Мария Кюри

Кюри Ева

Десять раненых, пятьдесят, сто... Проходят часы, а иногда и дни. Все время, пока есть пациенты, Мари живет в темной комнате. Прежде чем покинуть госпиталь, она обдумывает, как можно устроить в нем постоянный рентгеновский кабинет. Наконец, упаковав свое оборудование, она занимает место в волшебном фургоне и возвращается в Париж.

Вскоре госпиталь увидит ее снова. Она взбудоражила всех и вся, чтобы раздобыть аппарат, и приезжает установить его. Ее сопровождает лаборант, найденный неизвестно где и неведомо как обученный. В дальнейшем госпиталь, оснащенный рентгеновской установкой, обойдется и без ее помощи.

Кроме двадцати автомобилей Мари оборудовала таким образом двести рентгеновских кабинетов.

Более миллиона раненых прошли через эти двести двадцать постоянных и передвижных станций, созданных и оборудованных трудами мадам Кюри.

Ей помогают не только ее знания и мужество: Мари в высшей степени одарена способностью выходить из затруднительных положений, она в совершенстве владеет тем высшим методом, который в войну окрестили системой "выверта". Нет ни одного свободного шофера? Она садится за руль своего "рено" и с грехом пополам ведет его по разбитым дорогам. Можно видеть, как в стужу она изо всех сил вертит рукоятку, заводя заупрямившийся мотор. Можно видеть, как она нажимает домкрат, чтобы переменить шину или же сосредоточенно, нахмурив брови, осторожным движением ученого чистит засорившийся карбюратор. А если надо перевезти приборы поездом? Она сама грузит их в багажный вагон. По прибытии на место назначения она же все сгружает, распаковывает, следит, чтобы ничего не потерялось.

Равнодушная к комфорту, Мари не требует ни особого внимания к себе, ни привилегий. Вряд ли какая-нибудь другая женщина с именем доставляла бы так мало забот. Она забывает о завтраке и обеде, спит где придется - в комнатушке медицинской сестры или же, как это было в гугстедском госпитале, под открытым небом, в походной палатке.

Студентка, когда-то мужественно переносившая холод в мансарде, легко превратилась в солдата мировой войны.

Мари - Полю Ланжевену, 1 января 1915 года:

День моего отъезда еще не установлен, но он не за горами. Я получила письмо с сообщением, что рентгеновский автомобиль, действовавший в районе Сен-Поля, потерпел аварию. Другими словами, весь Север остался без рентгеновской аппаратуры. Я хлопочу, чтобы ускорить свой отъезд. Не имея сейчас возможности служить своей несчастной отчизне, залитой кровью после ста с лишним лет страданий, я решила отдать все силы служению своей второй родине.

Ирен и Ева теперь живут почти как дочери солдата. Мать берет "увольнительную" лишь тогда, когда почечные колики приковывают ее на несколько дней к постели. Если Мари дома, значит, она больна. Если Мари здорова - она в Сюиппе, в Реймсе, в Кале, в Поперинге, в одном из трехсот четырехсот французских или бельгийских госпиталей, в которых она побывала за время военных действий. Странные эти волнующие адреса, куда Ева посылает письма, сообщая матери о своих успехах по истории или сочинению.

"Мадам Кюри, отель Благородной Розы, Фурне".

"Мадам Кюри, подсобный госпиталь 11, Мюрвилар, Верхний Рейн".

"Мадам Кюри, госпиталь 112..."

Почтовые открытки, нацарапанные наспех самой мадам Кюри на остановках, приносят в Париж лаконичные вести.

20 января 1915 года:

Дорогие дети, мы прибыли в Амьен, где переночевали. У нас лопнули только две шины. Привет всем.
– Мэ.

В тот же день:

Прибыли в Абвиль. Жан Перрен наскочил со своим автомобилем на дерево. К счастью, отделался легко. Продолжаем путь на Булонь.
– Мэ.

24 января 1915 года:

Дорогая Ирен, после различных происшествий прибыли в Поперинге, но мы не можем работать, пока кое-что не изменим в госпитале. Хотим построить гараж для автомобиля и отгородить часть большой палаты под рентгеновский кабинет. Все это меня задерживает, но иначе нельзя.

