Мария Каллас

Кестинг Юрген

Обреченная на успех

Получать самое большое удовольствие от жизни - значит опасно жить.

Фридрих Ницше

"Стоило на сцене появиться зажигательной Марии Каллас...". Надо ли продолжать цитату? Это был уже новый тон, он был подхвачен специализированными журналами, такими как "Опера Ньюс", тон, появившийся после ее блестящего выступления 7 декабря 1957 года. Она исполнила партию Амелии в "Бале-маскараде" — в постановке режиссера Маргериты Вальманн и под управлением дирижера Джанандреа Гавадзени - более драматично и спонтанно по сравнению с записью оперы, сделанной год назад, в сентябре (1956 г.). "Для пластинок, -сказала она как-то Ардойну, — нужно все свести до минимума, чтобы не допустить утрированного звучания", а вот на сцене она могла позволить себе характерные акценты, не опасаясь переиграть. Во втором акте, как показывает запись, любовный дуэт полон напряжения. Фраза, исполненная Каллас-Амелией "Ebben, si t'amo" ("Что же, да, люблю тебя"), принадлежит к незабываемым вокальным жестам певицы. Однако эту постановку омрачила враждебная атмосфера, царившая в "Ла Скала".

После

крушения карьеры в Риме это была уже другая Мария Каллас. "Когда ты молод, тебе нравится доводить свой голос до амого предела; тебе нравится петь. Тут не при чем сила воли, и о никоим образом не связано с мучительным честолюбием. Просто ты влюблен в свою работу, в это прекрасное, святое дело которое мы зовем музыкой. А если ты поешь с удовольствием' с настроением, тогда и пение получается красивым. У тебя возникает ощущение, будто ты постепенно хмелеешь, хмелеешь просто от радости, радости, что можешь сделать что-то хорошее. Это как акробат, прекрасно владеющий своим телом, ему передается упоение публики, и потому он отваживается на все более смелые трюки". Отныне она все чаще отваживается на подобные трюки на так называемых гала-концертах. В январе 1958 года она вылетела для проведения такого концерта в Чикаго. Во время краткой остановки в Париже ее обступили журналисты. Когда прозвучало слово "Рим", она ответила, как истинный виртуоз и в области дипломатии, чему научилась совсем недавно, что в этом городе она по крайней мере могла "сосчитать своих друзей". Покидая Париж, где ей был оказан прием, каким обычно "удостаивают коронованных особ", она была уверена, что обрела новую гавань. В Чикаго перед концертом, состоявшимся 22 января, публика встретила ее овациями, не смолкавшими в течение десяти минут. Клаудиа Кэссиди вновь писала о ее "восхитительной технике, удивительном понимании драматического образа и о самом широком по сравнению с другими певицами диапазоне голоса". А завершила статью следующими словами: "Все ли было безукоризненно? Конечно нет. Крупные вещи вообще редко получаются безукоризненными. Но это была Каллас на вершине расцвета ее творческих сил, — если закрыть глаза на некоторые звуки, которые можно назвать скорее смелыми, нежели прекрасными, — но даже они призваны восславить красоту мужества и безусловной силы воли".

Это было рожденное любовью эвфемистическое описание проблем певицы, которые Роджер Деттмер без обиняков обозначил в "Чикаго Америкен": "Голос Марии Каллас звучит так, оудто у нее серьезные с ним проблемы, а вот насколько они серьезны, судить ей самой. Накануне вечером ее голос, который ам довелось услышать впервые за последние двенадцать месяцев, часто звучал неровно и неуверенно. Создается впечатление, о за один год она постарела на целое десятилетие..." Ее спасла присущая ей "музыкальность". Спустя какое-то время ей пришлось держать ответ перед комиссией Гильдии американских музыкантов за отмену выступления в Сан-Франциско. За три дня до заседания комиссии, которая не осудила ее, но строго пожурила, Мария Каллас попыталась выступить в новом амплуа в шоу Эдварда Ф. Мерроу "Лицом к лицу". Она представила себя серьезной, вдумчивой, остроумной актрисой, не имеющей ничего общего с большинством журнальных портретов.

