Маркс и Энгельс
Шрифт:
Сменялись ораторы на трибуне. Они говорили о том же, о чем многократно говорил и писал Энгельс, — как нужен планете мир, как истощены, искалечены войнами народы, отдающие жизни своей молодежи за обогащение кучки людей, они призывали заменить хищную политику буржуазных правительств демократической оборонительной политикой вооруженного и организованного народа.
Вайян сказал:
— Конгресс блестяще начинает новую эру — эру сознательных систематических требований угнетенными своих прав, планомерных, единодушных действий интернационального пролетариата и социалистического движения.
После
63 нелегко прожитых Вильгельмом Либкнехтом года заметно сказались на нем. Он сгорбился, отяжелел, большое лицо его с широкими скулами огрубело, щеки запали, глаза потускнели и прятались в дряблых веках.
После введения исключительного закона Либкнехт сиживал не раз в тюрьме и жил долго в ссылке, где очень нуждался. Человек несильной воли, он в последние годы начал иногда терять уверенность в скорой победе рабочих и склонялся к некоторым уступкам. Энгельс, а ранее при своей жизни и Маркс сурово критиковали его за это, заставляли одуматься и продолжать борьбу без малейшего отступничества.
Споры эти, однако, никогда не приводили единомышленников к окончательному разрыву, и Либкнехт оставался в строю. Безусловная честность и преданность рабочему движению, трудный путь и участие во многих революционных сражениях, близость к Марксу и Энгельсу высоко подняли Либкнехта во мнении социалистов, и появление его на трибуне вызвало искреннюю радость. Либкнехт призвал тени замученных героев Парижской коммуны, и зал почтил их память.
— Этот конгресс, — продолжал он далее, — является исходным пунктом интернационального сотрудничества мирового пролетариата. Наш долг — полностью осуществить программу Международного Товарищества Рабочих, сделать национальные организации еще более сильными, еще теснее сплотить интернациональный союз.
Либкнехт считал, что интернациональное рабочее движение расширилось чрезмерно для рамок одной какой-нибудь организации.
В первый же день конгресс постановил, что все вопросы будут решаться только открытым голосованием.
Присутствующие бурными рукоплесканиями приветствовали Плеханова.
Он казался рожденным для трибуны, для того, чтобы вести за собой народ. Не краснословьем, не продуманной заранее жестикуляцией, игрой голоса и внезапностью пауз, а строгой логикой мысли, диалектически отточенной знанием предмета, разящей иронией, подчас язвительностью и терпеливым умением объяснить и убедить слушателей был силен Плеханов. И как настоящий борец всегда и всюду, он не оставался равнодушным и на трибуне, стремился преодолеть сомнения, убедить, вооружить словом и фактом всех, кого видел перед собой. Это было для него не личным делом, а смыслом всей жизни.
В своей речи Плеханов, один из шести делегатов от России, противопоставил творческое научное начало в марксизме опасным своей увлекательной путаницей взглядам народовольцев.
— Граждане!
…Русские цари были коронованными жандармами, считавшими своей священной обязанностью поддерживать реакцию во всех странах — от Пруссии до Италии и Испании.
…Вот почему торжество революционного движения в России было бы торжеством европейских рабочих.
…Промышленный пролетариат, сознание которого начинает пробуждаться, нанесет смертельный удар самодержавию.
А пока наша задача
А в заключение повторяю и настаиваю на этом важном пункте: революционное движение в России восторжествует только как рабочее движение или же никогда не восторжествует.
Требование и программа действий марксистов на конгрессе нашли полную поддержку у рабочих делегатов — горняков, механиков, стеклодувов, кельнеров, шахтеров, ткачей и докеров.
— Слава пролетариям всего мира! — крикнул кто-то, и все подхватили эти слова.
На трибуну взошла Клара Цеткин.
От имени работниц Клара поздравила делегатов сотен многонациональных рабочих объединений с великим событием, каким стал конгресс для людей труда.
Клара говорила, все больше воодушевляясь и заражая этим других, о двойном гнете в жизни пролетарки — о труде и семье. Она доказывала, что нельзя отделить освобождение женщин от общей борьбы за социализм.
— Как в отношении жертв и обязанностей, так и в отношении прав мы хотим быть для мужчин ни больше ни меньше как товарищами по оружию, которые при равных условиях будут приниматься в ряды бойцов… Пролетарии, борющиеся за освобождение человечества, не должны мириться с экономической зависимостью женщины и тем обрекать на рабство половину человеческого рода!
В зале сидели по преимуществу одни только мужчины. Делегаток-женщин было так же мало, как и женщин-гостей.
Речь Клары, однако, не вызвала того одобрения и восхищения, которого заслуживала. Никакого единодушия в том, чтобы женщины были уравнены с мужчинами, в зале конгресса не было.
— Женщина в политику принесет лишнюю суету и мелочность. Это ведь не подворотня и не кухня. Пусть рожает, воспитывает детей да заботится о муже, дел у нее и так невпроворот, — раздавалось в рядах делегатов.
— Пока что пролетарии в большинстве своем невежественны и полны суеверий. Дайте им право голоса на выборах, и они выберут монахов и кюре, к которым бегают исповедоваться.
— Нам снижают заработную плату с тех пор, как женщины пришли на заводы. Они превратились в конкурентов мужчин, а работать так, как мы, никогда не смогут, — пожаловался один из немецких ткачей.
Клара с места пыталась возражать против опасного заблуждения некоторых социалистов в вопросе о женских правах.
— Без женщин-соратниц и нам, мужчинам, не сбросить своих цепей, — раздался голос Бебеля.
Клару поддержали также Лафарг, Гед, Либкнехт и другие марксисты.
Делегаты профсоюзов Нью-Йорка говорили, что в Соединенных Штатах монополии и тресты в промышленности и в сельском хозяйстве достигли вершины грабительской системы XIX века
Американские делегаты напомнили конгрессу о чикагской трагедии в мае 1886 года и ее героических жертвах
С обычной гипнотической силой выступил Гед. Он был еще более худ, чем всегда. Хроническая болезнь подтачивала его. Гед напоминал средневекового проповедника, готового взойти на костер за истину, которую провозглашал. Как всегда, Гед овладел всей аудиторией, и его высокий, скрипящий голос был слышен повсюду.