Марк Аврелий. Золотые сумерки
Шрифт:
— Ты — квад?
— Да.
— И служишь этим?
Сегестий усмехнулся, затем повел разговор на латыни.
— Ты помнишь меня, Ариогез?
Царь с некоторой задержкой отрицательно покачал головой.
— Понятно, — кивнул Сегестий, — столько лет прошло. Может, ты вспомнишь Маробода? Вспомнишь, как разорил его гнездо, убил жену, сгубил детей?
Ариогез напрягся, даже чуть набычился, потом на его лицо легла усмешка.
— Уж не паршивца Сегимунда я вижу перед собой?
— Его, светлый князь, его! Может, вспомнишь, как бил меня за дерзость, а потом продал на рынке в Виндобоне?
— Помню, Сегимунд. Ты пришел получить с меня кровь моих сородичей? Сейчас самое время. Ты, смотрю, в больших чинах.
— Да
— Тем более самый удобный момент свести счеты. Я жажду смерти. Император тоже не прочь избавиться от врага. Если хочешь, я позову детей? Сколько у тебя было родственников? Две сестры и младший брат, не так ли? Счет ровный, Сегимунд. Действуй.
— Я уверовал в Христа, Ариогез. Я прощаю тебя.
— Пусть будет с тобой милость Божья.
— Вряд ли я достоин такой чести. В бою я сразил бы тебя, Ариогез, но ты пленный, а я плохой христианин. Я прощаю тебе смерть моих сестер и брата, но не могу забыть, как ты поступил с моей матерью. Иероним говорит, смирись. Я пытаюсь. Это трудно, но я пытаюсь. Как мне поступить с тобой, подсказал император. Он по ночам все пишет и пишет, а то начинает бормотать вслух. Вот я и услыхал. Ты, Ариогез, тоже, видать, скверный христианин, если готов поднять руку на собственных детей. Но я о другом. Худшая пытка — остаться наедине с собой и не иметь оправданий в грехах. Мучительно, если не на кого сослаться, не на кого возложить вину — мол, мне приказали, таким уж уродился, обстоятельства подвели. Тебе не на что сослаться. Я хочу напомнить тебе, ты овладел моей матерью, связав ей руки. Она была крупная, красивая женщина, и ты не мог справиться с ней как мужчина. Ты поступил, как подлый тролль, ты связал ей руки, чтобы она не могла сопротивляться. Вот об этом я и хотел напомнить тебе, чтобы ты жил и помнил. И молил Спасителя простить тебя. Я тоже буду упрашивать, чтобы мне было позволено забыть то, что я видел. Ступай, Ариогез, я закрою за тобой клетку.
Ариогез повиновался — вошел внутрь, потом повернулся и попросил.
— Позови Иеронима.
— Да, Ариогез. Ты правильно решил.
С тем они и разошлись. Сегестий догнал императора, вышедшего из тени. Марк некоторое время недовольно сопел, потом с откровенным неодобрением спросил.
— Значит, говоришь, хуже всего остаться наедине с собой?
— Да, господин. Так мне показалось, господин.
— Я же совсем другое имел в виду, ты понял неверно.
— Как понял, так и понял, господин. Подслушал, что ты, господин, бормочешь, и задумался. Ты пиши, господин, пусть слышат. Насчет одиночества я прав, так мне думается. Хуже нет, когда кругом грехов, как сора, когда оправданий нет, уцепиться не за что. Тогда и начнешь искать Спасителя.
— Ты истинный философ, Сегестий. Умеешь делать вывод, формулировать проблему.
— Нет, господин. Просто я вчера получил письмо — Марция родила мальчика. Покормила его две недели, и люди Уммидия забрали девчонку. Марция плачет, Виргуле тоже не по себе, у меня на сердце не сладко. Я хочу спросить, господин — ты верно рассудил, никого не обидел: ни Марцию, ни нас с Виргулой, ни Уммидия, ни Бебия с Квинтом. Каждому по возможности смягчил или исправил наказание. Так почему же все мы недовольны? Почему на сердце боль? Зачем ты, господин, разлучил мать с ребенком?
