось, что он сказал правду Мастеру, уже имея твердое приглашение от «Ленфильма» на главную роль в двухсерийной картине. Воняет, как бы сказал папа. Впрочем, я не думаю, что Стасик так уж четко соображал: вот сейчас пойду сниматься в кино, а потому нахамлю Мастеру. Его несет, как и меня, сильное течение под названием Алина, и он уже ни в чем не ориентируется сам. Алина устроила его в кино, Алина медленно, но верно капала на Мастера, а он, да нет, мы с ним оба плясали под ее руководством свои марионеточные танцы, и сам черт был нам не брат. Я, правда, уже начала задумываться. Совсем чуть–чуть задумалась после того разговора с папой, особенно узнав, что Алина произвела почему–то неважное впечатление на Льва Шарого. Я верю в интуицию Льва, не раз мне приходилось наблюдать, как точно он оценивает события и людей.
Но все равно. Тогда я была еще не готова. И вот сегодня эти вопли Марины, ее бессильная ненависть, ее обида так полоснули меня по живому, что я поняла — прощай Алина. И вот стою в дверях, слушаю их самодовольный смех, слушаю пьяного Актера Актерыча, которого мой папа и в дом бы не пустил, но не могу сказать им всем, чтобы катились вон.
— И проигнорировал ее три раза, — говорит актер.
— Да, Мишенька, недешево тебе обходится твоя вдовушка, — говорит Жанка.
И опять
Вот Жанка. Чем она сильна? Талантлива? Этого никто не знает. Работоспособна? Нет. Красива? Нет. Умна? Сомнительно. Ну, наконец, она из хорошей, крепкой семьи, что так часто дает человеку чувство уверенности в себе? Ну уж нет. Стоит только послушать Жанкину речь…
Сейчас, когда Алина так великодушно утешала Маринку, я поняла, что убить человека, пусть соперницу, ей ничего не стоит. Может быть, и с ней поступали не лучше. Но она — выжила. Она и не помнит, как там с ней поступали, по крайней мере ни разу не пожаловалась. Алина — это такой цепкий, жизнестойкий, дикорастущий репей, за все цепляющийся, но сам — неуязвимый. И вот я вижу их двоих, быстро снюхавшихся, очень разных, но по сути одинаковых. Слышу их сплетни, пересуды, оценки, их язвительную ложь, пристрастную и беспощадную. Нет ни одного слова, ни одного жеста у неприятных им людей, которых бы они не вывернули наизнанку, не подали бы наоборот.
Стасик сидит здесь же. По–моему, он чувствует себя неважно, и они, понимая это, должны лишить его всяких сомнений, уверить, что он прав, что так и надо было. И они его убедят. Как убеждали меня, когда мне было так нужно сознание своей правоты, потому что я была абсолютно не права, потому что меня швыряло из стороны в сторону.
Но зачем им это нужно? Зачем Алине нужен Стасик? Она взрослая, умная, энергичная — она могла бы подцепить кого угодно. Загадка. Впрочем, если подумать, то не такая уж загадка. Алина мужественна, Стасик женствен. Алина — личность, что бы ни говорил мой папа, Стасик — плазма. Но плазма выгодная, способная мимикрировать. Стасик для Алины идеальный муж. Он пристоен внешне, «обладает модным силуэтом», как пишут в журналах мод, а главное — управляем. Воспитанный своей милой мамой, машинистом тепловоза, наверное слишком даже сильной женщиной, он уже не представляет сложности для воспитания другой женщине, он готов стать тем, чем его пожелают увидеть. Почему же тогда с ним не справилась Маринка? Да потому, что она его любила и видела в нем мужчину, как бы снисходительно к нему ни относилась. По–моему, женщина всегда немного снисходительна к мужчине, самому умному и самому сильному. Ну что было бы, если бы я не была снисходительна к папе? Глупцов это унижает, умные делают выводы.
А вообще–то — с чего я взялась разбираться в чужих чувствах, которых сама не знаю, не испытала, не пережила? Вот бы Алина посмеялась, если бы я открыла рот…
Однако я слишком много думаю об их реакции на свои слова и поступки. Будто я одна на свете. Будто нет у меня папы и его друзей, будто мне некуда будет деться и не к кому пойти, если я избавлюсь наконец от этих сорока разбойников.
— Нет, явиться в таком виде в приличный дом… — говорит Жанна.
Я не могу больше этого слушать. Я не хочу, чтоб они считали меня своей. Я отчаянно боюсь, но поэтому заставлю себя говорить.
— Стасик, — говорю я, — разве не ты ходил за Маринкой? Разве не ты надоедал ей как горькая редька? Не ты сделал предложение? Не ты жил у нее в доме? Стасик, почему ты молчишь?
Стасик молчит. Алина смотрит на меня испытующе. Она не ожидала, что я заговорю, она считала меня пешкой. Но почему они все молчат? Что же не нападают?
— А ведь и правда, — говорит Жанка, — как бы тебе, Алина, ни хотелось, чтоб было иначе, но все было так, как говорит Аня.
— Мало ли что было, — наконец находится Алина, — а теперь все иначе. И я не виновата, что он одну разлюбил, а полюбил другую.
— Полюбил? — смеется Жанка. — Ой ли! Это оно тебя полюбило? — Жанка небрежно кивает на Стасика,
Стасик молчит.
— Оно, как и ты, полюбить не может. Оно еще не родилось.
Стасик сидит недвижный и распотрошенный, как кукла. Он и не думает защищать себя и Алину. Девки мечут громы и молнии, а он — кукла. Кукла, как в какой–то вещи у Гофмана. За нее дерутся, ее оспаривают, ее рвут на части, а это — кукла. И вообще, все происходящее сплошная гофманиана. Сейчас одна из них превратит другую в свеклу, вот–вот начнется состязание нечистой силы. И мерзкий Актер Актерыч тоже из Гофмана — пьяный и зловещий.