Маринисты
Шрифт:
Но я его уже не боялся. Он выдал свое слабое место. Не знаю почему, но ему позарез нужна была эта работа. И без нее он не мог сдвинуться с места. И я решил во что бы то ни стало затянуть время. И инстинктивно понял, что пока могу диктовать условия я.
– Я привезу ее, Слон, – и нарочно подчеркнул его прозвище. Он вздрогнул, услышав его, но уже не сопротивлялся.
– Я обязательно ее привезу. Мне жизнь доктора, не менее дорога, чем своя.
Он непонимающе пожал плечами. Его ничего не интересовало кроме своей жизни.
– Но с одним условием, – продолжал я твердым голосом.
Он недовольно поморщился.
– Ты еще смеешь диктовать мне условия?
– Не смею, – тут же согласился я. – Но это условие слишком простое. Ты мне должен немедленно все объяснить. Здесь происходят невероятные вещи. И я не могу даже сдвинуться с места, видя здесь, в твоей комнате свою работу, но с подписью Самойлова, за которой я тому же ты меня отправляешь в деревню на свой страх и риск. Это же абсурд!
– Я понимаю твое нетерпение, –
«Немой» разместился в кресле напротив меня. Выпил еще и закурил. Но пистолет так же уверенно был направлен в меня. Я последовал его примеру и выпил тоже. Он встряхнул головой, глубоко затянулся и пустил дым в потолок, самодовольно улыбаясь безобразной улыбкой. Он себя бесконечно любил. И конечно недооценил свои возможности, утверджая, что сможет вкратце все изложить. На это я и рассчитывал. Он слишком себя любил, чтобы быть кратким. И я приготовился его слушать, не пропуская ни единого слова. И я не ошибся. Он начал сначала. Потому что не позволил себе возвести свою жизнь в краткие рамки.
– Единственное, что мне далось без труда – это бесконечное богатство. И ты скажешь, это немало. Это, действительно немало, Тим! Я получил блестящее образование и не менее блестящее наследство. Мать умерла еще при родах. Красавица и умница, но довольно истеричная и эксцентричная женщина, она родила двух уродливых сыновей…
Я вскочил с места, уже начиная догадываться, о чем пойдет речь.
– Сидите спокойно, Тим. Вас впереди ждет еще масса сюрпризов. Так вот. Вы правильно мыслите. Она родила близнецов. Один из которых был хотя и уродом, но способным и здравомыслящим юношей, считающим долгом сделать свою жизнь исключительной. Он перед вами, – и Слон галантно поклонился. – Второй – этой мой несчастный брат был просто больным уродцем, не способным даже к элементарному мышлению. Что ж. Так было Богу угодно распределить между нами роли. И я свою роль сыграл до конца. Мне с детства легко давались любые науки и любые искусства. И я, пожалуй, в любой из них, сделал бы высочайший успех. Но… Но мне крайне мешала моя внешность. Да! И я этого не скрываю! Люди, разговаривая со мной, никогда не смотрели в глаза. И я часто улавливал на их лицах подобие жалости. И я возненавидел людей. Конечно, у меня было достаточно средств для пластической операции. Но гордость не позволяла мне на это пойти. Я ненавидел свою внешность, но я не хотел ее изменять в угоду людям. И я понял, что деньги – это далеко не все. И я посчитал своим долгом совершить нечто такое, что смогло бы перевернуть мир. Вот тогда бы я имел полное право пожалеть этих жалких людишек и возвыситься над их жалким миром. Я мог сочинять прекрасную музыку, прекрасные стихи, мог прекрасно играть в театре. Но более всего меня увлекала живопись. И я писал не менее прекрасные картины. Но я чувствовал, что это далеко не все, на что я способен. Что этим занимаются тысячи людей. И это не дает возможность удивить мир и подчинить его себе. И подолгу глядя на картины, в моем мозгу стал зарождаться невероятный и почти неосуществимый план. Но я его сумел воплотить в жизнь! Впервые я задумался над этой идеей, когда побывал на выставке Самойлова. Я сразу отметил, что