Шестого февраля, благодаря положительному решению Гильдии, она снова выступила на сцене "Метрополитен". Она исполняла Виолетту в "Травиате" Верди, роль, которую не смогли вытянуть ни Рената Тебальди, ни Виктория де лос Анхелес. "Драматической оперной героиней этого сезона вне всяких сомнений была Виолетта Марии Каллас, - пишет Колодин.
– Отказ от выступлений и не доведенные до конца партии пошатнули веру в нее, но Каллас мобилизовала все силы и со все возрастающим драматическим напряжением гордо завершила представление". Таубман из "Тайме" отметил, что она пела лучше, чем в предыдущем сезоне. Винтроп Сарджент охарактеризовал в "Нью-Йоркер" ее игру "как бесспорно лучшую этого амплуа, какую мне доводилось когда-либо видеть в "Метрополитен" или в других оперных театрах". Пронзительное звучание [reedy tone quality] он воспринял не как ошибку, а как характерную черту ее голоса. Но самым адекватным и самым дифференцированным является аналитически точное сообщение Колодина в "Сатердей ривью": "У Марии Каллас нет в распоряжении красоты голоса для того, чтобы стать идеальной исполнительницей той или иной роли, и все же ее Виолетта -совершеннейший образ, какого эта сцена не видела уже долгие годы. Несмотря на приглушенное гортанное звучание, она превращает свой голос с первого и до последнего мгновения в инструмент для передачи драматического образа. Несмотря на всю важность среднего регистра, она весь первый акт выдержала в правильной тональности, точно и с выразительным высоким ре бемоль. И хотя она могла сделать акцент на выразительном "Amami, Alfredo", она понимала, что красноречивую фразу "Alfredo, Alfredo, di questo core" необходимо исполнить в должном соответствии с указанием "voce debolissima e con passione , что отвечало замыслу Верди. Журналисты, не видевшие четвертого акта, ничего не смогли сообщить своим читателям о незабываемом, восхитительном "Addio del passato". Чарующие эффекты, достигаемые гибкостью голоса, переходы от пиано к пианиссимо и соответствующее сценическому тексту заключительное ля с филировкой звука, как того требовала партитура, явились воплощением того, что представляет собой оперное искусство...". На упреки, что в ее пении иногда прорывались некрасивые звуки, Колодин отвечал так: можно-де долго созерцать статую Венеры Милосской и вдруг обнаружить, что она без рук. Большую часть публики не занимали подобные нюансы, она просто наслаждалась искусством Марии Каллас. Шквал аплодисментов обреченная в недавнем прошлом на борьбу певица откомментировала со страхом и неуверенностью: "Я чувствую себя приговоренной [как к успеху, так и к неизбывной борьбе]. Чем ты знаменитее, тем больше ответственности лежит на тебе и тем беспомощнее и незначительнее ты себя ощущаешь".

Вслед за двумя спектаклями "Травиаты" она спела в трех постановках "Лючии ди Ламмермур" (с Бергонци и Фернанди в роли Эдгара). В опере Доницетти она была в лучшей, чем в прошлом году форме. Ее голос звучал "богаче и был более гибким" (Колодин), по окончании спектакля ее одну восемь раз вызывали на сцену. И тем не менее она была разочарована. Бинг даже не попытался предложить ей новую постановку оперы, так что ей не удалось показать ни вокального мастерства, ни драматического. По сравнению с "Ла Скала", где она всегда находилась в центре ансамбля, в Нью-Йорке она должна была играть роль звезды на фоне убогого сценического окружения. У нее даже не оказалось времени для серьезных репетиций с партнерами, с которыми ей еще ни разу не приходилось играть.

Каллас

не было необходимости утверждать на сцене свой ранг primadonna assoluta, она скорее играла эту роль, и не в последнюю очередь за счет своих выступлений на телевидении. Она участвовала в ток-шоу Гая Гарднера, который уделил ей целую колонку в Нью-Йоркской "Геральд Трибюн" и охарактеризовал ее как "сердечную, искреннюю, приятную женщину, твердо стоящую обеими ногами на земле"; она могла быть какой угодно, но именно такой не была никогда. Эту новую роль еи навязала Эльза Максвелл, которая превзошла саму себя в организации выступлений "diva divina" или "величайшей примадонны мира" на званых вечерах и в салонах богатых и сильных мира сего; а ее хвалебные статьи в газетах лишь наносили певице вред. "Почему эту одаренную женщину, которая обладает столь возвышенной экспрессией в классических искусствах, так тиранит судьба, делая для нее недосягаемым счастье? В этом повинна - в чем я твердо убеждена - только ее мать".

Благодаря этому высказыванию, которое с жадностью подхватили бульварные листки, Евангелия Каллас приобрела весьма сомнительную популярность, что дало повод Гаю Гарднеру поинтересоваться у певицы, отчего она не наймет агента, который позаботился бы о ее имидже. Все, что она могла бы сказать - возразила певица, - она может только спеть. Вне всяких сомнений, это прекрасный ответ, однако для нее было бы лучше, если бы ей вообще не задавали подобных вопросов.

