Мария — королева интриг
Шрифт:
— Тогда вы должны сделать так, чтобы он перестал мучить бедную Генриетту-Марию! Да, и, кстати, о Генри Холланде! Ваши отношения с ним такие же дипломатические?
— Возможно, в большей степени, нежели ваши с леди Карлайл! Вспомните, мой друг, что он был главным устроителем этого брака, принесшего вам столько славы! Именно он писал королю Карлу, расхваливая прелести и достоинства нашей принцессы, и одновременно вел с нею беседы, способные пробудить в ней любовь к будущему супругу.
— Конечно, конечно! Но при чем тут леди Карлайл? Мария широко распахнула глаза с невинным видом:
— А разве вы с ней не лучшие друзья? Во всяком случае, так говорит молва, и, хотя меня это не задевает, я не могу не беспокоиться. Известно ли вам, что она готова
— Она? О, это невероятно!
— Отчего же? Она была любовницей герцога, чье сердце теперь целиком принадлежит Франции, и ей это известно. Да она не будет женщиной, если не попытается отомстить! Остерегайтесь этого! Клод, — добавила она, обнимая мужа за шею, — благодаря вашим заслугам мы сегодня привлекаем внимание двора, не привыкшего блистать в силу своего благоразумия и своей сдержанности. Наш союз не должен пострадать от этого, ибо мы не такие, как они! Вместе мы сможем всего добиться, на все дерзнуть, быть может! Важно лишь одно: сохранить расположение, которое питает к нам король Карл! Держитесь и впредь как можно ближе к нему и дайте мне произвести на свет нашего ребенка!
— В доме Генри Холланда?
— Мне нужен воздух, поэтому Ричмонд мне не подходит. Бог мой, Клод, — продолжила она, отходя на несколько шагов, чтобы он мог лучше видеть ее округлившееся тело сквозь пеньюар из тончайшего батиста, лент и кружев, — вы действительно думаете, что моя добродетель подвергается какой бы то ни было опасности в моем нынешнем положении?
Масса непослушных волос, рассыпанных по плечам, делала ее такой красивой, что Клод с легкой улыбкой пожал плечами:
— Вы просто восхитительны! Только вспоминайте иногда, что вы моя жена!
И он вышел, не прибавив ни слова.
Если бы спросили мнение Элен дю Латц, она, без сомнения, ответила бы, что сто раз предпочтет Ричмонд и даже Датский дом, пораженный чумой, переезду вместе с герцогиней к ее любовнику. После приезда в Англию ее роль рядом с Марией все больше походила на роль служанки, а не камеристки. При дворе, любящем пышность и умеренно порочном, нравы и обычаи были проще, и дамы, разумеется, за исключением королевы, обходились без девушек-спутниц: они выезжали в свет одни, как мужчины, или вместе с мужчинами, порой имитируя их образ жизни, они так же охотились, играли и пили. В резиденции Шеврезов Элен проводила более светлую часть дня за вышиванием у окна или в саду, готовя приданое будущему ребенку, занимаясь туалетами Марии (герцогине иногда случалось менять их по четыре раза на дню!) или ее украшениями. Если ей доводилось встречать лорда Холланда в доме, он вел себя так, будто они не были знакомы, чаще всего ограничиваясь кратким приветствием, на которое она не отвечала, парализованная странной робостью, обусловленной возрастающей любовью, которую он вызывал в ней, а также тем, что он обладал способностью поражать ее воображение. Всегда в темной одежде, чаще в черной или серой, он выделялся среди пэров, блиставших украшениями из самоцветов и кружев на костюмах из атласа и парчи ярких расцветок, так же как его надменный вид и холодный взгляд подчеркивали дистанцию между ним и самыми беспокойными представителями золотой молодежи, за исключением одного лишь Бекингэма. Он искусно обращался с оружием, в точности выполнял свой религиозный долг, и хотя многие (мужчины и женщины!) удивлялись его явной связи с прекрасной французской герцогиней, никто не смел потребовать у него объяснений. Даже Мария ощущала это влияние, не сознавая, что оно порабощает ее, ибо была уверена, что возлюбленный привязан к ней узами бурной страсти. Он не говорил, что любит ее, но повторял, что она вызывает неистовое желание, перемежавшееся с приливами бесконечной нежности, от которых она просто млела. Он был бесподобным любовником, и она не сомневалась, что сумеет удерживать его подле себя столько, сколько захочет.
