Марк Твен

Боброва Мария Нестеровна

* * *

Марк Твен был прирожденным журналистом — энергичным, деятельным, чутким, а главное — стойким и принципиальным, что было редким явлением в продажной буржуазной прессе, которую сам же Твен называл «национальным проклятием» [483] .

Быстрота его реакции на общественно-политические явления вошла в поговорку: о семидесятилетнем Твене говорили, что он всегда «впереди всех репортеров», домашние называли его «юноша», а сам Твен писал о себе: «Я стар. Я признаю это, но я не осознаю этого. Я хотел бы знать: теряет ли человек чувство молодости?»

483

«Mark Twain's Speeches», p. 52.

Он никогда не прекращал работы журналиста. Его «умственная

Ниагара», как он говорил, изливалась потоком статей, очерков, сообщений, проектов, откликов. Ни одно общественное событие не ускользало от него. Твен высоко ценил публицистику как гибкую, оперативную литературную форму — отражение непрестанно меняющейся жизни. «Новости — это история в ее первом и лучшем, живом и очаровательном виде», — писал он, подчеркивая значение журналистики [484] .

Чем старше становился Марк Твен, тем увереннее держался он, выступая на общественно-политической арене. Если попытаться ответить на вопрос, почему Марк Твен в последний период своей жизни обратился к публицистике, которая характеризуется у него глубиной и страстностью, — то всего лучше на это можно ответить сравнением, подсказанным самим же Твеном.

484

«Mark Twain's Autobiography», v. I, p. 326.

В поздней статье «Поворотный пункт моей жизни» (1909) [485] он вспоминает стремительный и находчивый ответ генерала Гранта — героя Гражданской войны 1861–1865 годов.

«— Генерал, кто планировал марш через Джорджию?

— Враг».

Прославленные памфлеты Марка Твена начала XX века тоже были «вынужденным» актом — общественной реакцией писателя на действия антинародных сил в стране. Вернувшись из Европы в США осенью 1900 года, он заявил репортерам нью-йоркских газет: «Я — антиимпериалист…» Твен-публицист громил американский политический режим в захваченных Филиппинах, восставал против коррупции Таммэни-Холл, против русского царизма, против захватничества англичан в Африке, против угнетения негров в бельгийском Конго. Антиимпериалистические статьи и памфлеты Марка Твена не являлись исключительными в общественной жизни страны: это была реакция народа — рабочих, фермеров, передовой интеллигенции США на политику правящих кругов.

485

Впервые опубликована в 1917 г.

Вместе с тем возможность открытых и резких выступлений обличительного характера свидетельствовала о сохранившихся еще остатках буржуазно-демократических традиций в США.

Марк Твен, осуждавший кровавые агрессии империалистов, продолжал оставаться «кумиром публики» и объектом национальной гордости. На банкетах и званых обедах Марка Твена представляли так: «…человек, чей юмор молниями опоясывает земной шар, чье чувство юмора — образец для всех пяти континентов» [486] .

486

Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 239.

Но чем старательнее буржуазная печать подчеркивала заслуги юмориста Марка Твена, тем настойчивее американский народ славил сатирика и гуманиста Марка Твена, который перестал говорить «эзоповским» языком, а в прямой форме заявил миру о своих симпатиях и антипатиях. Простые люди Америки называли Твена-памфлетиста «совестью Америки», «поборщиком гуманности», «человеком, который трудится на благо человечества» [487] .

С острой болью сознавал престарелый писатель, что постыдные дела американских агрессоров обесчестили народ и нацию. «Американцы запятнали флаг», — утверждал он.

487

Любовь к труду вообще, активность в общественной жизни, необычайную подвижность Твен сохранил до глубокой старости. «Работа — самая величайшая радость в мире», — говорил он своим близким. «Вы устаете когда-нибудь?» — спросили у шестидесятилетнего Твена. Писатель ответил, что он забыл это чувство. Об упорстве, с которым трудился Твен-журналист, говорит один его остроумный афоризм: «Начинать писать статью нужно тогда, когда вы ее только что закончили к вашему величайшему удовлетворению» («More Maxims of Mark», p. 13).

Глубоко

задумываясь над политикой современного ему империалистического государства, Твен заносил в свою «Записную книжку»: «Не может являться наилучшим то правительство, которое сохраняет только жизнь и собственность, есть более ценное — человечество» [488] .

Это понимание пришло не сразу. Когда грабительский смысл империалистических войн не был ясен, Твен оправдывал общий курс внешней политики США («Слово в защиту наших стыдливых изгнанников», 1898), хотя уже в этой статье осуждал американские провокации на Кубе: «Все это грубо, нечестно». Но спустя год Твен многое увидел в новом свете.

488

«Mark Twain's Notebook», p. 315.

У В. И. Ленина есть такая мысль: «Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила» [489] .

С политической инертностью сограждан Марк Твен боролся всю жизнь. Но никогда еще с такой остротой он не ощущал этой косной силы, как на рубеже двух веков, когда мировая политика империалистов требовала энергичного отпора.

Твен восстает против «молчаливой лжи»-политического равнодушия людей. «Колоссальные национальные заговоры молчаливой лжи — эта поддержка и союзник всякого рода тирании, несправедливости и зла — всего, что угнетает народы, — вот во что надо швырять булыжниками и филиппиками», — говорит Твен в статье «Моя первая ложь и как я из нее выбрался» (декабрь 1889) [490] .

489

В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 27.

490

Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 187.

В качестве примера Твен ссылается на поведение определенных групп американцев середины XIX века, которые были равнодушны к усилиям противников рабства; французов, которые молчаливо отдавали невинного Дрейфуса на расправу реакционерам («за исключением десятка-другого паладинов нравственности») [491] ; англичан конца XIX века, когда «добрая половина населения страны молчаливо делает вид, что и знать ничего не хочет о намерениях мистера Чемберлена состряпать войну в Южной Африке, припасы для которой он сам же поставляет своему правительству по бешеным ценам» [492] .

491

В статье «Слово в защиту наших стыдливых изгнанников» Марк Твен называет Эмиля Золя, выступившего в защиту Дрейфуса, «человечнейшим человеком Франции».

492

Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 188.

В композиции этой серьезной политической речи обращает на себя внимание то, что свои обличения Твен пересыпает мягкими юмористическими воспоминаниями о собственном раннем детстве. Рассуждения о невинном вранье девятилетнего мальчугана, захотевшего ласк и сладостей и получившего порку, необходимы Твену как комическая прелюдия к серьезным мыслям, ради которых и произнесена речь.

Но очень скоро Твен откажется от юмористических «прокладок», смягчающих силу его удара.

В статьях 1900 года исчезнут нотки добродушного юмора и появится сатирическая резкость. В «Двух маленьких рассказах» (1900) Твен говорит об английском военном ведомстве, которое гонит солдат в Южную Африку, не беспокоясь о том, что они там тысячами мрут от дизентерии.

В эти рассуждения вкраплена сказка: как император заболел дизентерией и как его спас мальчишка-трубочист Джимми и его друг Томми, работавший с отцом по очистке выгребных ям. Твен нарочито «натуралистически» описывает костюм Томми, перепачканного нечистотами и пропахшего запахами клоаки, откровенный разговор мальчишек, сидящих на обочине тротуара после работы и рассуждающих о том, как спасти императора от дизентерии. Все, что окружает чумазых ребятишек, нарочито огрублено автором. Их позы, манеры, лексикон, даже запах — все это резко дисгармонирует со смыслом их разговора: мальчики полны человеколюбия. Оно «оценено»: излечившийся император дарит Джимми пару старых башмаков, слишком больших для мальчика.