Он запнулся, потом после некоторого молчания, не услышав окрика, спросил.
— Продолжать, император?
— Продолжай.
— Почему Господь попустил, чтобы мои собственные дети утонули, а воспитывать мне придется чужого ребенка? Нет, я люблю его, ни разу не видал, а люблю и воспитаю, как следует. И Уммидий недоволен, и Бебий — я знаю парнишку, он будет страдать о сыне. И Квинт. Ну, все, все! Не могу понять, а жить надо. Как считаешь, господин?
— Надо,
— А что оно такое, ведущее? — спросил Сегестий.
Император не ответил.
— А я знаю, — заявил германец. Голос его звучал удовлетворенно. — Это Христос.
* * *
Иероним, всю ночь проговоривший с Ариогезом, на следующий день прибился к солдатам Двенадцатого легиона. Там, рядом с шатром Гая Фрукта, ему соорудили солдатскую палатку, там же поставили на довольствие, туда время от времени захаживал Сегестий и другие единоверцы. Кто-то из легионных трибунов пожаловался командиру Молниеносного Осторию Плавту. Тот, зная о дружбе Лонга с императором и не зная об их разрыве, спросил совет у Пертинакса. Опытный полководец мудро рассудил, что не следует совать палец между мелющими жерновами, и посоветовал Плавту оставить свихнувшегося проповедника в покое. Видно, добавил он, у императора свои виды на него.
Глава 2
После того, когда Марк приказал выдать тела, война приобрела неожиданный оттенок, может, нерасторопной, но неотвратимой погони за тенью. Войско квадов, ведомое Ваннием, кружило по пустынной местности, петляло, ставило засады — местное население задолго до появления неприятеля покидало деревни и пряталось в лесах. Квады угоняли стада, жгли жилища. Летучие отряды пытались отбить обозы. Эти булавочные укусы особого вреда вымуштрованной, набравшейся боевого опыта римской армии не доставляли. Перевес в силах был на стороне вторгшихся легионов. В конце мая, однако, лазутчики донесли, что к неприятелю начали подходить дружины окрестных князей. В Богемию и Моравию потянулись воины с севера, а также из горных местностей к востоку от Моравии. В той стороне брали начало реки Виадуа (Одер) и Вистула (Висла).
Вторжение всколыхнуло всю неисчислимую массу диких племен к северу от Данувия. Появление римских легионов на заповедных территориях окончательно разделили народы на тех, кто считался приверженцами и союзниками Рима, и на тех, кто решил взяться за оружие. Поток сообщений, поступавший к императору и нараставший день ото дня, не радовал — врагов оказалось куда больше, чем это виделось из приграничных крепостей и обустроенных военных лагерей правого берега. Союзники римлян — племена бойев и родственных Катуальде котинов — пока сдерживали натиск пришлых, но как долго это могло продолжаться, никто не мог сказать.
Как-то в разговоре с Пертинаксом и Септимием Марк признал, что допустил промашку, не придав значения словам Бебия насчет непредсказуемости поведения германских племен. Ранее вражда и междоусобица среди варваров казались надежным залогом осуществления главной цели стратегического плана — организации двух новых провинций и возведения оборонительной линии или иначе лимеса вдоль Вистулы вплоть до берегов Свевского моря.
Предполагалось, что можно будет бить варваров по одиночке — квадов и маркоманов в Богемии и Моравии, гермундуров и наристов у истоков Эльбы, озов и буров в Словакии и по течению ее рек. Со временем можно будет добраться до виктуалов и лангобардов, занимавших земли по среднему течению Эльбы, Одры и Вислы. И, наконец, приструнить свевов, готов, вандалов, обитавших в Поморье. Эта задача казалась достойной великого Траяна, разгромившего даков в большой излучине Данувия и продвинувшего границы империи до Карпат и в восточные степи. В Карнунте, тем более в Риме, легко было увериться в том, что, играя на противоречиях между племенами, подкупая одних и угрожая другим, всего за несколько лет можно будет добраться до Свевского моря. Теперь же угроза полномасштабной и жестокой войны с многочисленным, пусть даже и не совсем организованным варварским миром, обозначилась отчетливо, во весь рост.