Мария Башкирцева. Дневник
Шрифт:
5 апреля
Я пишу и говорю обо всех, кто за мной ухаживает… Все это происходит из-за отсутствия удовлетворяющей меня деятельности. Я рисую и читаю, но этого недостаточно.
Такому тщеславному человеку, как я, нужно привязаться к живописи, потому что это вечно живая неиссякаемая деятельность.
Я не буду ни поэтом, ни философом, ни ученым. Я могу быть только певицей или художницей.
Это уже очень много. И потом – я хочу быть популярной, это главное.
Не
Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие! Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего. Что не произведено тщеславием, произведено страстями. Страсти и тщеславие – вот единственные владыки мира!
6 апреля
Я пришла к своему журналу, прося его облегчить мою пустую, грустную, жаждущую, завидующую, несчастную душу.
Да, со всеми моими стремлениями, со всеми моими громадными желаниями и моей лихорадочной жизнью, я вечно и везде останавливаюсь, как конь, сдерживаемый удилами. Он бесится, он становится на дыбы, он весь в мыле – но он стоит!
7 апреля
Как это мучит меня! О, как верно русское выражение: «Кошки скребут на сердце!» У меня – кошки скребут на сердце.
Мне всегда причиняет невероятную боль мысль, что человек, который мне нравится, может не любить меня.
Пьетро не пришел – сегодня вечером только он должен был выйти из монастыря. Я видела и его брата – этого лицемерного причетника Павла А. Что за мелкое, плоское существо: маленький, черный, желтый, гаденький, лицемерный иезуит!
Если все это дело с монастырем – правда, он должен знать его, и как он должен смеяться со своим ехидным видом, как он должен рассказывать об этом своим друзьям! Петр и Павел терпеть не могут друг друга.
9 апреля
С горячей верой, растроганным сердцем и размягченной душой я исповедовалась и причастилась. Мама и Дина тоже; потом мы прослушали обедню, я прислушивалась к каждому слову и молилась.
Не возмутительно ли это – чувствовать себя подчиненной какой-то власти, неизвестной, но непреодолимой! Я говорю о власти, отнявшей у меня Пьетро. Для кардинала нет ничего невозможного, когда дело касается какого-нибудь приказания духовенству. Власть духовенства огромна, и нет возможности проникнуть в их тайные козни.
Остается удивляться, бояться их и преклоняться! Стоит прочесть историю народов, чтобы заметить их влияние во всех исторических событиях. Их виды на все так обширны, что для неопытного наблюдателя они стушевываются, расплываются в неопределенном.
Во
Нет, послушайте, это было бы слишком, если бы так, вдруг, у нас отняли бы Пьетро навсегда! Он не может не вернуться в Рим, он так уверял, что вернется!
Неужели же он ничего не делает, чтобы вернуться? Неужели он не ломает всего окружающего? Неужели он не кричит?
Боже мой! Я исповедовалась и получила отпущение и уже клянусь и сержусь до бешенства!
Известное количество грехов так же необходимо человеку, как известное количество воздуха, чтобы жить.
Зачем люди точно привязаны к земле? Тяжесть, лежащая у них на совести, притягивает их к земле! Если бы совесть их была чиста, они были бы слишком легки и понеслись бы в небеса… как красные воздушные шары.
Вот странная теория. Ну, что ж за беда! А Пьетро все не приходит.
Но ведь я же не люблю его! Я хочу быть рассудительной, спокойной и… не могу.
Это благословенье и портрет папы принесли мне несчастье.
Говорят, что он приносит несчастье.
В груди моей – какое-то свистение, у меня красные ногти, и я кашляю.
Ничего не может быть ужаснее, как не быть в состоянии молиться. Молитва – единственное утешение для тех, кто не может действовать. Я молюсь, но не верю. Это ужасно. Это не моя вина.
12 апреля
Всю эту ночь я видела его во сне; он уверял меня, что правда был в монастыре.
Наши укладываются, сегодня вечером мы едем в Неаполь. Я терпеть не могу уезжать.
Когда же я буду иметь счастье жить у себя, постоянно в одном и том же городе? Видеть постоянно одно и то же общество и время от времени предпринимать путешествия, чтобы освежиться.
Я хотела бы жить, любить и умереть в Риме. Нет, я хотела бы жить, где мне будет хорошо, любить везде и умереть… нигде.
Однако я люблю итальянскую жизнь, т. е. римскую, хотела я сказать: на ней еще лежит некоторый легкий отпечаток древнего великолепия.
Очень часто составляют себе совершенно ложное понятие об Италии и итальянцах. Их воображают себе бедными, какими-то подкупными, в полном падении. На самом деле – совершенно обратное. Очень редко в других странах можно встретить такие богатые семьи и такие роскошные. Я говорю, разумеется, об аристократии.
Рим во время господства пап был совершенно особенным городом, и в своем роде он владычествовал над целым миром. Тогда каждый римский принц был как бы маленьким царьком, имел свой двор и своих клиентов, как в древности. Этому-то положению вещей и обязаны своим величием римские семьи. Конечно, через какие-нибудь два поколения не будет больше ни этого величия, ни богатств, потому что Рим подчинен теперь королевским законам и скоро сравняется с Неаполем, Миланом и другими итальянскими городами.