Разумеется, с приближением родов пришлось вести себя более благоразумно, но Мария знала, что Генри даст ей совсем небольшую передышку
Элен знала это. Не догадываясь о чувствах своей служанки к Холланду, Мария непрерывно делилась с ней своими планами по поводу будущих отношений Анны Австрийской с Бекингэмом и этой своей любви, наивно утверждая, что никогда ничего подобного не испытывала. Не имея равных в кокетстве, она не скупилась на улыбки своим многочисленным воздыхателям, вкладывая в них один-единственный смысл: внушить Генри чувство ревности и преуменьшить значение их отношений в глазах своего супруга. Элен страдала от этого, как и от того, что былая привязанность к герцогине мало-помалу уступала место жгучей ревности с тех пор, как в жизни обеих появился неотразимо соблазнительный англичанин. Кроме того, она боялась оказаться между ними в доме, где он был хозяином.
Когда они прибыли к нему, близился вечер, но жара все не спадала. В воздухе ощущалось приближение грозы, было почти нечем дышать, но в саду благоухали розы, и в доме елизаветинской эпохи царила приятная прохлада. Мария, быть может, впервые с начала беременности почувствовала усталость. Ее бледность и круги под глазами вовсе не были последствиями ночных утех. Она попросила у Холланда, встречавшего их на пороге, позволения немедленно удалиться в свою спальню. Она также не намерена была спускаться к ужину. Он забеспокоился и предложит пригласить доктора, но она с улыбкой ответила:
— Не терзайтесь: это значит всего лишь, что мой час близок. Я вовремя уехала из Лондона. Там нечем было дышать, а от реки исходило невыносимое зловоние. А здесь такой воздух! — добавила она, морща свой милый носик, чтобы лучше почувствовать ароматы сада.
Само собой разумеется, ей была отведена самая лучшая спальня, но Элен была приятно удивлена, когда гувернантка Холланда распахнула перед ней дверь соседней комнаты, не столь просторной и роскошной, но совершенно изолированной. Между тем в спальне мадам де Шеврез установили кровать для Анны, ее первой камеристки. Таким образом, Элен было гарантировано некоторое уединение, и вместе с тем она находилась рядом со своей госпожой. До сих пор она всегда занимала комнату, сообщающуюся со спальней Марии, и не могла незаметно прийти или уйти. Теперь же она чувствовала себя просто обычной гостьей.
Это ощущение свободы все еще не покидало ее, когда Мария после краткого туалета и легкого ужина в постели отослала горничных, сказав, что она действительно устала и хочет спать. Элен была не голодна и решила прогуляться среди клумб с розами, позади которых длинная пологая лестница вела к Темзе, омывавшей зеленые берега.
Из-за облаков, покрывавших небо, казалось, что стемнело раньше обычного. Приближалась гроза, но девушка продолжала свою неспешную прогулку, наслаждаясь одиночеством в столь очаровательном месте, каким оказался дом Генри. Позади нее едва освещенный замок покоился в полутьме, словно охраняя покой гостившей в нем дамы. Элен знала, что себе Холланд оставил лишь малую часть замка. Прислонившись к старому дереву, она попыталась угадать, где расположены его покои. И внезапно он оказался перед ней.
Он появился ниоткуда, как и тогда, на старой улочке острова Ситэ, густая трава, очевидно, приглушила звук его шагов. Его высокая фигура заслонила собой стоявший на удалении замок.
— Близится буря, — проговорил он. — Вы не боитесь? Действительно, откуда-то с запада донеслись слабые раскаты грома.
— Ни грома, ни бури. В моей родной Бретани это обычное явление. К тому же этот сад такой красивый, что мне захотелось пройтись. Госпожа герцогиня спит, так что у меня есть немного свободного времени. Я решила им воспользоваться…