Мария Башкирцева. Дневник
Шрифт:
Придаст ли Бог цену этому желанию?
Ах да, у меня есть Новый Завет, прочтем… Не находя святой книги, я читаю Дюма. Это далеко не одно и то же!
Тетя возвратилась в четыре часа, а через двадцать пять минут я очень ловко возбудила в ней желание посмотреть церковь Santa Maria Maggiore. Теперь уже половина пятого. Я глупо сделала; нужно было услать ее в пять часов, а то боюсь, как бы она все-таки не пришла слишком рано.
Когда доложили о приходе графа А., я была еще одна, потому что тете пришла мысль
Он сел подле меня и хотел взять мою руку, которую я тотчас же высвободила.
Тогда он сказал мне, что любит меня. Я отвечала вежливой улыбкой.
– Тетя сейчас возвратится, – сказала я, – будьте терпеливы.
– Мне столько надо вам сказать!
– Правда?
– Но ваша тетя сейчас возвратится!
– Ну, так поторопитесь.
– Это серьезные вещи.
– Посмотрим.
– Во-первых, вы дурно сделали, что писали обо мне все эти вещи.
– Нечего говорить об этом. Я вас предупреждаю, я очень нервна, так что вы лучше сделаете, если будете говорить попроще или уж лучше совсем не говорите.
– Послушайте, я говорил с матерью, а мать сказала отцу.
– Ну, и что же?
– Я хорошо сделал, не правда ли?
– Это меня не касается; то, что вы сделали, вы это сделали для себя.
– Вы меня не любите?
– Нет.
– А я люблю вас как безумный.
– Тем хуже для вас, – говорю я, улыбаясь и оставляя в его руках свои руки.
– Нет, послушайте, будем говорить серьезно; вы никогда не хотите быть серьезной… Я вас люблю! Я говорил с матерью. Будьте моей женой, – говорил он.
«Наконец-то!» – воскликнула я внутренне, но я ничего не ответила ему.
– Ну, что же? – спросил он.
– Хорошо, – ответила я, улыбаясь.
– Знаете, – сказал он, ободрившись, – надо будет кого-нибудь посвятить во все это.
– Как?
– Да, я сам не могу устроить все это, нужно, чтобы кто-нибудь взял это на себя, какой-нибудь человек – почтенный, серьезный, который поговорил бы об этом с отцом – словом, устроил бы все это. Кто бы например?
– Висконти, – говорю я, смеясь.
– Да, – отвечает он совершенно серьезно. – Я и сам думал о Висконти, это именно такой человек, какой нужен. Он так стар, что только и пригоден для роли Меркурия… Только, – сказал он, – я не богат, вовсе не богат. О, я согласился бы быть горбатым, чтобы только обладать миллионами.
– Вы этим ничего не выиграли бы в моих глазах.
– О! О! О!
– Мне кажется, что это, наконец, обидно, – говорю я, поднимаясь с места.
– Да нет, я не говорю о вас, вы – вы исключение.
– Ну, так и не говорите мне о деньгах.
– Боже мой! Какая вы, право… Никогда нельзя понять, чего хотите… Согласитесь, согласитесь быть
Он хотел поцеловать мою руку, но я подставила ему крест моих четок, который он поцеловал; потом, поднимая голову, сказал:
– Как вы религиозны!
– А вы, вы ни во что не верите?
– Я, я вас люблю. Любите вы меня?
– Я не говорю таких вещей.
– Ну, ради Бога, дайте это как-нибудь понять мне, по крайней мере. После минутного колебания я протянула ему руку.
– Вы согласны?
– Отчасти, – говорю я, вставая, – вы знаете, ведь у меня еще есть дедушка и отец, которые будут иметь очень много против католического брака.
– Ах! Еще это!
– Да, еще это!
Он взял меня за руку и посадил рядом с собой, против зеркала. Мы были очень хороши таким образом.
– Мы поручим это Висконти, – сказал А.
– Да.
– Это именно тот человек. Но так как мы еще очень молоды для брака, думаете ли вы, что мы будем счастливы?
– Прежде всего, еще нужно мое согласие.
– Разумеется. Ну, предположим, если вы согласитесь, будем ли мы счастливы?
– Если я соглашусь, могу поклясться, что не будет никого в мире счастливее вас.
– Ну, так мы женимся. Будьте моей женой.
Я улыбнулась.
– О! – воскликнул он, прыгая по комнате. – Как я буду счастлив, как это будет смешно, когда у нас будут дети!
– Вы с ума сошли!
– Да, от любви.
В эту минуту послышались голоса на лестнице; я спокойно села и стала ждать тетю, которая очень скоро вошла.
У меня точно большая тяжесть отлегла от сердца, я развеселилась, а А. был просто вне себя.
Я была спокойна, счастлива, но мне хотелось очень многое высказать и выслушать.
За исключением нашего помещения, весь нижний этаж отеля пустой. Вечером мы берем свечу и обходим все громадные покои, еще дышащие прежним величием итальянских дворцов, но тетя была с нами. Я не знала, как быть.
Мы останавливаемся более чем на полчаса в большой желтой зале, и Пьетро изображает кардинала, своего отца и своих братьев.
Тетя забавляется тем, что пишет А. разные глупости по-русски.
– Спишите это, – говорю я, взяв книгу и написав несколько слов на первой странице.
– Что?
– Читайте.
Я написала ему в восьми словах следующее:
«Уходите в двенадцать часов, поговорю с вами внизу».
– Поняли? – спрашиваю я, стирая.
– Да.
С этой минуты я почувствовала облегчение и была как-то странно возбуждена. А. каждую минуту оборачивался на часы, так что я боялась, как бы не поняли наконец причину этого. Как будто бы можно было отгадать! Только нечистая совесть способна мучить себя этими страхами. В двенадцать часов он встал и простился, крепко сжимая мне руку.