Мария Каллас
Шрифт:
Повод вступиться за певицу был. Она отменила выступление в дни Венского фестиваля (Wiener Festwochen), которое устно пообещала Герберту фон Караяну, опьяненная успехом гастролей "Лючии ди Ламмермур" 1956 года: дело в том, что гонорар предыдущего года — 1600 долларов — показался Менегини недостаточным. Представители Венской оперы объясняли, что Каллас потребовала 500 долларов добавки, но отрицали бурную ссору, якобы произошедшую между певицей и дирижером. Это мелкое происшествие, разукрашенное, словно барочная ария, стало известно за пределами оперных кругов. В одном из репортажей" сообщалось, что разбушевавшийся дирижер на глазах у Каллас разорвал контракт, которого в действительности никогда не существовало, а тот факт, что Эльза Максвелл выступила в защиту певицы, придал истории дополнительную изюминку.
Сезон в "Ла Скала" завершился третьим спектаклем с участием Каллас — "Ифигенией в Авлиде" в постановке Висконти. Это была пятая и, к сожалению, последняя совместная работа певицы с Висконти, перенесшим действие оперы в XVIII век, в атмосферу рококо. При создании декораций Николай Бенуа ориентировался на архитекторов легендарного
Впоследствии Висконти называл постановку оперы Глюка наиболее законченной в эстетическом отношении из всех, которые он делал с Каллас. Из его воспоминаний видно, сколь точно она исполняла на сцене достигнутое во время репетиций. В одной сцене она должна была подняться по лестнице и поспешно сбежать вниз в развевающемся на ветру пальто. В каждом спектакле она пела верхнюю ноту точно на восьмой ступеньке: движение и музыка были идеально согласованы одно с другим.
Тремя годами позже Висконти собирался ставить с Каллас "Полиевкта" Доницетти в "Ла Скала". Однако незадолго до этого подверглись цензуре одна из его постановок и фильм "Рокко и его братья", в результате чего Висконти раз и навсегда отказался работать в театрах, получающих дотации от государства. Оперы, в которых он впоследствии желал задействовать Марию Каллас, она, очевидно, не хотела петь: Кармен она избегала, так как боялась танцевать, от Саломеи отказалась, не желая раздеваться во время танца семи покрывал, хоть Висконти и счел ее в роли Кундри в "Парсифале" "прекрасной, как одалиска", а Маршальшу в "Кавалере розы" отвергла из-за немецкого языка. Ифигения", двадцатая по счету постановка "Ла Скала" с Марией Каллас, игралась всего четыре раза, несмотря на неслыханный успех. 21 июня президент Италии Гронки присвоил аллас титул "командора"; ее кандидатура на это звание была выдвинута министром просвещения Альдо Моро. После этого она отправилась в Париж, куда ее пригласила Эльза Максвелл, наслаждаться светской жизнью — посещениями эксклюзивных салонов мод, коктейлями у баронессы Ротшильд, чаем v Виндзоров, гонками в компании Али Хана. В начале июля она с труппой "Ла Скала" отправилась на гастроли в Кёльн и пела там Амину в "Сомнамбуле" Беллини, в постановке куда более выразительной и поэтичной, чем студийная запись, которой Вотто дирижировал более чем заурядно. "Голос, техника и замысел дивно дополняли друг друга", - писал Джон Ардойн.
После возвращения дивы в Милан последовали студийные записи "Турандот" Пуччини и "Манон Леско". Дирижировал снова Туллио Серафин, с которым певица наконец-то примирилась. Оба ее образа были тоньше, объемнее, богаче, чем у других певиц, однако на высоких нотах появились значительные вокальные затруднения, особенно в "Манон Леско".
