Мария Стюарт
Шрифт:
Примерно в это время Мария также осознала, что кардинал Лотарингский удерживает большую часть ее французской пенсии для собственных нужд. Она имела серьезные, хотя и необоснованные, надежды на то, что де Верже сможет остановить грабеж, совершавшийся ее собственной семьей, но поскольку для Гизов она больше не имела никакой политической ценности, они считали, что могут грабить ее безнаказанно. Ее деверь Карл IX просто отмахнулся от Марии: «Бедная дура так и не успокоится до тех пор, пока ей не отрубят голову. Честно говоря, им стоит предать ее смерти. Я считаю, что виной всему ее собственная глупость. Не вижу, чем можно было бы помочь».
Тот факт, что Мария находилась в заключении и в изоляции, получил подтверждение и в том, что все известия о громадных переменах в ее королевстве теперь доставлялись к ней через вторые руки и по усмотрению Бёрли. Теперь не имело значения, знает ли она что-то о состоянии дел в Шотландии или нет. Поскольку она стала центром притяжения заговорщиков, чем меньшей информацией она располагала, тем лучше.
В декабре информатор Хэйуорт предупредил Лестера о заговоре папистов в Ланкашире. Те якобы собирались доставить шотландскую королеву во Францию,
1574 год начался с получения утешительного письма от кардинала Лотарингского, в котором тот советовал Марии «еще ненадолго притвориться и не усугублять положение» и неубедительно клялся потрудиться ради ее «величия и свободы». Мария снова написала Елизавете, выражая обеспокоенность долгим молчанием кузины и умоляя дать ей знать через Фенелона, как угодить ей, пока она «ждет, когда Господь вдохновит вас положить конец моим затянувшимся бедствиям». Она не получила ответа. Политика Шрусбери, одновременно проявлявшего строгость и сочувствие, подверглась критике, и в апреле два человека, Коркер и Хэуорт, обвинили его в неподобающей мягкости по отношению к Марии и высказали предположение, что граф поддерживает ее претензии на престол. В итоге тот написал письмо Бёрли: «Я не сомневаюсь в великой благости Господней и в том, что Ее Величество будет править долго и счастливо годы спустя после того, как я умру… Как можно вообразить, что я склоняюсь поддержать претензии этой королевы на наследование после Ее Величества? Я знаю, что она — иностранка, папистка и мой враг». Слух, выросший из мелкой зависти, а не из каких-либо фактов, не развеялся, и годом позже, 24 декабря 1574 года, граф написал снова, отвергая сплетни о том, что в Бакстоне он стал союзником Марии. Елизавета резко одернула его, «прямо обвинив в благосклонности к королеве Шотландии». Он ответил: «Что же до шотландской королевы, я и в самом деле не желаю ей зла. Но я не желаю и иметь дело с претензиями на престол: если она вознамерится нанести ущерб Ее королевскому Величеству, моей правительнице, то ради нее я обвиню ее, и в этом я ей не друг, а то и хуже». Другими словами, у него не было личной неприязни к Марии, если она не представляла угрозы для Елизаветы.
Еще одна нить, связывавшая Марию с Францией, была разорвана, когда ее шурин, король Карл IX, умер от туберкулеза в мае 1574 года. Ему наследовал его брат, герцог Анжуйский, под именем Генриха III. Европа затаила дыхание, ожидая, в какие союзы вступит новый король, — он уже был королем Польши, и ему пришлось поспешно возвращаться, чтобы получить французский престол; его уже успели обвинить в инцесте с сестрой, гомосексуализме и черной магии. Ему пришлось столкнуться с экономической катастрофой, растущей силой гугенотов под предводительством их лидера Генриха Наваррского и возмущенной аристократией. Все это дало Елизавете свободу вести переговоры с Филиппом по поводу беспокойных Нидерландов. Мария написала теперь уже не Екатерине Медичи, но Джеймсу Битону, архиепископу Глазго и своему послу в Париже, выражая печаль по случаю смерти Карла и желая Генриху III всех благ.
Все заключенные на длительные сроки ищут разные способы отвлечься, причем многие из них держат птиц в клетках и даже становятся настоящими их знатоками. В июле 1574 года Мария написала архиепископу Глазго, прося его прислать ей горлиц и «барбарийских цыплят» [113] , чтобы она могла их разводить: «это развлечение узницы». Она также попросила прислать ей золотой парчи, серебряных нитей и головных уборов, и кроме того напомнить ее дядям прислать ей еще птиц. Позднее в том же году кардинал прислал нескольких мелких собак, а Мария писала: «Маленькие животные — единственная радость, какая у меня есть». Мария начала своими руками делать подарки разным людям, в особенности же Елизавете. В мае Фенелон поднес Елизавете юбку из красного атласа, расшитую серебряной нитью; «подарок ей очень понравился».
113
Речь идет о мускусной утке.
