Маркс и Энгельс
Шрифт:
Находившаяся на нелегальном положении Германская социал-демократическая партия вела смелую революционную борьбу с режимом исключительного закона. Под лозунгом «никаких компромиссов» партия смело противопоставила интересы рабочего класса интересам буржуазии, а на третьем нелегальном съезде в Сен-Галене в 1887 году было принято решение: ни при каких условиях не блокироваться на выборах с буржуазными партиями. Съезд предложил социал-демократическим депутатам использовать трибуну рейхстага для критики существующего строя и пропаганды марксистских идей.
Влияние социал-демократической партии в массах заметно возрастало. На выборах в рейхстаг в 1884 году она получила
Энгельс поздравил Либкнехта с получением на выборах более 40 тысяч голосов, доставивших ему пальму первенства Он писал в Лейпциг
«Я согласен с тобой, что в данный момент мы должны выступать, насколько возможно, мирно и легально и избегать всяких предлогов для столкновений. Но без сомнения, твои филиппики против насилия в любой форме и при всех обстоятельствах я нахожу неприемлемыми, во-первых, потому, что ни один противник тебе в этом все равно не поверит, — ведь не настолько же они глупы, — а во-вторых, потому, что по твоей теории, я и Маркс тоже оказались бы анархистами, так как мы никогда не собирались, подобно добрым квакерам, подставлять левую щеку, если кому-нибудь вздумалось бы ударить нас по правой…
…Сообщи мне, пожалуйста, заранее, когда ты намерен переплыть Ла-Манш и приехать к нам. У нас свободна только одна комната, а весною ее иногда занимают — на пасхе, например, Шорлеммер, возможно, также, что приедут Лафарги или Луиза Каутская…»
Приближалось семидесятилетие Энгельса. На письменном столе Генерала лежала рукопись его биографии для одного из томов издания Энциклопедического словаря. Большая, сложная жизнь спрессовалась до размеров статьи, в которую Энгельс внес исправления и добавления.
Элеонора стеснялась внешне проявлять дочерне-нежную любовь, которую с детства питала к Энгельсу. Но на этот раз она не смогла сдержать естественного порыва, она взяла его большую, все еще сильную руку и поцеловала ее с глубокой признательностью.
Энгельс понял ее.
— Это за те двадцать лет, когда ты обрек себя на египетское пленение и служил проклятой коммерции ради Мавра и всех нас, и за то, что ты делаешь сейчас сам для людей и для литературного наследства Маркса. Дружба твоя и отца станет легендарной, как дружба Дамона и Финтия в греческой мифологии. А это энциклопедическое жизнеописание, — она указала на краткую биографию, — только схема, контуры человека, но не ты, дорогой дядя Энгельс.
Энгельс не был доволен собой. Он мечтал написать о жизни Маркса. Покуда же, работая над рукописью третьего тома «Капитала», Энгельс восхищался тем, что ему открывалось. Он считал, что этот труд умершего друга совершит переворот во всей экономической науке и отныне теория получает несокрушимый фундамент, а борцы за социальную революцию — победоносное оружие. Как и с предыдущим томом, Энгельсу потребовалось много сил для кропотливейшего изучения и редактирования третьего тома.
Ему попадались различные варианты одной и той же главы либо отдельные вставки к ней. Обстоятельно изложенные части перемежались с набросками, а то и конспектами. Энгельс считал своей священной обязанностью дополнять и доделывать текст только так, как делал бы сам Маркс. Никто, кроме Энгельса, не мог бы осилить и выполнить эту задачу.
Зрение его ухудшилось, третий том он диктовал.
А дел становилось с каждым днем все больше. Вместе с побеждающим повсюду учением все выше и выше поднимался в сознании людей один из двух гениальных его творцов. Люди любили, читали,
Степняк-Кравчинский, талантливый революционер и писатель, был всегда желанным гостем у Энгельса. Часю они говорили о делах международных.
— Мир напоминает закипающий закрытый котел, — сказал как-то Энгельс, — который в конце концов должен все-таки взорваться. Франция счастливо избежала еще одной бонапартистской лихорадки. Первый приступ ее был с настоящим Бонапартом, второй — с лже-Бонапартом, третий — с личностью, которая не могла называться даже лже-Бонапартом, а была лжегенералом, лжегероем, вообще сплошной ложью и грязью. Однако история даже с этим шарлатаном и проходимцем могла обернуться для Франции весьма трагически. Но кризис прошел, опасность миновала. Будем надеяться, что французский народ покончил с такими цезаристскими лихорадками навсегда. Прошла же чума на земле, чтобы больше почти не повторяться.
Вера Засулич порадовала Энгельса тщательно выполненным переводом на русский язык его статьи «Внешняя политика русского царизма». Он придавал большое значение русской дипломатии, этому мирному влиятельному воинству любого господствующего класса.
«С тех пор, — писал он в Женеву Засулич, — как существует революционное движение в самой России, ничего уже больше не удастся когда-то непобедимой русской дипломатии.
И это очень хорошо, потому что эта дипломатия — самый опасный враг, как ваш, так и наш. Это пока единственная непоколебимая сила в России, где даже сама армия ускользает из рук царей, о чем свидетельствуют многочисленные аресты среди офицеров, доказывающие, что русское офицерство по своему общему развитию и моральным качествам бесконечно выше прусского. И как только у вас появятся сторонники и надежные люди в рядах дипломатии — у вас или хотя бы у конституционалистов, — ваше дело выиграно».
Энгельс присоединялся к мнению Засулич о необходимости решительных выступлений против народничества.
«Совершенно согласен с вами, — отвечал Засулич Энгельс, — что необходимо везде и всюду бороться против народничества — немецкого, французского, английского или русского. Но это не меняет моего мнения, что было бы лучше, если бы те вещи, которые пришлось сказать мне, были сказаны кем-либо из русских».
Приближалось 1 Мая. Впервые в истории рабочие собирались выйти на улицу и требовать у буржуазии изменений условий труда и жизни. Энгельс и Эвелинги готовились к этому дню. Он должен был стать победоносным сражением и праздником во всех странах, чьи делегаты съехались в Париж в 1889 году на Социалистический конгресс.
Стояли чистые, светлые весенние дни. Зацвела вишня в садике подле дома на Риджентс-парк-род. Ленхен рано поутру шумно оповестила об этом Энгельса. Он встал, как всегда, в 8 часов и отправился полюбоваться трогательно нежным цветением, вызвавшим много воспоминаний о других ушедших веснах и садах.
Ко дню 1 Мая в Лондоне появились пунцовые гвоздики — эмблема Коммуны, цветок революции. Так как воскресенье приходилось на четвертое число, решено было назначить майскую демонстрацию в этот именно день.