Мария Стюарт
Шрифт:
Мария, проехав через город, присутствовала на банкете, данном в ее честь исполненными благоговения местными дворянами, пока придворные отдыхали на берегу озера. Через два дня королевская свита проследовала тем же путем, что и гонец с известиями о ее рождении девятнадцать лет назад. Мария прибыла в Стирлинг и расположилась в замке, некогда бывшем ее вторым домом.
Мария де Гиз в свое время наняла французских каменщиком и штукатуров, чтобы воплотить в жизнь желания Якова V, поэтому Стирлинг относился к французскому стилю в большей степени, чем Линлитгоу. Планировка и отделка королевских апартаментов были похожи на крепость Гизов — Жуанвилль — настолько, что три дяди Марии почувствовали себя как дома и начали склоняться к тому, что ее будущее, пожалуй, не так уж мрачно. Особенностью Стирлинга
Тем не менее Мария едва избежала смерти, когда горящая свеча подожгла занавеси и полог ее кровати, пока она спала. Поскольку занавеси были задернуты на ночь, она в ужасе проснулась, окруженная языками пламени. Нокс, как обычно, истолковал это как предвестие ее правления в Шотландии; ведь за ней везде следовало пламя. Несколько дней спустя, 14 сентября, ее «благочестивые капелланы» должны были отслужить мессу в Королевской капелле, в которой ее когда-то короновали, но им не позволили это сделать Аргайл и лорд Джеймс, которые «настолько жестоко напали на хор, что некоторые его члены — и священники, и клирики — покинули свои места с разбитыми головами, а из их ушей текла кровь. Для совершивших это деяние все представлялось забавой». Учитывая, что сам лорд Джеймс вел переговоры о беспрепятственном отправлении мессы в королевской часовне в Холируде, это событие кажется выходкой пьяного хулигана.
Двор отправился дальше, чтобы нанести визит графу Ротсу. Тот потом утверждал, что во время этого визита у него украли столовое серебро. Рэндолф сообщал, что, где бы ни останавливались члены королевской свиты, «они мало платили за еду». В Перте состоялась уже ставшая привычной церемония встречи, во время которой королеве подарили сердце, наполненное предметами из золота. Подарок сопровождался обычной протестантской проповедью, осуждавшей заблуждения католического мира. Поездка и постоянные поучения, которые она регулярно выслушивала, начиная с Эдинбурга, оказались выше сил Марии. Она вполне предсказуемо упала в обморок, и ее пришлось снять с седла и нести в ее покои. Придя в себя, она присутствовала на парадном приеме в Данди, а потом отправилась в Сент-Эндрюс. Там пустили ложный слух об убийстве католического священника, и крайне благочестивый граф Хантли гордо заявил, что «вернет мессу в трех графствах», если Мария только прикажет ему. Та поспешно отказалась от этого предложения; оно только усилило ее мнение, что, если она хочет сохранить мир в королевстве или стать другом Елизаветы, граф Хантли будет серьезным препятствием.
Последней остановкой Марии перед возвращением в Эдинбург стал дворец Фолкленд, тот самый, в котором умер ее отец. Они никогда не встречались, и Мария уважала его лишь по обязанности; остается надеяться, что королевские слуги позаботились о том, чтобы она не спала в той же самой комнате, где он скончался. В Холируде не сохранилось никаких свидетельств того, что на его могиле в аббатстве отслужили мессу. Мария не считала его частью своей семьи; эмоции связывали ее с домом Гизов, и лишь династические права наследования порой заставляли ассоциировать себя с домом Стюартов.
Мария вернулась в Холируд 29 сентября; теперь она понимала, что без тщательной подготовки дядей Гизов, всегда и повсюду обеспечивавших радостно улыбающиеся приветственные толпы, ей еще нужно будет завоевывать популярность, хотя шотландцам и понравилась их прекрасная молодая королева. Нокс счел, что все города, через которые она проехала, «были заражены ее идолопоклонством». Шотландия не была похожа на Францию.