Мария вновь написала архиепископу в середине августа, и по ее стилю видно, что она, наконец, осознала — все ее письма читают Бёрли и Уолсингем. Она упомянула слухи о том, что ее прочат в жены Генриху III, графу Лестеру и дону Хуану Австрийскому [114] , и подчеркнула, что все это неправда. Существовал, однако, шанс, что союз с доном Хуаном может быть заключен на самом деле, поскольку тот был незаконнорожденным сводным братом Филиппа II и в марте 1576 года стал губернатором Нидерландов. Дон Хуан принял этот пост, считая его необходимой опорой для возвращения Англии к католичеству, а также спасения пленной королевы Шотландии и брака с ней. Ситуацию усложнял тот факт, что Мария формально была все еще замужем за Босуэллом, но тот, к счастью, скончался в апреле 1578 года в датской тюрьме, ослепший и лишившийся рассудка. В октябре сам дон Хуан Австрийский умер во время осады в Нидерландах; тем самым был устранен еще один возможный, хотя и маловероятный претендент на руку Марии. Он был, по крайней мере, романтичен, однако близость к испанскому престолу делала его опасным. Бёрли заявил, что дон Хуан скончался от венерической болезни, хотя прекрасно знал, что это ложь. Скорее всего, тот умер от тифа. Уолсингем писал: «Господь выказывает свою любовь к Ее Величеству, прибирая ее врагов». На самом деле в 1574
114
Хуан Австрийский (1547–1578) — незаконнорожденный сын императора Карла V и Барбары Бломберг, испанский военачальник, отличился в качестве командующего Средиземноморским флотом в войнах против турок (в частности, в битве при Лепанто), а позднее одержал для Испании ряд побед в Нидерландах.
В сентябре 1574 года Мария проявила свою обычную заботу о слугах, попросив архиепископа найти для Мэри Сетон часы. Мэри Сетон была последней из четырех Марий, оставшейся незамужней, и являлась объектом страсти Эндрю Битона, унаследовавшего после отца, Джона, должность камергера двора Марии. Однако Мэри Сетон утверждала, что дала обет хранить целомудрие, еще когда девочкой вместе со своей госпожой прибыла во Францию. Битон, человек явно решительный, отправился в 1577 году во Францию, чтобы получить для Мэри разрешение от обета. Удалось ли ему этого добиться или нет, остается тайной, поскольку несчастный Битон утонул на обратном пути, а шесть лет спустя Мэри Сетон, все еще девственница, вернулась во Францию и прожила остаток дней в монастыре Сен-Пьер в Реймсе, аббатисой которого была Рене де Гиз.
22 сентября Мария попросила архиепископа приобрести для нее несколько собак в добавление к паре очаровательных маленьких собачек, которые, как она была уверена, отправляет ей ее дядя-кардинал; ведь кроме чтения и необходимой работы у нее нет никаких удовольствий. Она закончила свое грустное письмо, напомнив архиепископу о том, что щенков необходимо тепло укутать во время путешествия.
Пока Мария беспокоилась о своей растущей своре, ее хозяйка Бесс высматривала династический союз. В течение некоторого времени она вела переговоры о браке между своей дочерью Элизабет и графом Саффолком [115] , но, прослышав, что недавно овдовевшая графиня Леннокс и ее сын, молодой граф Чарлз Стюарт, отправляются на север, немедленно предложила им встречу. Елизавета запретила графине посещать Чатсуорт. От одной мысли о том, что мать Дарнли, неисправимая заговорщица и постоянная обитательница Тауэра, приблизится к Марии, у нее кровь стыла в жилах. Однако аббатство Раффорд было собственностью Шрусбери и лежало на пути графини на север, так что визит был запланирован. Он продлился пять дней; две матери были заняты предсвадебными переговорами, а их пятнадцатилетние дети были предоставлены сами себе. Чарлз Стюарт был правнуком Маргарет Тюдор и, таким образом, имел прямые права на английскую корону, хотя и по женской линии. Если бы в результате брака на свет появился сын, он в свою очередь стал бы графом Ленноксом и, пожалуй, имел бы более серьезные права на английский престол, нежели Яков VI. Шрусбери желал этого брака хотя бы во имя собственного спокойствия: «Когда это произойдет, я вздохну спокойно, ведь в Англии мало найдется сыновей знатных дворян, с которыми она бы не просила меня переговорить в тот или иной момент». Брак в самом деле совершился с великой быстротой.
115
Ошибка автора: в описываемое время в Англии не было графа Саффолка.
Елизавета была вне себя от гнева. Обеих графинь сразу вызвали в Лондон, чтобы бросить в Тауэр. Обе эти устрашающие женщины так часто вызывали недовольство Елизаветы, что не будет большим преувеличением представить себе: у них были свои собственные апартаменты в этой мрачной крепости, однако благодаря заступничеству друзей они были всего лишь помещены под домашний арест. Все, кроме Бесс, вздохнули с облегчением, когда осенью 1575 года у пары родилась дочь, леди Арабелла. Для Бесс это означало, что на ее пути к превращению в королеву-мать объединенного королевства стояли Мария и ее сын Яков VI, а Бесс не любила препятствий.
Паранойя Елизаветы не знала никакой логики, и она включила Шрусбери и Марию в число обвиняемых во время приступов ярости, убежденная в том, что они вместе с Бесс сговорились устроить этот брак. Мария боялась что ее, в лучшем случае, передадут на попечение графу Хантингдону или, в худшем, просто отравят. Она писала Генриху III, прося либо спасти ее, либо отомстить за ее смерть. Ощущение изоляции усилилось после того, как 26 декабря в Авиньоне умер кардинал Лотарингский. Он был последним из ее советников, и хотя и присвоил большую часть ее дохода и использовал ее как пешку в политических играх семейства Гизов, все же представлял собой нить, соединявшую Марию с золотыми днями ее юности, проведенными во дворцах на Луаре. Она готова была принять его смерть как волю Бога, подобно всем остальным несчастьям, выпавшим на ее долю.