Маркиз и Жюстина
Шрифт:
Делавэр следовал протоколу казни, составленному Фрэдем Лейхтером. Он определял использование тридцатифутовой пеньковой веревки, прокипеченной, чтобы исключить вытягивание и свертывание. Для обеспечения свободы скольжения участок веревки ниже узла был смазан расплавленным парафином. Дверь люка протестировали с помощью мешка с песком.
В день перед казнью Бейли ел, смотрел телевизор, разговаривал с тюремщиками, встретился со своей сестрой, тюремным капелланом и адвокатом. На последнюю трапезу он заказал хорошо прожаренный стейк, печеную картошку с белым соусом, масло, роллы, горошек и ванильное мороженое.
За несколько секунд
Очки сняты, он одет в синюю хлопчатобумажную куртку, наброшенную на плечи и застегнутую только на две верхние пуговицы, чтобы ее не сорвало ветром. Руки привязаны по сторонам тела.
В соответствии с обычаем, телефон прямой связи с губернатором Делавэра не отключали до последней минуты на случай отмены казни. Два охранника, одетые в черные джемперы и черные капюшоны, вели Бейли по ступеням виселицы до платформы с люком. И вот он рядом с петлей с шестью витками (для лучшего скольжения), которая покачивается на ночном ветру за его спиной, пока около сорока свидетелей занимают места у подножия виселицы.
Он стоит без всякого выражения, между двумя охранниками около пяти минут. Один застыл лицом к нему и держит левую руку, другой встал за спиной и сжимает плечи, не давая повернуться к свидетелям (в некоторых штатах приговоренный не имеет права их видеть).
Начальник тюрьмы Роберт Снайдер, который был палачом, встал чуть дальше справа. Он не скрывает ни имени, ни лица. Если ты против смертной казни – не участвуй, если же считаешь это правильным – умей взять на себя ответственность и поднять рычаг, рвануть рубильник или отжать зажим капельницы с пентоталом.
Когда свидетели заняли места, Бейли поставили на крышку люка, связали ему лодыжки нейлоновой веревкой и надели черный капюшон, закрывающий плечи и верхнюю часть груди. Петлю надели поверх капюшона. Несколько раз Снайдер пощупал веревку, чтобы убедиться в правильном расположении узла.
Палач спросил Бейли, не хочет ли он что-либо сказать, но не расслышал его ответа.
– Извините?
– Нет, сэр, – повторил Бейли.
Бейли стоит спокойно, только правый кулак плотно сжат. Через мгновение в 12 часов 4 минуты Снайдер двумя руками поднял серый деревянный рычаг, который открывает люк. Крышка упала со страшным грохотом, лишив смертника опоры, и пятифутовая пеньковая веревка размоталась вслед за ним. Тело резко остановилось на высоте десять футов над землей. Оно напоминало тряпичную куклу с головой, свесившейся набок под острым углом. Тело Бейли повернулось шесть раз по часовой стрелке и один раз в обратном направлении. Потом упала холщевая завеса, которая скрыла его из виду. Остались видны только свешивающиеся ноги в белых теннисных тапочках.
Смерть была констатирована через одиннадцать минут в 12:15, и секретарь по связям с общественностью заявила репортерам, что казнь прошла «без осложнений».
Независимый хирург-травматолог сказал, что одиннадцать минут – это нормальное время для остановки сердца после разрыва спинного мозга. «Сердце может работать в автономном режиме. Именно поэтому его можно пересаживать». А Эдмонд Лайонс, адвокат Бейли, нашел казнь «средневековой и варварской».
Смерть наступила без видимых страданий осужденного. И единственное, что казалось неправильным в этой казни, была дата: уж не ошиблись ли мы веком, не перенеслись ли на сто лет назад? В 2003 году последнюю виселицу в Делавэре разобрали,
Меня преследует странное чувство: смесь сладости и страха, то ли предвкушение, то ли предчувствие. Так бывает, когда в голове вдруг возникает случайное воспоминание о детстве, умерших близких или старом доме. Я назвал это «зов». Словно каждая дверь в каждом поганом заборе может открыться то ли в рай, то ли в ад.
Все это прочно ассоциируется с иглами. Но иглы больше не нужны…
Мы увлеклись игрой с ножами, оба делая вид, что это просто БДСМ-практика. Нет! Мы пытаемся изгнать «зов» адреналином и эндорфинами. Он подчиняет и страшит нас, и только боль и азарт мучителя могут на время заглушить его. Но это так же наивно, как попытки морфинистов начала прошлого века заменить морфий кокаином и таким образом излечиться от наркомании.
Отношения Жюстины с отцом, итак, мягко говоря, сложные, обострились донельзя. И главный виновник сего, с точки зрения господина Пеотровского, конечно, я, и он не упускает возможности облить меня презрением при каждом удобном случае. Или просто у меня изменилось восприятие? Нас зовет из этого мира, и грань кажется такой эфемерной, такой тонкой, словно оболочка мыльного пузыря. Мы держимся, я слишком боюсь не вернуться. По-моему, Жюстине тяжелее. Она уже ступила на эту метафизическую границу и идет по ней, как по водам Галилейского моря.
Как-то в начале октября она пришла домой сама не своя, и на два часа позже, чем обещала. Я помог ей раздеться, налил чаю.
– Что случилось?
Чашка задрожала в ее руке, чуть не расплескав чай.
– Нет! Не сейчас!
Жюстина закрыла лицо руками и расплакалась.
А дня через два дала прочитать дневниковую запись.
Из дневника Жюстины
Суббота, свободный день. Я поехала в бутик на Новокузнецкой и решила пройтись пешком до книжного магазина «Ад Маргинем». Погода замечательная: синее небо и желтые листья деревьев: «золото на голубом».
Я подходила к Свято-Тихоновскому институту, когда почувствовала беспокойство.
Странно! Вроде бы ничего не изменилось в мире. У института на остановке беседуют две девушки в длинных юбках и платках (о ужас! никогда бы не надела такое!), по улице едут машины, где-то позади звякнул и тронулся трамвай, какой-то человек вышел из магазина «Продукты».
Разве что легкий ветер в лицо, что чуть-чуть коснулся волос…
И тогда я посмотрела на небо и замерла на месте.
Небо расколото, точнее разрезано неведомым гигантским ножом, словно апельсин, из которого вынули одну дольку. Вынутый сегмент бледнее остального свода, и по нему мчатся облака.
Я опустила глаза, оглянулась… Никто не замечал странного явления: также по дороге проносятся автомобили, едут вразвалку трамваи, и люди спешат по делам.
А облака несутся быстрее, и сегмент схлопывается, словно закрываются створки гигантской раковины. По улице пробегают тени: бешеное чередование света и сумрака.
И тогда я увидела прозрачную пленку над домами за институтской церковью, теряющуюся где-то в необозримой выси. Она то совсем исчезает, и я вижу зеленый мир с гигантскими скалами и орлами, парящими над вершинами, то вдруг вспыхивает, как морская гладь под ярким солнцем. Она приближается.