это необыкновенно талантливый художник. Особенно меня увлекла его манера письма. Чистейшая достоверность. Казалось, он не пишет, а в мельчайших подробностях копирует мир. И в то же время сколько своего, лично им сочиненного мира! И я потихоньку стал заниматься своей идеей. Я купил шикарную яхту и устроился недалеко от поселка, где жил Самойлов. Но местонахождение было трудно разгадать. Вы, думаю, в этом сами убедились. Я захватил с собой своего ненормального брата. Мне он тоже был необходим для осуществления замысла. Я уже, кажется, упоминал, что мог бы сделать блестящую актерскую карьеру? Я стал копировать жесты, мимику, походку своего брата. Поверьте, это нелегкое дело. Мне необходимо было даже копировать его взгляд! И мне это удалось! Я и не подозревал тогда, чем это может закончиться. И тогда еще мне нужен был брат исключительно для поддержания своей роли. Роли несчастного юродивого немого. И когда почувствовал силы довести эту роль до конца, я и появился в поселке. И сам не ожидал такого успеха. В деревне сразу поверили в этого убогого нищего и не только поверили, но и полюбили настолько, что каждый мог доверить мне самые сокровенные тайны. Поверьте, это было крайне забавно. Изображать на лице неполноценность и ясным умом анализировать факты. Самойлов, как и все, мгновенно доверился мне. Он часами болтал о себе, выливал свою душу. Показывал свои картины. Я имел возможность наблюдать за его творчеством. И часто признавался себе, что это, действительно, прекрасно. Но все-таки я ждал другого. И сам по ночам работал до изнемождения в лаборатории, на яхте, вычисляя нужную мне формулу, испытывая новые и новые вещества, которые должны были меня привести к цели. Мое терпение и мои труды были вознаграждены. И однажды художник признался, что принялся за самую важную работу в его жизни. Он полностью сочиняет ее, сочиняет натуру, но формы и линии натуры он хочет воспроизвести крайне достоверно, довести до того максимума, когда человек на портрете выглядел бы живым, –
А я вцепился в ручки кресла, стараясь не выдать своего волнения. Но скрывать его было выше моих сил.
– Не волнуйтесь так, Тим, – усмехнулся Слон, – я же вас предупреждал, что вы должны быть готовы ко всяким неожиданностям. И ваши мысли, я так понимаю, вновь предугадывают мои слова. Да, Самойлов рисовал Марину, лунную ночь и море. Да, он целиком и полностью выдумал эту женщину, как воплощение несовершенства и совершенства мира, как воплощение жизни и смерти, как примирение самых непримиримых вещей на земле. Даже я, законченный циник, и то чуть не вскрикнул, увидев эту работу. Но я сжал кулаки и промолчал. Я всегда помнил, что я несчастный немой. Я каждый день навещал художника и подолгу следил за движением его рук. И завидовал ему. Я бы так никогда не сумел. Пожалуй, мне всегда мешала выразиться до конца в творчестве – моя внешность. О которой я ни на секунду не забывал. Она лишала меня свободы. И я, урод от природы, никогда бы не посмел изобразить такую красоту. А картина получалась с каждым днем совершенней. И все живее. И по мере ее совершенства усиливалась моя ненависть к художнику. И по мере ее совершенства, моя отчаянная, поверьте, недоступная человеческому мозгу, работа в лаборатории приближалась к концу. Мы закончили одновременно свои труды. У Самойлова был готов портрет Марины. Я вычислил нужную мне формулу, способную перевернуть представление о науке. Следует отметить, что я основывался не на пустом месте. Еще в древности, алхимики до меня практически вычислили это вещество. Я перерыл до этого все нужные старинные книги. И нашел нити, ведущие к этой формуле. Но воплотить ее в жизнь удалось, поверьте, только мне на этой земле. Мы были победителями. И я тут же решил, не откладывая, испытать свою победу.