Немецкие самолеты сбросили бомбы на Дюнкерк, несколько человек убито, но население нисколько не напугано. То же бывает и в Поперинге, но не так часто. Почти все

время грохочут пушки. Дождей нет, слегка подморозило. В госпитале меня приняли чрезвычайно радушно: отвели хорошую комнату и топят печь. Здесь лучше, чем в Фурне. Питаюсь в госпитале. Целую тебя нежно.
– Мэ.

Май 1915 года:

Дорогая, мне пришлось восемь часов прождать поезда в Шалоне, и я приехала в Верден только сегодня в пять часов утра. Автомобиль тоже прибыл. Устраиваемся.
– Мэ.

В один апрельский вечер 1915 года Мари, вернувшись домой, была несколько бледнее обычного и не такая оживленная, как всегда. Не отвечая на тревожные вопросы близких, она заперлась у себя в комнате. Она была не в духе. Не в духе потому, что на обратном пути из форжского госпиталя шофер резко рванул руль, и автомобиль, перевернувшись, свалился в кювет. Мари, которая сидела кое-как примостившись между приборами, оказалась засыпанной лавиной ящиков. Она была крайне раздосадована. Не болью от ушиба, а от мысли - и это было первое, о чем она подумала, - что рентгеновские снимки, вероятно, разбились вдребезги. Тем не менее, лежа под грудой ящиков, она не могла удержаться от смеха. Ее молодой шофер, потеряв присутствие духа и способность рассуждать, бегал вокруг разбитого автомобиля и вполголоса справлялся:

– Мадам! Мадам! Вы еще живы?

Не сказав об этом приключении, она заперлась, чтобы подлечить раны, впрочем легкие. Газетная статья в отделе происшествий и окровавленные бинты, найденные в ее туалетной комнате, выдали ее. Но Мари уже снова уезжает со своим желтым саквояжем, круглой шляпкой и с бумажником в кармане, с большим мужским бумажником из черной кожи, который она купила "для войны".

В 1918 году она забудет этот бумажник в ящике стола, откуда его извлекут только в 1934 году, после ее смерти. В нем найдут пропуск на имя "Мадам Кюри, начальника Радиологической службы"; бумагу из Отдела государственного секретариата артиллерии и боеприпасов - "Разрешается мадам Кюри пользоваться военными автомобилями"; около дюжины командировочных удостоверений "особого назначения", выданных Союзом женщин Франции; четыре фотографии: одна - Мари, одна - ее отца, две - ее матери, г-жи Склодовской; и два пустых мешочка из-под семян, несомненно посеянных между двумя поездками на грядках лаборатории. На мешочках надпись: "Розмарин лекарственный. Время посева с апреля по июнь".

У мадам Кюри не было никакого специального костюма для такого необыкновенного образа жизни. Старые ее платья украсились повязкой Красного Креста, кое-как приколотой булавкой к рукаву. Она никогда не носит косынки: в госпитале Мари работает с непокрытой головой, в простом белом фартуке.

Ирен сказала мне, что вы находитесь в окрестностях Вердена, - писал ей из Вокуа ее племянник Морис Кюри, артиллерист.
– Я сую нос во все проходящие по дороге санитарные машины, но всегда вижу только кепи, густо расшитые галунами, а я не думаю, чтобы военные власти захотели упорядочить состояние вашего головного убора, не предусмотренного уставом...

У "кочевницы" совершенно нет времени заниматься домашними делами. Ирен и Ева вяжут фуфайки для подопечных фронтовиков и отмечают на большой карте, висящей в столовой, ход боевых действий, вкалывая маленькие флажки в стратегические пункты. Мари требует, чтобы дети отдохнули на каникулах без нее, но на этом и кончаются ее попечения. Она не запрещает Ирен и Еве при воздушных налетах ночью оставаться в постели, вместо того чтобы уходить в погреб и там дрожать от страха. Не запрещает им в 1916 году поступить в бригаду бретонских жнецов, чтобы заменить мобилизованных мужчин, и целые две недели вязать снопы или работать на молотилке; не запрещает им в 1918 году остаться в Париже при обстреле города "бертами". Она не стала бы любить слишком осторожных, слишком требовательных дочерей.