Мария в поисках кита

Платова Виктория Евгеньевна

Вода за бортом тоже нисколько не придумана: в этом убеждаешься, опустив руку за борт. Ощущения от соприкосновения с морем не самые приятные: обжигающий холод и резь в пальцах, как будто бы ты наивно и с наскока попытался вскрыть консервную банку рукой и был за это наказан. Но мне нравится и холод, и резь в пальцах, и ноющая боль. А еще мне нравится Талего. По той простой причине, что мы довольно быстро от него отдаляемся. Поначалу я еще стараюсь найти знаки, способные хоть как-то объяснить странные вещи, творящиеся на острове: большое черное облако, зависшее над единственной улицей (с обязательным вкраплением ветвистых молний), или молочно-белый столб энергетического портала, по которому снуют неясные тени: то ли души умерших, то ли американские космические челноки «Шаттл». Северное сияние, огни

Святого Эльфа и эскадра НЛО тоже бы подошли. Но ничего подобного нет и в помине. Небо над Талего ясное, а силуэт скалистых берегов четок, и на самом его окончании свечкой вздымается «Cara al mar».

Пастораль, нах, сказала бы ВПЗР.

Минут через семь Талего съеживается до размеров большого голубого кита, еще через пять — до размеров гренландского кита, еще через две — до размеров карликового. Непонятно, откуда я знаю все эти названия, ведь я же никогда не интересовалась китами!.. И тем не менее могла бы легко отличить южного гладкого кита от такого же гладкого, но японского. И даже прочесть целую лекцию о песнях горбатых китов, в которых многие ученые находят сходство с человеческой речью, явление само по себе уникальное. В голове моей так и вертятся обрывки этой лекции. Озвученные не мной — кем-то другим. Именно озвученные, а не увиденные глазами, как можно было бы видеть текст брошюры или конспекта. Ощущение такое, что я уже слышала эту лекцию от кого-то из посвященных и запомнила дословно, и мне не терпится поделиться Великим Знанием с другими.

Но вряд ли Кико интересны киты, если это просто киты, а не особи с женскими головами. А других слушателей здесь нет.

Талего наконец исчезает с горизонта, но появляется что-то еще: широкая черная полоса на относительно светлой поверхности моря, метрах в десяти от нас. Определить ширину полосы невозможно, и поначалу мне кажется, что это — большой косяк рыб, потом — что это средней величины стадо китов. Но полоса все не кончается, к тому же верхний слой воды в ней движется значительно быстрее.

Течение?

Мне уже говорили о течениях, омывающих Талего, но когда?.. Когда мы возвращались с маяка и разговор зашел о «самой красивой женщине». И о том, что Талего — лучшее место на земле после Мадрида с его солнечными сторонами улиц.

«Здесь, у Талего, очень сильные течения. Мне это никогда не нравилось».

И что-то про то, что именно с течения все и началось. Что началось — я так и не узнала. Не услышала — мне помешала спица, воткнутая в ухо.

— Это течение, да? — спрашиваю я у Кико, указывая на полосу и стараясь перекричать шум мотора. — Говорят, что здесь очень сильные течения…

Кико подносит свободную руку к уху и изо всех сил трясет головой. И снова я не могу понять смысл его жеста: то ли он хочет показать, что не слышит меня, то ли предостеречь от бесед на тему течения — вдруг снова объявится спица?

Да-да, мне лучше помолчать, я поняла.

Минут через десять нос «Upon Reflection» мягко утыкается в причал крохи-острова. Я пропускаю и момент приближения, и момент встречи — только потому, что сижу к нему спиной. Кико умело и быстро швартуется (слишком умело и слишком быстро для островного никчемного идиота, мальчика-мечтателя и книжного урода), и вообще — ведет себя очень уверенно. Как будто швартовался у этого причала не один десяток раз. Закрепив канат на лоснящихся свеженьких кнехтах (разительный контраст со ржавыми собратьями из грота), он первым спрыгивает на причал и подает мне руку.

Снова.

И снова я опираюсь на нее, стараясь удержать равновесие и

выпасть

выйти из лодки как можно более грациозно.