Я проник в мастерскую художника ночью, когда старая усадьба была совершенно пуста. И я долго любовался картиной, изображенной на ней женщиной, почти неземной красоты. Женщиной, которую я успел полюбить. И которая вскоре могла стать реальностью. И наконец я решился испробовать свое открытие. Я вытащил бутылочку с жидкостью цвета морской волны. И аккуратно промокнул ею контуры тела. Я честно доложу вам, Тим, что до конца не был уверен в своем успехе. Теоретически это было возможно. Теоретически я сделал открытие, основанное на опыте древних. Но как знать… Наука способна на ваяние неожиданности. И, как знать, что могло получится на практике. Некоторое время все оставалось по-прежнему. И я уже стал привыкать к мысли, что ничего не выйдет из моей затеи. Но вдруг мое сердце похолодело. Фигура на холсте постепенно испарялась. И вместо нее появлялось пространство, словно заполненное воздухом. И я вздрогнул, вдруг почувствовав, что не один в мастерской. И почему-то запахло морем. И со всех сторон на меня давил страх. Но я сумел его преодолеть. Я резко обернулся.
Она лежала на полу. И ее глаза, ее прекрасные раскосые глаза были сомкнуты. Уже светало. И я вдоволь любовался ее необычайной женственностью, ее чертами лица, от которых исходил какой-то неземной свет, ее пышными волосами, ее гладкой смуглой кожей. И волнение переполняло меня. И я слегка прикоснулся к ее коже, так пахнущей морем. Ее тело было удивительно теплым. Но тут же я взял себя в руки и опомнился. Стало совсем светло. И времени на сентименты практически не оставалось. Я понес ее на руках. Теперь она принадлежала мне одному. И никто даже не подозревал о ее существовании. Она целиком находилась в моих руках. И мне поскорее нужно было исчезнуть с ней, подальше от людей. Мне принадлежала красота, которую раньше я не мог знать. И она полностью затмила мое желание славы, желание управлять миром. Мне уже совершенно не нужен был этот жалкий мир с жалкими людишками, копошащимися в нем. В море были только я и Марина.
Но Самойлов разбил вое мои мечты в одну минуту. Я с ним столкнулся на выходе из усадьбы. Он с ужасом смотрел на тело, мирно лежащее в моих руках. И не мог вымолвить ни слова. Этой внезапной встречи я не ожидал тоже. И стал лихорадочно подыскивать нужные объяснения. Но было уже поздно. Он прекрасно узнал свою выдумку. И вцепился в меня.
– Что это значит! – закричал он. – Что все это значит!
У меня не оставалось выбора и я открыл ему все карты. Он долго пребывал в оцепенении после моего рассказа. Потом поднял тяжелый взгляд.
– Вы совершили преступление.
– Я совершил величайшее открытие.
Но он не желал меня слушать. Он не знал, что предпринять. Но я попытался убедить его в обратном. И мне это немного удалось. Я сказал ему, если мир узнает об этом открытии, думаю искусство потерпит крах.
– О чем вы думали раньше! – он с ненавистью вглядывался в мое лицо.
– Многие ученые не думают о последствиях. Они одержимы лишь своим желанием сделать открытие. А потом уже пусть человечество разбирается о его пользе или вреде.
На это ему нечего было возразить. И он согласился пока молчать.
– Я подумаю и сообщу вам свое решение, – и он забрал у меня без лишних слов Марину. И уже сам понес ее на руках. Он не сомневался, что она должна принадлежать только ему.
Я с ненавистью смотрел ему вслед. Ему, уносящему на своих руках самое драгоценное в моей жизни. То, что досталось мне слишком дорогой ценой. И он почувствовал мой злобный взгляд. И обернулся.
– А вы, Слон, должны подумать о том, как расставить все по своим местам. Чего бы нам это не стоило. А пока я буду молчать. Пока…