Переговоры с Рудольфом Бингом о ее очередных гастролях в "Метрополитен Опера" прошли неудачно. Каллас настаивала на том, чтобы выступить в новой опере. После долгих дебатов сошлись наконец на "Макбете" Верди. Не было единства в выборе других партий. По сообщению Арианны Стасинопулос, Бинг даже предложил ей спеть партию Царицы Ночи в "Волшебной флейте" Моцарта. Так и не достигнув взаимопонимания с Бингом, - что, как выяснилось в дальнейшем, было ошибкой с фатальными последствиями, - Мария Каллас вылетела в Испанию. Там она выступила с одним концертом. Потом она приняла участие в гала-сезоне театра "Сан Карлос" в Лиссабоне и дважды спела Виолетту в "Травиате" под управлением Франко Гионе. Существует запись одного из представлений, в котором партию Альфреда исполнял молодой Альфредо Краус. Пять представлений в "Ла Скала" "Пирата" Винченцо Беллини в мае 1958 года с дирижером Антонино Вотто, с Франко Корелли (в роли, ставшей звездной для Рубини) и Этторе Бастьянини принесли триумф, хотя сценическое оформление (Пьеро Дзуффи) и режиссура (Франко Энрикес) оказались весьма посредственными. После заключительной сцены безумия миланская публика рукоплескала ей в течение двадцати пяти минут. Временами "резкое и неестественное" звучание голоса (Питер Драгадзе из "Мьюзикал Америка") она компенсировала музыкальностью, обаянием и великолепной техникой. Это был последний вечер из семи сезонов, которые вошли в анналы самых блистательных представлений "Ла Скала". Лишь "Ла Скала" создавала для нее благоприятные условия, способствующие полному раскрытию ее гения.

Но ее короткий искрометный взлет нельзя считать столь сияюшим. Мария Каллас, как ни одна из певиц "Ла Скала", умела разжигать страсти. Она пробуждала ревность и зависть, а зачастую и вызывала склоки. Не все ее коллеги были такими разумными и великодушными, как Тотти даль Монте. Тосканиниевская Лючия двадцатых годов пришла после представления оперы Доницетти в гримерную своей преемницы по роли и, заливаясь слезами, призналась, что лишь на этом спектакле она поняла, сколь неверным было ее представление об этой роли.

Некоторые другие дивы в беседах с Ланфранко Распони критически, а иногда даже пренебрежительно отзывались о Марии Каллас, при этом зависть служила увеличительным стеклом для зачастую ошибочных аргументов. Елена Николаи подчеркивала у Каллас прежде всего "отсутствие среднего регистра". Хильда Конецни противопоставляла Марии Каллас свою венскую коллегу Марию Немет, утверждая, что Немет вообще не надо было менять регистры. Лина Пальюги говорила, что многие восхищались Каллас, но никто не любил ее. "А как же иначе?
– удивлялась она.
– Каллас платила за дружбу резкостью и потому окончила жизнь в застенках своих дорогостоящих парижских апартаментов. В какой-то степени хорошо, что она не дожила до старости, потому что на вершине славы она была всегда желчной и озлобленной... Ну что это за жизнь, когда тебя не окружает человеческое тепло?" Джина Чинья, которая за семнадцать лет до Каллас записала на пластинку "Норму" Беллини, противопоставляла гречанке другую диву: "Каллас не дотягивала до Клаудии Муцио. Рядом с Муцио меркли героини других актрис, рядом с Каллас - ни одна. Я не отрицаю, что гречанка обладала "beaucoup de chien", но боже мой! Она же пела тремя голосами!" На удивление корректно и по-деловому отозвалась о Каллас Рената Тебальди. Она не только отказывалась занять пустой трон после ухода Каллас - "мой отказ несомненно будет неправильно истолкован, я пою исключительно из любви к искусству и уж ни в коем случае не против кого-либо", - но и подчеркивала, что гречанка "отразила в своем творчестве целую эпоху... она настаивала на том, чтобы петь все, и пела. Сегодня почти каждая певица пытается идти по ее стопам, но, к сожалению, беззуспешно...". Аугуста Ольтрабелла, известная дива веризма, оценивала Каллас с позиций собственных ролей: "Почему она не ограничивалась исключительно репертуаром колоратурного сопрано? Тут она производила сенсацию, но в других диапазонах ее вокальные упражнения были просто манипуляцией" Джульетта Симионато, в свою очередь, отмечала: "Я восхищалась многими актерами, однако перечислить всех просто невозможно. Несомненно, Каллас привнесла что-то новое в нашу профессию, так сказать, дала другие параметры. По отношению ко мне Мария держалась безукоризненно и всегда была корректной. Когда мы дуэтом пели "Норму", я всегда... брала верхнее до... В одном интервью Мария выказала удивление по поводу того, что критика не выражает мне за это благодарность. Она была до кончиков ногтей ПРИМАДОННА, но она бывала и необычайно трудной, и при этом очень чувствительной и умной... Я находила ее интерпретации бесконечно драматическими, но они никогда не волновали меня".

Дива веризма Джильда далла Рицца ставила Симионато даже выше Каллас. "Много было великих певцов, но лишь немногие достойны занять место в истории оперы. Из числа тех, кто пришел мне на смену, я бы поставила на первое место Симионато, а не Каллас. Постоянно говорят о том, что Каллас пела все; еше бы, а как же иначе? Обладать тремя голосами... Однако впечатляла лишь одна колоратура - да и то недолгие годы. А вот Симионато пела все, пела единственным, чарующим голосом. Она стала сияющей звездой не благодаря рекламе, а исключительно благодаря своим заслугам". Мафальда Фаверо тоже придерживалась мнения, что Каллас не излучала "женственность", но была "драматичной, однако никогда не волнующей".