Первая за двенадцать лет поездка Каллас в Грецию не принесла с собой ничего, кроме разочарования. Мать певицы Евангелия постаралась очернить ее, как только могла, и оппозиция заявила правительству Караманли, что гонорар в девять тысяч долларов за два концерта - это слишком для нищей страны. Первый из запланированных концертов в театре Ирода Аттика она была вынуждена отменить по причине простуды и крайней усталости, и поскольку организаторы, боясь реакции публики, объявили об отмене концерта всего лишь за час до его начала, на Каллас обрушилась буря негодования. Второй концерт проходил 5 августа под надзором полиции, но в конце концов певиие все же удалось смягчить враждебную настроенность публики за счет своей решимости и энергии. Короткий отпуск, проведенный на Искья, не принес ей желаемого отдохновения.
По возвращении певицы в Милан ее врач Арнольдо Семера-ро обнаружил у нее нервное истощение и посоветовал ей продлить отпуск на месяц. Однако она должна была ехать в составе труппы "Ла Скала" на гастроли в Эдинбург с "Сомнамбулой Беллини. Менегини не удалось убедить генерального секретаря театра, Луиджи Ольдани, что Каллас не в состоянии никуда ехать. Ольдани утверждал, что образ Амины в представлении публики неотделим от Каллас, кроме того, театр не может позволить себе отправить на фестиваль другую певицу, хотя молодая и необыкновенно талантливая Рената Скотто вполне могла бы исполнить эту миссию.
Глава 9
Примадонна без родины
Всегда только борьба - моей карьере постоянно сопутствовав сплошные неприятности, и я должна была все время бороться. Не выношу этого. Вообще не люблю никакой борьбы и раздоров. Меня крайне раздражают возникающие из-за этого нервозные состояния, но уж если меня вынудили бороться, я именно борюсь. До сих пор я всегда побеждала, однако никогда не иснытывала при этом внутреннего освобождения. Это были всего лишь пустые, бессмысленные триумфы...
Мария Каллас
Guidice ! Guidice ad Anna , или Роль скандалистки
''Неприятности начались с ''Сомнамбулы", на роль звезды была заявлена Божественная, Мария Менегини-Каллас. Однако ее наибожественнейший голос дал сбой. На премьере были заметны лишь некоторые шероховатости. Но во время третьего представления уже казалось, что на любой ноте выше фа ее голос вот-вот оборвется или потеряет силу. Знаменитая ''Ah, non credea" болью отозвалась в сердце каждого из присутствовавших, и тем не менее в ее исполнении было много трогательных моментов. После четвертого
Уже после первого вечера какой-то английский доктор посоветовал ей прервать гастроли. Она с трудом вытянула второе представление, успехом которого еще и злоупотребил Луиджи Олдани, пообещав эдинбуржцам дополнительный, пятый спектакль. После третьего представления, которое она провела на пределе своих почти иссякших сил, она предупредила театрального менеджера, что не сможет участвовать в пятом спектакле. Нашлось немного критиков, которые, подобно Альберту Хаттону из журнала "Музыка и музыканты", с такой теплотой отозвались о ее отъезде: "...Надо порадоваться за нее, что она вернулась в теплые края". Одинокий голос музыкального критика потонул в возмущенном хоре скандальных недоброжелателей. Бульварные газетенки вещали об очередной "забастовке" Марии Каллас, и когда она прибыла в Италию, итальянская пресса встретила ее такими же голосами. Мария Каллас, кричали они, обесчестила ведущий оперный театр Италии. И уж тем паче не простили ей выступления на венецианском балу, устроенном Эльзой Максвелл, где она "под бренчание на рояле своей кумушки" исполнила блюз "Stormy weather" ("Ненастная погода"). ("Эльза Максвелл дебютировала в качестве тапера немого кино, а впоследствии демонстрировала свои фортепьянные и певческие способности на всякого рода вечерах".) После "Ненастной погоды" разразился настоящий ураган, он отчаянно хлестал певицу по лицу, тем более что Эльза Максвелл в совершенно непонятном порыве эгоцентризма заявила: "За свою жизнь я получила много подарков... Но я никогда не встречала звезды, которая пожертвовала бы своим выступлением в опере ради