Маркиз де Карабас
Шрифт:
Пюизе окончательно подчинил всех своей воле. Даже язвительный Герниссак сжался под огненным взглядом, который заставлял каждого из них чувствовать себя не только обвиняемым, но и виновным.
— Пока там, на Киброне, мы с глупой доверчивостью рассчитывали на вас, вы веселились здесь, в этом самом доме, куда теперь вернулись, как собаки к своей блевотине.
В ответ на подобное оскорбление послышался возмущенный ропот.
— Не лаять на меня! — громовым голосом крикнул Пюизе, заставив всех смолкнуть. — Пока мы готовились к бою, не сомневаясь в том, что
Здесь Констан нарушил оцепенение, в которое поверг его сторонников праведный гнев Пюизе и проснувшееся в них чувство — стыда.
— Думаю, мы уже достаточно наслушались. Коли вам так много известно, может быть, вы знаете и о том, что Тэнтеньяк мертв. Очернять его память, какая гнусность!
— Я говорю не о Тэнтеньяке. Это была верная, преданная душа. Столь же преданная, сколь и отважная. Если бы он остался в живых, приказ был бы выполнен.
— Тогда вы имеете в виду Белланже. Он тоже убит.
— Вашей собственной рукой. Мне все известно. Итак, он не может ответить за свое предательство. Но вы, господин де Шеньер, вы ответите.
— Я? — темные глаза Констана расширились. Он побледнел.
— Неужели я удивил вас? Не ваше ли возмутительное нарушение субординации по отношению к Тэнтеньяку, когда вы увели с собой три тысячи человек, ослабило его корпус перед нападением республиканцев, во время которого он был убит? Разве не эти события сделали невозможным своевременное прибытие ваших отрядов в Плоэрмель?
От язвительности Констана не осталось и следа. Его захлестнуло ощущение близкой беды и внезапный страх перед величественным человеком, который воплощенным возмездием стоял перед ним. Он попробовал оправдаться, но глаза его бегали по сторонам, а голос срывался.
— Я был введен в заблуждение лживым известием, будто солдаты Груши окружили в Редоне вандейцев господина де Шаретта.
— Как можно ввести в заблуждение солдата, который знает свой долг и у которого есть точный приказ?
— Вы меня не запугаете, — Констан весь напрягся, то, что я сделал тогда, я сделал бы снова в подобных обстоятельствах.
— Вы смеете говорить так, зная, что последствием вашего бунта явились гибель армии и бойня в Ванне?
— Вы сваливаете на меня ответственность за это? — дерзко спросил Констан. К нему вернулся прежний пыл и, правда в меньшей степени, присутствие духа. — Хотите сделать меня козлом отпущения за ваше предательство и бездарность? Не удастся, господин де Пюизе. Я действовал так, как мне подсказывала честь.
— Честь! — презрительно повторил Пюизе. — И вы еще говорите о чести. Честь! Ха! А чем вы здесь занимаетесь? Использовав всевозможные способы, — а вы прибегали к самым разным, — чтобы убрать с дороги человека, стоящего между вами и правом наследования титула и имений маркиза де Шавере, вы устраиваете эту комедию с военным трибуналом и предоставляете простакам, обведенным вами вокруг пальца,
В ответ на эти слова не раздалось ни одного звука. Офицеры, которые могли бы воспринять их, как очередное оскорбление, молчали. Обвинение графа поразило их: многие вспомнили свои собственные подозрения, что дело, вынесенное на суд, носит сугубо личный характер, подозрения, о которых они забыли в пылу политических страстей, разбуженных Герниссаком. Все обратили взгляды на Констана, чтобы увидеть, как он примет тяжкое обвинение, предъявленное ему господином де Пюизе.
Констан, бледный, вытянувшийся в струну, нервно сжимал и разжимал опущенные по бокам руки.
— Вы лжете, сударь. И я докажу это, — сказал он. — После смерти моего брата Армана никто не стоит между мною и наследством. И уж, конечно, не бастард, который выдает себя на сына Бертрана де Шавере.
Губы Пюизе сложились в улыбку.
— Он делает это столь успешно, что вы считаете необходимым его убить. Но вы заставляете меня вернуться к разговору о чести. Прежде всего меня интересует воинский долг и то, то ваше пренебрежение им привело к невосполнимым потерям. За это вы должны заплатить, господин де Шеньер. Я здесь для того, чтобы получить с вас сполна.
— Заплатить! — в мгновение ока лицо Констана утратило всякое выражение. Однако он попытался скрыть страх под маской бахвальства и рассмеялся. — Господа, вы слышите этого краснобая, этого подлого изменника, состоящего на службе у Питта.
Но то был холостой выстрел: Пюизе вынул пулю из его пистолета. Констан не получил поддержки, на которую рассчитывал.
— Оставьте мои грехи в покое, — повелительно сказал граф, — я отвечу за них в надлежащее время и в надлежащем месте. Теперь же вы ответите предо мной.
— Я не намерен отвечать перед вами. Я не на суде.
— Возможно в нем нет необходимости. Вы уже осуждены и вам вынесен приговор. Вспомните, что сказал вам Тэнтеньяк перед тем, как вы увели за собой взбунтовавшихся шуанов. Напомните ему слова шевалье, Жорж.
Кадудаль с готовностью выполнил просьбу Пюизе:
— «Если вы вернетесь живым, я отдам вас под трибунал и расстреляю».
Страх проник в самую глубину души Констана, и кровь отлила от его смуглого лица. Но в последнее мгновение он вспомнил, что численный перевес на его стороне и почерпнул мужество в уверенности, что «Верные трону», вне зависимости от того, прав он или виноват, будут сражаться за него. К нему быстро вернулось все его высокомерие.
— Вы на редкость бесстрашны, если пришли сюда, чтобы грозить мне, — заявил он, — столь же бесстрашны, сколь я терпелив. Что бы я ни совершил, я, как и вы, отвечу за это в надлежащее время и в надлежащем месте.
— Именно это я и имею в виду, — ответил Пюизе и добавил: — Это время — сейчас, а место — здесь.
— Вам, видимо, угодно шутить. Я отвечу перед теми, кого считаю ровней себе. Я не признаю вашу власть.
— Вы очень точно определили суть своего проступка. Проступка, из-за которого погибло несколько тысяч человек.