Мария в поисках кита
Шрифт:
— Не думаю, что это хорошая идея… Там темно. Темно, понимаешь?
Кажется, он понимает, — я слышу легкий сухой щелчок выключателя, и черноту сменяет бледный желтушный свет. Одно другого не лучше, если разобраться. Но во всяком случае, я смогу заранее увидеть опасность, если та мне угрожает. Опасность и подвох. И Кико — если он сам и есть опасность и подвох.
— Ты уверен? — еще раз переспрашиваю я.
Ответом мне служат гулкие шаги: за дверью находится лестница, и она ведет куда-то вниз.
Надеюсь, что не в преисподнюю.
Следовать за Кико вниз, в корневую систему маяка, — совсем не то, что следовать за ним вверх,
Скорее всего.
Влажный спертый воздух с ощутимым привкусом морских водорослей — из той же оперы.
Чтобы хоть как-то развлечь себя во время муторного спуска, я мысленно пытаюсь представить «Cara al mar» в разрезе. Понятно, что винтовая лестница, ведущая вниз, является антиподом винтовой лестницы, ведущей вверх. Верхняя лестница заканчивалась вполне понятной площадкой с механизмами, ответственными за работу гигантского прожектора. Вот только видела ли я свет от этого прожектора в ночи?
Кажется — нет.
«Cara al mar» — бездействующий, ленивый маяк. Декорация. Такая же, как и все эти дома «глупыша Диего», «…где зацвел мирт» и «…где никогда не жили кошки». Кошки живут везде, и миртовые деревья цветут везде, где бы ни находились.
Все здесь — декорация. Все.
Спуск заканчивается небольшим уютным гротом, выложенным толстыми, почерневшими от времени дубовыми досками. Кое-где дерево прогнило, и можно рассмотреть, что находится под ним: скальная порода, зазубренные острые плавники камней, покрытые морским мхом. Низкие, сочащиеся водой своды грота могут подействовать угнетающе, если… Если не видеть перед собой разлом в скале, за которым — открытое море.
Я вижу открытое море, о, да!..
И еще — лодку с мотором, стоящую на приколе у импровизированной пристани. Лодка привязана толстенным канатом к кнехтам, а на корме черной краской выведено название: «Upon Reflection».
«Upon Reflection» — «над отражением» или — как вариант — «над гладью». Я… Я сама придумала его, в дневниковых файлах есть запись об этом, я помню точно. Как помню, что «Upon Reflection» представлялась мне яхтой с большим удельным весом красного дерева. Очень и очень романтичной. В спартанской лодке из грота нет никакого намека на романтику, но это не должно успокаивать. Что первично — мои собственные фантазии или реальность? А если бы я назвала ее в своем дневнике как-то по-другому — какое бы название украшало тогда корму? А если бы утвердилась в самой первой мысли («Upon Reflection» — маленький рыбный ресторанчик на побережье) — то увидела бы здесь не лодку, а столики с бумажными скатертями?..
Хорошо все же, что я остановилась на том, что плавает, а не на том, что можно сунуть в рот и после промокнуть губы салфеткой…
Нет, совсем нехорошо.
Я не могу отвести взгляда
Этот грот с дубовым настилом. Кнехты, изъеденные ржавчиной. Темные потеки на белом теле лодки. И разлом в скале, как обещание не столь уж дальнего, но волнующего путешествия на кроху-остров. Информация об этом потайном месте заложена в зыбкую атмосферу Талего — вот и объяснение. И в какой-то момент я просто считала ее — вот и объяснение. Считала, как могла, может быть, не совсем верно. Но теперь все встало на свои места, и меня ждут: и лодка, и добрый лодочник Кико, и открытое море.
Не стоит рефлексировать, Ти!..
Не стоит, вот и Кико протягивает мне руку, галантно помогая спрыгнуть в «Upon Reflection». Первый раз за все время я касаюсь его — не опосредованно, не через одежду, как это было в букинистическом. Вполне осмысленно. Я укладываю свои пальцы в ладонь Кико, я опираюсь на нее — и это вызывает во мне странные ощущения. Ладонь Кико — не холодная и не теплая. Не мягкая и не твердая, трудно понять, на что похоже прикосновение. Как если бы я оперлась на нечто, созданное из папье-маше. В технике изготовления такого «нечто» нет ничего сложного, нужно лишь терпение, чтобы клеить бумагу — слой за слоем, слой за слоем. Обычно в дело идут старые газеты, но здесь наверняка не обошлось без никому не нужных рисунков никому не нужных детей (или взрослых, которые так и не выросли); без папиросной и оберточной бумаги; без писем, адресованных людям, чьи имена не упоминаются ни в одной строчке (письма ведь тоже — бумага); без прошлогодних билетов на представление цирка дю Солей (билеты ведь тоже бумага, хотя и более плотная); без позапрошлогодних счетов, записок-признаний, записок-проклятий, записок-«приходил сегодня утром, но не застал вас дома»; без журнальных статей о вреде курения и пользе вегетарианства; без отксерокопированных срамных стихов (вольный перевод с французского, автор неизвестен); без листков, вырванных из давно прочитанного любовного романа (романы ведь — тоже бумага).
Всё — бумага.
А Кико — бумажный человек.
Таким я его и вижу несколько мгновений: местами белым, местами — серо-белым, местами — желтым и даже цветным, неизменно только засилье букв, разбросанных по фону. Мелкие буквы похожи на насекомых, они пребывают в хаотичном движении и наползают друг на друга. Если это и мерзость — то завораживающая. Единственное, что беспокоит меня, — как можно, пускаясь в плавание по морю, довериться бумажному человеку?
Вдруг он размокнет и развалится на куски?
Слава богу, это всего лишь мои фантазии, временное помутнение сознания: Кико — из плоти крови, а никакой не бумажный — уже заводит мотор. И через минуту мы уже покидаем грот.
…Я сижу на банке, лицом к Талего, Кико — напротив, придерживая ручку мотора. Сам мотор — черный, с продольной красной полосой, над которой белыми буквами написано «SELVA». Название фирмы-производителя, не иначе, встречалось ли это сочетание букв в моих дневниках? Нет. Нет!.. Мотор — вещь мощная и довольно самостоятельная, и — достоверная, что особенно важно. На придуманную лодку не навесишь реальный мотор; «SELVA» — как же мне нравится это название!..