того, чтобы не нарушить данного подруге слова". Казалось, будто Мария Каллас не увидела губительных последствий подобного комплимента, очевидно, она не желала, оперируя словами Дуайта Макдональда, подлаживаться под вкусы публики. На втором вечере среди гостей Максвелл ("За свою жизнь еще никогда не устраивала такого прекрасного ужина и не дав ла такого великолепного бала" - так высоко оценила свой вечер хозяйка) присутствовал также судовладелец Аристотель Онасис, который "с давних пор слыл большим поклонником своей греческой соотечественницы" (Еллинек). В то время показаться обществе этого человека означало что-то вроде общественного признания, но для певицы, к тому же после "забастовки" в Эдинбурге, такое скорее казалось своего рода позорным пятном. Она нарушила, как это было принято считать, - к примеру, в Голливуде, — "правила поведения". В своей книге "Звездная болезнь" Александр Уокер посвятил гигантскому голливудскому мифу под названием "Скандал" целую обстоятельную главу. Начиная с двадцатых годов, на протяжении практически тридцати лет почти всем звездам вменялось в обязанность следовать определенным правилам поведения, черным по белому записанным в договоре, которые вынуждали звезд вести двойную жизнь и искажали реальную картину их существования. Мария Каллас стала жертвой подобного ханжества. Слава дивы, примадонны, самой высокооплачиваемой в мире певицы словно бы отделилась от нее как от личности, к тому же те, кто рукоплескал ей и делал ее главной исполнительницей скандальных историй, не имел ни малейшего представления об опасностях, подстерегающих профессиональную певицу. Если каждому спортсмену в случае травмы положено отказаться от игры, то певице такое возбранялось, и уже давно. Даже Антонио Гирингелли, директор "Ла Скала", не дал официального объяснения поведению своей звезды, которой театр обязан самыми знаменитыми постановками в пятидесятые годы, — хотя Гирингелли должен был знать, что в Эдинбурге она не нарушила условий подписанного ею контракта.
Отныне любая отмена ею спектакля, любая болезнь, любой отказ воспринимались как преступление. Разве могла певица серьезно заболеть и не быть в состоянии выступить, если ее видели на вечеринке нуворишей? Когда по совету не только своего врача доктора Земераро, но и еще одного специалиста она отказалась от предстоящих сентябрьских гастролей в Сан-ранциско, Курт Херберт Адлер незамедлительно расторг с ней оговор, хотя она дала согласие на гастроли, запланированные а октябрь. Более того, он передал "это дело" в "Американскую гильдию музыкальных артистов", поскольку хотел добиться кций против певицы. Отныне ее имя стало не только символом assoluta, но и символом скандала, и очередной новый скан-превосходил по силе предыдущий.
Скандал, разразившийся 2 января 1958 года, был раздут газетными заголовками, точно политическое событие мирового значения. После пяти представлений "Бала-маскарада" Верди открывшего сезон "Ла Скала" 1957-1958 годов, Каллас предстояло открыть театральный сезон в Риме "Нормой" Беллини. В новогоднюю ночь она исполнила по телевидению арию "Casta diva", затем отметила Новый год в одном из римских ночных клубов и проснулась утром, за тридцать шесть часов до выступления, совершенно без голоса, хотя на генеральной репетиции она была в превосходной форме. По сообщению Еллинека, Менегини с превеликим трудом удалось заполучить к ней врача в первый день нового года. В том, что Каллас несомненно была больна, удостоверяет и тот факт, что она попросила директора театра подыскать ей замену. Но даже если бы удалось реанимировать Патти или Пасту, все равно это не спасло бы положения. Был объявлен гала-спектакль Каллас, на котором должен был присутствовать сам президент страны; билеты в партер стоили более сорока долларов. Даже Менегини подпал под магию славы своей жены. Она должна, она обязана, она будет петь! И действительно, на другое утро состояние ее голоса как будто улучшилось. Однако спустя всего несколько часов выяснилось, что мнимое улучшение явилось лишь следствием медикаментозного вмешательства.