Марк Аврелий
Шрифт:
Его нашли в Пергаме, где он уже начал писать свой монументальный труд. Это сочинение выходит за рамки учения всех традиционных медицинских школ: не только эмпириков, не искавших глубинных причин болезней, а опиравшихся на опыт состоявшихся излечений (подход, не лишенный здравого смысла, но рискованный), но и рационалистов. Последние, не удовлетворяясь внешними симптомами, которые часто связаны с иллюзиями или случайностью, рассматривали также причины болезней — как очевидные, так и недоступные чувствам. Исследовательская мощь Галена, его дар обобщения и независимый ум на десять столетий поставили его вне и выше всей античной медицины. Он был мастером экспериментального метода и вместе с тем скрупулезнейшим анатомом и физиологом, а кроме того, и талантливым популяризатором. В Риме образованная публика рвалась на его лекции; даже у женщин вошло в моду ходить на его анатомические уроки,
«Когда я приехал в Аквилею, чума разбушевалась как никогда, а потому императоры с некоторыми воинами тотчас вернулись в Рим, а большей части, то есть нам, долго еще с трудом приходилось выживать: большинство из нас умерло не только из-за чумы, но и потому, что она случилась зимою». Следовательно, речь идет о начале 169 года. «По дороге в Рим Луций оставил мир живых. Марк Аврелий доставил его тело в Город и провел его апофеоз [46] , а потом занялся походом против германцев. Он всяческими способами старался забрать меня с собой, но, узнав от меня, что Асклепий, Бог отцов моих, запрещает мне ехать, убедился и оставил меня. Я объявил себя служителем этого Бога с того дня, как он спас меня от начинавшегося воспаления, которое могло стать роковым. Итак, император благочестиво покорился Богу и попросил меня дождаться его возвращения, ибо полагал, что война вскоре благополучно закончится. Сам он отбыл, а в Риме оставил сына своего Коммода, тогда еще малолетнего. Он поручил воспитателям мальчика следить за его здоровьем, а если он заболеет, незамедлительно позвать меня».
46
Апофеоз — обожествление. — Прим. науч. ред.
Этот текст подтверждает принятую хронологию: по крайней мере до сих пор она точна. Кроме того, он говорит о покладистости Марка Аврелия. Можно было бы назвать ее даже слабостью, но причина может быть в другом. Лукавил Гален или нет, ссылаясь на повеление Асклепия, но государь не мог не почтить воли бога врачевателей: ведь и сам император радовался, что ему «в сновидениях была… дарована поддержка» богов (I, 17). Кроме того, знаменитый житель вольного города Пергама на том же основании, что и прославленный ритор, обладал личной неприкосновенностью. Наконец, в другом месте Гален говорит: «Я убедил его оставить меня в Риме, потому что он надеялся вскоре возвратиться». Главное же, будущее показало, что с этого времени Марк Аврелий больше заботился о здоровье Коммода, чем о собственном. Галена часто упрекали за «дезертирство». Но он не был военным врачом, а император в Аквилее в таких не испытывал недостатка: при каждом легионе в медицинской службе состояло двадцать четыре хирурга. Для человечества было полезней даже то, что Гален мог усовершенствовать свою панацею — фериак, благодаря которому автор «Размышлений» мог сносно себя чувствовать. Ему это понадобилось очень скоро.
Марк Аврелий в строю
Мы знаем, что Марк Аврелий около месяца провел в поместье Пренеста, в холмах к востоку от Рима: может быть, желая уберечь себя и своих близких от чумы, может быть, чтобы заботиться о тяжелобольном малыше Аннии Вере. Но семейную обстановку он уже разлюбил или силился разлюбить. Он слишком хорошо понимал, какие новые места ему предстоит увидеть. Поэтому теперь становится понятнее, что с помощью диалектических ухищрений он отныне привыкал к неизбежному. «Приучайся» — эта «мысль для самого себя» одна из ключевых в сочинении, которое он станет писать, чтобы отразить напор своего окружения. Как раз пришла пора вспомнить: «Что здесь, что там, все одно и то же: в полях ли, на горах…» Мы думали, что это оправдание, почему он пятьдесят лет не выезжал из Римской Кампаньи. Но ведь тем же принципом тождества можно оправдать и зимовки в горах Норика, куда он удалился с берегов благодатного Тибра провести остаток дней у ледяного Дуная. Ему было довольно счесть безразличным все, относящееся к внешнему миру.
