Марион: история ведьмы
Шрифт:
Огюстену совсем не улыбалось, чтобы в этот момент поползли слухи о его связи с ведьмой. Это бы означало остаться именно зимой без куска хлеба. Положим, с голоду он бы не умер, слишком многочисленные связи у него были в городе, но в данный момент Огюстена интересовали деньги. На них можно было купить новогодний подарок Рене и вообще…
Поскольку платить за квартиру и дрова было решительно нечем, а Марион была бы последней, к кому он желал обратиться за помощью, Огюстен отказался от своей квартиры в Пасси и вернулся в собственный дом, занятый его старшей сестрой. Их встречи с Марион значительно сократились. Не
Марион из-за этого надолго оставалась одна. Даже рейсы в Люксембург почти прекратились. Проблема в городе стояла единственная: заболел король. Обыкновенная простуда могла дать непредсказуемые политические осложнения. Сказав один раз Барбаре, что весеннее солнце исцелит короля, Марион незачем было более ездить в Люксембург.
Вокруг Его Величества собрались лучшие врачи королевства (правда более замедлявшие ход выздоровления, чем способствующие ему), но в любом случае, настойка трав из рук ведьмы королю не требовалась. Наоборот, волнение в городе нарастало и грозило вспыхнуть костром на Пляс де Грев.
Марион не было до этого никакого дела, и болезнь короля занимала ее значительно меньше, чем другая битва не на жизнь, а на смерть. Вернее — за жизнь.
Рене от самого Рождества пребывал в самом мрачном настроении. Он не говорил матери причины, но Марион и так догадалась.
Лизетт, соседская девочка, маленькая подружка Рене, уже давно тяжело болела. У неё был туберкулез суставов обеих ног, и она не могла ходить. Этой зимой наступило острое ухудшение.
Лизетт была кроткой маленькой девочкой, на год младше Рене. Ее окно находилось как раз напротив, в стене соседнего дома. Они с Рене часто перебрасывались бумажными голубями, содержащими послания друг другу. Лизетт в основном рисовала. Читала она с грехом пополам, а писать не умела вовсе и дарила Рене картинки. А он писал ей письма. Ей надолго хватало одного послания, читала она медленно, но всегда бывала рада вниманию соседского мальчика. Она постоянно сидела или лежала у окна. Рисовала, кормила синичек на подоконнике и тихо умирала.
Рене был ее единственным другом, кроме птиц. Правда, родители запрещали дружить с ним, так как его мать — страшная женщина. Лизетт не видела, что такого страшного в мадам Марион, но раз так считает весь город и родители тоже, предпочитала не спорить. Но поступала по-своему. У этого несчастного существа хватало сил защищать свои решения. Она знала, что терять ей практически нечего и с бесстрашием обреченных устраивала остаток своей жизни, как хотела.
Ей было только семь лет.
Сейчас, когда окна были наглухо закрыты, и дети потеряли возможность общаться, Рене не находил себе места не зная как помочь подружке. Он неожиданно превратился в одного из клиентов фирмы "Маржери" и приставал к
Марион не знала. Она говорила, что пока девочка еще жива — всё возможно. Господь всемогущ.
— Господь-то да, а ты, мама, ничего не можешь сделать?
— Не знаю. Я ни разу не была возле Лизетт и ничего не знаю о силе ее болезни.
— Ну, ма, ты же можешь попробовать. Сделай хоть что-нибудь!
Ради своего мальчика Марион могла сделать всё абсолютно, что было в ее силах и даже превосходило их. Горячая мольба Рене не оставила ее равнодушной. Держа ладони сына в своих, она пристально посмотрела ему в глаза, что-то задумав.
— Ну ладно, а твоя подружка сможет оказать нам поддержку?
— Всё, что угодно, мама! Она всё сделает.
— Хорошо. Подождем до завтра, — спокойно сказала Марион. Она повесила на крюк в камине котелок с водой и, когда вода закипела, достала какие-то сухие корни и принялась растирать их и бросать в кипяток. Смолистый пряный запах заполнил комнату.
— А что это? — спросил Рене, усевшись на кровати.
— Можжевельник, — ответила мать. — Если всё получится, он нам завтра понадобится. Хорошее средство для лечения туберкулеза. Твоей подружке на Юг бы уехать, где солнце, а не чахнуть в этом Париже.
Марион перебирала травы и коробочки с мазями.
— Так… Понадобится еще розмарин, настойка дягиля, но это у меня есть… Ей надо восстанавливать силы, — снова обернулась она к Рене.
Он молча, как зачарованный, следил за движениями ее рук и только кивнул. Потом спросил:
— Мам, а как ты попадешь туда? Вылечить ее будет проще, чем уговорить родителей Лизетт открыть нам дверь.
— А это не моя забота, — ответила Марион. — Ты ложись спать сейчас и будь умницей, поскорее усни, чтобы я не отвлекалась. Твоя Лизетт тоже наверняка скоро уснет, вот тогда мне надо быть очень внимательной, и кое о чем поговорить с ней, прямо отсюда. Если всё получится, завтра ее мамаша ни свет ни заря сама прибежит к нам. Так что выспись как следует, я тебя с собой возьму. В гости к Лизетт.
От восторга Рене подскочил на кровати, перекувырнулся через голову и немедленно рухнул на подушку, стараясь поскорее уснуть в ожидании чуда. А Марион доварила зелье, сняла котелок с огня и поставила на пол возле камина. Потом подошла к окну и, скрестив руки на груди, долго всматривалась в морозную ночь.
На следующий день, с утра, в доме напротив можно было наблюдать необычный переполох. Сквозь увитые ледяными веточками оконные стекла видны были смутные тени, метавшиеся как на пожаре. После завтрака, когда Рене еще сидел за столом, болтал ногами, доедал сладкий пирог, запивая его чаем с лимоном, в дверях появилась заплаканная мамаша Лизетт и сказала, что ее дочь умирает.
— Ей стало намного хуже ночью, она помешалась и всё время зовет вас, мадам Марион. Твердит, что видела какой-то сон, будто вы можете ей помочь… О, я понимаю, что прошу слишком многого, но это последнее желание моей девочки, я не могу не исполнить его. Пойдемте к нам домой. Вы ведь согласны?
Марион с достоинством кивнула и попросила подождать, пока она соберет всё необходимое. Мамаша суетилась вокруг и всё время плакала. Ее безусловно огорчала неожиданная фантазия дочери, и она скромно приписывала ее помутившемуся рассудку Лизетт.