Эффекта «папье-маше» больше нет. Рука Кико — это рука живого человека, в меру теплая, в меру жесткая, в меру почтительная.

— Ты ведь бывал здесь не однажды, верно? — спрашиваю я у парня.

— Пффф…

Безмозглое, лишенное даже намека на эмоцию «пффф» огорчает. Но это — единственный повод для огорчения. Ведь то, что окружает меня, призвано вселить надежду в самое отчаявшееся сердце. Имени острова я не знаю, но, будь моя воля, я бы так и назвала его — Esperanza. [49]

49

Надежда (исп.).

Все

здесь не так, как на гребаном Талего. Все значительно лучше. И здесь намного теплее, намного светлее и радостнее, да-да! Острые лучи заходящего солнца пронизывают выскобленный до блеска причал, пару белоснежных лодок с такими же моторами, как и на «Upon Reflection», и не менее белоснежный катер, отделанный… не красным деревом, нет, — самыми современными и дорогими материалами. На этом устойчивом и уютном катере можно отправиться куда угодно — хоть в Картахену, хоть в развеселый Бенидорм. Санта-Пола куда скучнее, но у нее есть одно неоспоримое преимущество: она находится на побережье. Там, где все вещи испокон веков пребывают на своих местах и не подменяют друг друга от нечего делать. И если я уговорила Кико отправиться со мной на Эсперанцу, то наверняка смогу уговорить его отвезти меня в Санта-Полу. Или в любое другое место Коста-Бланки, чья главная ценность заключается в том, что оно — не-Талего.

Мне нужно попасть в не-Талего, вот и все!..

Впрочем, я уже нахожусь на не-Талего. И осознание этого наполняет меня едва ли не счастьем.

У двух лодок — довольно смешные имена: «Se Va» [50] и «Me Fui». [51] У катера — довольно претенциозное имя — «Rosal» [52] (жаль, что не «Ballena»), от сосновой рощи тянет свежим смоляным духом и миллионом других, таких же вкусных запахов: нагретого дерева, терпких и нежных цветов, опавшей хвои. А чистюля-причал сам собой переходит в чистюлю дорожку, выложенную отполированными до блеска каменными плитами грифельно-черного цвета. И в конце этой дорожки находится чудесный дом под красной черепицей, к которому я так стремилась.

50

Идет (исп.).

51

Ушла (исп.).

52

Розовый куст (исп.).

И вот теперь он совсем рядом.

— Ты знаешь, кто здесь живет? — спрашиваю я у Кико.

Островной идиот подносит указательный палец к губам и почтительно поднимает нарисованные глаза к небу.

— Господь Бог? — не могу удержаться от улыбки я. — Очень на то похоже. Во всяком случае, я бы не удивилась. А мы можем войти в дом? Это не будет расценено как незаконное вторжение?..

Кико снова подносит палец к губам, расстегивает молнию куртки и тычет себе в грудь, на которой висит ключ внушительных размеров. Из тех ключей, что так любит ВПЗР: с фигурной бороздкой, головкой в стиле рококо и длинным блестящим телом.

— Это ключ от дома, да?

— Пффф…

— Откуда он у тебя? Тебе дал его хозяин?

— Пффф…

— И где он сам?

Так и не ответив, Кико идет в сторону дома, по дорожке из черных плит. Я следую за ним, стараясь не отставать.

…Дом, опоясанный открытой верандой, и вправду прекрасен. Пока Кико возится с тяжелой дубовой дверью, я разглядываю каменную кладку стен, растения в больших горшках, украшенных ярким геометрическим узором (его принято называть латиноамериканским), керамические тарелки с видами городов — Сан-Себастьян, Зальцбург, Женева, Кельн и Берн, Марсель, Ганновер, Тулуза, португальский Порту. Центральное место занимает огромное блюдо с гербом Лихтенштейна — таким пестрым и перегруженным деталями, что сразу вспоминается одно из высказываний ВПЗР: «Чем малозначительнее государство, тем больше всякой ненужной опереточной срани в его геральдике. А ведь это не только к государствам относится, Ти. И не только к геральдике».