Вероятно, не случайно начало работы над «Размышлениями» совпало с началом германской войны, которая обернулась для Марка Аврелия тяжелым разрывом со всеми привычками и прежним опытом. Можно остановиться на поверхностном уровне толкования его поучений, конечно же имеющих всеобщую нравственную ценность, но в первую очередь это, пожалуй, опыты самовнушения, предпринятые человеком, который не имел особого дара к изменению, однако ему пришлось много взять на себя. «Считай безразличным, зябко тебе или жарко, если ты
Его решимость была соразмерна угрозе. «Все народы, — пишет Капитолин, — восстали на него: маркоманы, наристы, гермундуры, квады, свебы, сарматы, лакринги и буры, а также иные, как то: сосибы, строболы, роксоланы, бастарны, аланы и костобоки, соединившиеся с виктуалами…» Как и на каких основах создалась подобная коалиция, мы никогда не узнаем за неимением хотя бы малейших сведений. Можно представить себе, что военный клич передавался от племени к племени, но их не связывали почти никакие обязательства: ведь даже каждый клан сражался сам по себе. Только у квадов и маркоманов общество было достаточно организованно, чтобы управлять ими. Нет ни малейших следов общей стратегии, но, несомненно, соседние племена время от времени держали совет. Шаг за шагом народности, всегда готовые к переселению, во главе которых стояли воины, не выпускавшие оружия из рук, продвигались к югу по долинам притоков Дуная, альпийскими и карпатскими ущельями. В ходе войны некоторым вождям, например королям Балломару и Фуртию, удавалось согласовывать действия между собой, а затем и с сарматами. Возможно, они замышляли крупные операции, но общие планы все время нарушались дикими набегами нетерпеливых подданных и союзников.
Неизвестная война
Итак, заканчивался 169 год, отмеченный смертью Луция (январь) и маленького Анния (август — сентябрь), а также браком Луциллы и Помпеяна. К осени того же года относят и отъезд императора в лагерь на Дунае — вероятно, Карнунт (Петронелл, восточнее Вены). Но начиная с этого времени фазы войны, хотя ее основные эпизоды нам известны, невозможно точно расположить во времени: даже самые основательные предположения дают погрешность не меньше года. Неопределенность здесь вполне естественна; лучше принять ее как есть, чем пытаться прояснить положения, которые ясно не видел никто.
Ставке верховного командования пришла пора перебраться в Центральную Европу. На границе, которая от края до края оказывалась все более уязвимой, постоянно появлялись новые угрозы. На Рейне, в Верхней Германии, проснулись катты — очень агрессивный и достаточно организованный народ. Однако в истории ему не повезло — он вскоре исчез из нее. Против них император послал еще одного своего друга, Дидия Юлиана — племянника знаменитого юриста. Юлиану пришлось отражать и хавков — морских разбойников, явившихся в устье Рейна. Он оставил свое имя в истории, но всего лишь как ничтожный император, двадцать пять лет спустя продержавшийся только несколько дней.
Больше всего мы знаем о нападении, случившемся в 170 году. Люди из племени костобоков жили на южном склоне Карпат, севернее Дакии. Неизвестно, под каким давлением или по каким побуждениям они устремились на юг, опрокинув заставы, только что восстановленные Клавдием Фронтоном. Сам он был убит, тщетно пытаясь оборонить их. Агрессоры, за которыми пошли другие германские народы, а там и сарматы-роксоланы, вступили в Македонию и Фракию, опустошая все на своем пути. Некоторые добрались до Ахайи, подошли к предместьям Афин и разграбили Элевсин, уничтожив храм, где проходили мистерии Деметры, построенный еще при Перикле. Но они слишком оторвались от своих баз, и Корнелий Климент, сменивший в Дакии Клавдия Фронтона, в конце концов одолел их. Набег на Элевсин и гибель святилища, на которое много веков никто не посягал, были зловещим предзнаменованием.
Возможно, одновременно с набегом на дакские рубежи на востоке состоялось контрнаступление в центре, подготовленное императором в 170 году в Карнунте. Оно началось с того, что пять легионов и несколько отдельных подразделений перешли Дунай. По некоторым признакам, наступление проводилось плохо и его неудача сопровождалась тяжелыми потерями. Более того, оно привело к обратному результату: воспользовавшись концентрацией легионов к северу от Дуная, маркоманы проникли в долины Норика, выводившие в Италию, и чуть не овладели Аквилеей. Они разрушили Опитергий, их видели в окрестностях Вероны. Трудно объяснить, почему так изменилась ситуация, откуда столь грубые стратегические ошибки: римляне уже очутились в Богемии, а варвары между тем грабили Венецию и Аттику. Как Помпеян вышел из положения, мы не знаем.