Возвращение Марии в Эдинбург было несколько омрачено постановлением магистратов, городского совета и глав ремесленных гильдий, предписывавшим «всем монахам, священникам, монахиням, прелюбодеям, развратникам и подобным им нечестивым людям» покинуть город в течение двадцати четырех часов или подвергнуться публичной порке. Мария, воспользовавшись своим правом, немедленно лишила провоста [51]
51
Провост — мэр в Шотландии.
Что невозможно было замять, так это требование Елизаветы ратифицировать Эдинбургский договор, устранявший претензии Марии на английский престол. Летингтон отправился в Лондон с письмами, говорившими о вечной дружбе, надеждах на постоянный мир между королевствами и заключавшими просьбу к Елизавете признать Марию своей законной наследницей. Письмо демонстрировало небольшие подвижки, однако Елизавета приняла его в штыки и продолжала настаивать на полной формальной ратификации договора. Когда Летингтон представил ей содержавшееся в письме предложение, Елизавета прямо сказала ему: «Я ожидала от вашей королевы другого послания… Я уже сыта словами по горло» и повелела ему надавить на Марию в отношении ратификации. Мария просто проигнорировала требование, не осознавая долговременных последствий своей бездеятельности. Английский историк Кэмден считал, что именно ее претензии на английский престол были «источником, из которого проистекли все выпавшие на ее долю бедствия».
Томас Рэндолф регулярно встречался с Марией и повторял требование ратифицировать договор, но все время сталкивался с вежливой глухотой. Он писал: «Ее милость каждый раз дарит меня добрыми словами, а ближайшие к ней люди, лорд Джеймс и Летингтон, говорят, что она имеет в виду именно то, что произносит». Рэндолфа допускали на заседания совета. 24 октября он отметил: «В палате совета… обычно она большую часть времени вышивает ту или иную картину». Любовь Марии к вышиванию явно намного превосходила ее интерес к государственным делам.
1 ноября она отпраздновала День Всех Святых торжественной мессой, музыка к которой, вероятно, была написана Робертом Карвером, однако после мессы священник был избит, и все ожидали новой прокламации, объявлявшей мессу частным делом Марии. Однако никакой прокламации не последовало. Казалось, что Холируд придерживался политики бездействия. Мария уже совершила первую поездку по стране или, по крайней мере, по части ее территории, получила приветствия жителей Эдинбурга и обустраивалась на новом месте, во дворце Холируд. По стенам развешивали гобелены, полы укрывали коврами, а повара приспосабливались к тонкостям французской кухни. Лошади Марии все еще находились в Берике. Ее дяди Гизы, за исключением маркиза д’Эльбёфа, вернулись во Францию. Герцог Омаль отплыл на королевской галере, а главный приор и монсеньор де Дамвиль отправились сушей, получив от Елизаветы охранные грамоты.
Марии удавалось подчинять события собственным целям. Когда 16 ноября она разбудила весь дворец, «так как ночью ей привиделось, что на подъездах ко дворцу появились всадники и он окружен», была поднята тревога и вооруженные стражники обыскали окрестности. Всё оказалось в порядке, и придворные вернулись в постели. Подозрение пало на Аррана, который, по слухам, собирался прибыть в Эдинбург во главе своих многочисленных родственников Хэмилтонов и захватить королеву в плен, хотя ничего подобного и не произошло. В результате Мария получила личную охрану из двенадцати алебардщиков; это число она вскоре удвоила. Не без причины подозрительный Рэндолф считал, что все это дело заварила сама Мария.
Несколько ночей спустя ночной отдых эдинбургцев прервал новый скандал. Босуэлл, д’Эльбёф и брат лорда Джеймса, лорд Джон Стюарт, развлекались вместе с «красивой девкой» Элисон Крейк и ее подругами. К несчастью, Элисон была известна также как «шлюха» Аррана, и во время следующего визита веселую троицу встречала вооруженная толпа Хэмилтонов. Д’Эльбёф побежал за своей алебардой, крича, что и десять человек не удержат его от сражения, позвали городскую стражу, а Рэндолф наблюдал за стычкой в безопасности своих покоев: «Я счел, что мудрее будет посмотреть на них из окна, а не присоединяться к ним». В результате Босуэлл в очередной раз был ненадолго изгнан из Эдинбурга, а Арран совсем лишился расположения Марии.